— О чем вы, Антиной Николаевич? — Владыка почувствовал проклятый скользкий страх, ползущий от сердца к плечам. Природа страха была ему непонятна: не Зубова же бояться. Еще и нога разболелась чудовищно, надо срочно принять анальгетик.
— Забудьте, я всего лишь неудачно пошутил. Владыка, спасибо, что свели меня с отцом игуменом — наше знакомство оказалось поистине бесценным, — весело сказал Зубов. — Да вот беда — я не преуспел и не почувствовал ни капли благодати. Быть может, вы откроете мне эту тайну. Скажите, на что похожа благодать?
— Чужой опыт вам ничего не даст.
Зубов закатывал салфетку в рулет, жилы на руках вились, как тонкие змеи.
— За неимением своего… — сказал депутат, и в голосе его прозвучало нечто униженное.
— Антиной Николаевич, я готов еще раз объяснить вам — сожалею, но у меня нет возможности заняться вашим поцерковлением.
В трапезную вернулись Короедов с Ямаевым — веселые, в облаке свежего дыма. Теперь им явно хотелось общаться с владыкой, а Короедов даже вспомнил, что собирался окрестить сына Володьку.
— Конечно, надо крестить, — сказал владыка. — Приводите Владимира ко мне.
— Приносите, — поправил депутат. — Володьке полгода, только сидеть научился.
Зубов молчал, ядовито улыбаясь, глядел теперь в чашку с чаем. Ни разу не поднял от нее глаз.
На прощание, когда епископ вышел проводить гостей к машинам, Зубов вдруг склонил перед ним голову, сложил руки. Владыка благословил депутата и так потом не вспомнил, померещились ему эти слова или Зубов правда прошептал-прошипел их.
Слова такие: «По вере вашей воздастся вам».
Глава 29. Много денег
Сашенька выглядела измаянной, лицо у нее было бледное, с припухшими подглазицами… Она почти не похудела после родов и поэтому сразу обабилась. Я обругала себя за подлые мысли: сестре вправду приходилось тяжело.
Она покрутила в руках мою белку.
— Ему пока рано такие. И сюда добавлен кадмий, про это везде пишут, не читала? Но все равно спасибо.
Я спросила, зачем они ходили в поликлинику. Оказалось, плановый осмотр, а еще Сашенька пыталась узнать, нельзя ли дать Петрушке какое-нибудь снотворное, чтобы он спал по ночам.
— Совсем не спит, — жаловалась сестра — я просто с ног падаю. Няню Алеша брать не разрешает — говорит, сын станет на нее похож, не на меня. А Марианна Степановна уже нашла одну женщину…
Сболтнув, Сашенька досадливо махнула рукой:
— Я теперь в высшем комитете «Космеи». Марианна Степановна даже хотела, чтобы я рожала прямо у них, но мне было неловко, да и Алеша отговорил. Все же это чересчур…
Я крепко держала на руках Петрушку, а он нетерпеливо шлепал губами, как маленькая рыбка.
— Ты кормишь его?
Сестра мотнула головой:
— Молока совсем не было, ни капли. Врач даже удивилась, говорит — давно такого не видела. Сейчас наведу смесь, подожди.
Мы с племянником пошли следом, на кухню.
Сашеньке явно хотелось поговорить:
— У меня занятия, погружения, я даже на Орбиту выходила несколько раз, а он, — кивок в сторону кулечка, прильнувшего ко мне, — он столько сосет энергии! Не спит целую ночь, я его трясу-трясу, бросить в стенку иногда хочется. Алеша, конечно, помогает, но у него работа, сама понимаешь! Просила врачиху прописать ребенку реланиум, а она на меня посмотрела как на фашиста.
Сашенька яростно трясла цветную бутылочку, где пузырилась и булькала густая белая смесь.
— Хочешь покормить? Совсем нетрудно, на.
Я осторожно дала соску Петрушке, и он тут же прихватил ее ротиком — видимо, наголодался не на шутку.
— Слушай, Глашка, может, останешься с ним сегодня? — Лоб сестры собрался в мучительную гармошку. — Я все объясню, покажу, просто у нас сегодня очень важный тренинг, Марианна Степановна обязательно просила прийти. Алеша будет дома, но он с ним не остается — боится.
Неужели можно всерьез бояться этого молочного пупса?
Окрыленная Сашенька помчалась одеваться — торопилась, чтобы я не передумала.
Опустошив бутылочку, малыш заснул, кулачки у него были крепко сжаты. Я положила Петрушку в кроватку, а Сашенька носилась по комнате, укладывая в сумку тетрадки, карандаши, книжки — студентка, да и только.
— У тебя уже есть «Путеводная Звезда»?
Сестрица вздрогнула:
— Конечно. Без нее на Орбиту не попасть, а в новую расу — тем более…
Зеленые глаза вдруг засветились — такими огоньками сверкают свободные такси.
— Глашка, если бы ты знала, какой мир перед нами открывается! Марианна Степановна, она ведь каждый день говорит с Учителями, и они рассказывают, что осталось совсем немного…
— До чего? — Видимо, я была не слишком осторожна, спугнула Сашеньку, и она быстро прикончила разговор:
— Ни до чего! Ладно, я поскакала — смесь на кухне, памперсы Алеша покажет где. Приду в семь, восемь — самый край. Пока-пока!
Она уже на самом пороге, под гулкое эхо парадного, расщедрилась:
— Спасибо!
Малыш спал крепко, и я пошла к книжным полкам, поискать себе чтение. Сняла с полки случайный толстый том без обложки, раскрыла и ахнула: между страниц книги были заложены деньги. Тонкие купюры цвета патины, с каждой глядит надменный мужчина в белом парике. Несколько купюр успело выпорхнуть из книги, и я кинулась собирать их, под дикий колот сердца. Лишь только воткнула том на место, в комнату явился Лапочкин. Он зевал, но, видимо, уже выспался.
— Спит? — спросил Алеша.
— Спит, — сказала я.
— Я сейчас чай сделаю, — посулил зять. — Или водки лучше?
— Да ты что? Здесь ребенок!
Алеша вздохнул — ему явно хотелось водки, и отказ мой распечалил душу. Но я даже думать не желала о такой возможности: как можно пить рядом с крошечным малышом?
Лапочкин ушел на кухню, звенел там долго и бренчал — казалось, настраивается маленький оркестр. Потом наконец принес в комнату поднос с чашками и бутербродами. Мы принялись поглощать еду, и делали это с жадностью, за которой укрывалось обоюдное смущение.
— Ты считаешь, Сашеньке идут на пользу эти занятия?
— Какие занятия? А, «Космея»! Как тебе сказать…
Алеша был явно рад, что разговор обошел Петрушку стороной. Он жестом показал мне — дожую, мол, бутерброд, тогда и выскажусь на предложенную тему.
Малыш крепко спал под наши разговоры и не проснулся до самого Сашенькиного возвращения.
Она открыла дверь ключами и вошла в квартиру медленно, с искусственным, закоченевшим выражением лица. Такие лица рисуют принцессам маленькие девочки — круглые глаза, брови дужками, полуоткрытый рот.
— Сегодня великий день, — сказала Сашенька, не видя ни спящего сына, ни Алеши, ни меня, и все же обращалась она к нам — поскольку в комнате больше никого не было. — Теперь я знаю, как мне быть и что мне делать.
Не ожидая ответа, сестра медленно прошла в спальню, она с такой аккуратностью несла прямую спину, как будто вдруг узнала — та сделана из фарфора.
Я боялась взглянуть на Алешу.
— Это нормально, — сказал он. — Через полчаса из комнаты выйдет обычная Сашенька.
— Алеша, разве ты не видишь: ее зомбируют!
Из спальни понеслось пение — Сашенька тянула непонятные слова, раскачивая голос, как качели. Я вспомнила — «строки».
Лапочкин вздохнул.
— Я только что говорил тебе, Глаша, что люблю свою жену и разрешаю ей все, иначе… — Он резко сбросил громкость. — Иначе она со мной разведется.
Часом раньше Алеша рассказывал, что Сашенька подсела на доктрины Бугровой крепко, как на кокаин.
— С утра полчаса «строки», потом лекции, днем опять «строки», тренинги, вечером выходы на орбиту…
— Алеша, ты же понимаешь, ни на какие орбиты она не выходит. Все это бред, блажь, ей просто снесли крышу!
Лапочкин вздыхал:
— Я не столь категоричен. И потом, Сашенька — она ведь как ребенок. Это просто новая игрушка, как стройотряды или этот… твой…
Я быстро кивнула — ни к чему углубляться.
Алеша вдруг затрещал пальцами, как будто они были деревянные — раньше за ним не водилось такой привычки.
— Если ей там хорошо, пускай ходит, чего там. Они, конечно, ерундой занимаются, но ерунда невинная! Правда, в последнее время эта ее Степановна просит все больше денег: то на «Путеводную Звезду», то на семинар, то книжечку помочь издать… Но неужели я для Сашеньки да не найду денег?
Лапочкин машинально переместил взгляд к книжным полкам, а я свой увела в противоположную сторону.
— У меня еще один бизнес появился, вообще новая пашня, — разоткровенничался вдруг Алеша. — Я не один, конечно, работаю, с партнерами, но знаешь, если все будет идти как теперь, увезу Сашеньку с малышом в Швейцарию. Кантон, например, Во. Денег хватит на всю жизнь, до смерти будем в потолок плевать.
Заговорив о деньгах, Алеша сильно раскраснелся.
— В Швейцарии ей будет не до «Космеи», — говорил он, и я кивала, соглашалась.
Тут как раз пришла Сашенька и начала читать свои «строки».
Когда она замолкала, мы молчали тоже. Пошелестев невидимыми нам страничками, сестра заводила новую серию, и мы начинали говорить. Наконец это странная опера закончилась, и Сашенька действительно вышла из комнаты без странных перемен на лице: вполне былая и узнаваемая.
— Ну что, давай еще по чаю? — спросила она, но я отказалась: надо было уходить, пока все спокойно. Я теперь побаивалась этих семейных посиделок, но Сашенька вдруг начала уговаривать: — Куда тебе торопиться, посиди еще. Алеша сейчас уедет, а мне одной тяжело с ним, — недовольный кивок в сторону Петрушкиной кроватки.
Я замялась. А Сашенька даже вспыхнула щеками, так обрадовалась.
— Алеша, куда ты едешь? — Мне хотелось подбодрить Лапочкина, потому что он сидел такой поникший, выцветший, как старая кухонная клеенка.
— На Трансмаш, — сказала Сашенька. — Алеша днюет и ночует на Трансмаше.
— Да ладно тебе, Сашенька. — Лапочкин молитвенно приподнял бесцветные, словно нарисованные брови. — Все, что Я делаю, я делаю только для тебя. Ты же знаешь.