— Ладно, мама, пойдем, а то Марианна Степановна будет волноваться. Глаша, не забудь погладить пеленки, ладно?
Мать гордо прошла мимо: толстые сережки качались в мочках ушей будто маятники.
…Я была слишком мала, чтобы бабушка Таня стала говорить со мной о вере: наверное, думала, что время еще придет… Картонная иконка сохранилась, но этим все заканчивалось: я не могла представить, как начну вдруг падать ниц и говорить на незнакомом языке… Но ведь я взяла иконку домой тем летом вместе с альбомом карикатур, так ловко убедивших в открытии — мой Бог существует, и точка.
Все же, крещена я была или нет, смерть и только смерть, а вовсе не призрачная вера, стала флагом моей жизни. «Веселым Роджером». Именно страх смерти стоял между мною и верой: я не хотела смириться с тем, что мертвое тело надо будет оставить на земле, как ненужную одежду. Кстати, Бугрова, сколько я успела понять, тоже призывала смотреть на человеческое тело как на оболочку — а мне было бы жаль оставить эти привычные кости, обжитые мышцы, знакомое отражение в зеркале…
Бедная бабушка Таня, как же грустно ей было смотреть с небес на свою крестницу. Может быть, прав не Артем, а все-таки Антиной? И мне следует выяснить отношения со смертью?
Пока я только прятала от нее лицо.
У Лапочкиных Интернет появился едва ли не первым в городе, все благодаря Алеше: он сразу научился нырять в эту клейкую паутину и плавал там часами кряду. Я загрузила поисковую систему и быстро вбила в пульсирующее окошечко то самое слово. Шесть букв, ни одна не повторяется.
Система на секунду призадумалась, и потом выплюнула бессчетный перечень ссылок. Заглянув по первому же адресу, я мысленно увенчала Зубова очередным лавровым венком: депутат был прав, я ничего не знала о смерти. Другие люди, создатели сайтов и случайные прохожие, посвящали ей все свои думы, писали стихи и молились Танатосу так, как другие молятся Христу. Я пробиралась по темным коридорам, собирая падающие на меня ссылки и статьи, не успевая прочесть, чувствовала, как она приближается, смерть…
Даже спящий маленький человечек не смог удержать меня от погружения в черное и густое болото: «Игрушка шаткая тоскующей мечты…»
Петрушка проснулся через два часа, похныкал и снова затих, вытянувшись в кроватке. Но мне было не до Петрушки, я радовалась непривычно долгому отсутствию Сашеньки и что Алеша задержался в офисе. Мне хотелось рассмотреть смерть внимательнее: я подглядывала за ней через светящийся прямоугольник монитора.
Мусульманские покойники сидели, а не лежали в земле. Викинги пускали вниз по реке лодочки с трупами. Индейцы сиу заворачивали мертвых в шкуры и привешивали к высоким веткам. Монголы измельчали плоть умерших и скармливали ее стервятникам, перемешав с ячменем.
Иудеи разрывали на себе одежду, тайцы выносили мертвые тела из дому через окно, индусы сжигали умерших и высыпали пепел в Гангу. В Конго умерших кормили через трубочку, в России незамужних девушек хоронили в подвенечных платьях. В Швейцарии места на кладбищах стоят так дорого, что могилы живут всего двадцать лет — потом экскаватор очищает территорию для новых покойников. Над могильным холмом Чингисхана прогнали табун лошадей. Китайский император Цинь Шихуан лежит в пропитанном ртутью кургане, а по соседству с ним — тысячи терракотовых солдат, колесницы и кони. Ленин и председатель Мао выставлены под стеклом, словно бабочки в музейной коллекции. Фараон Хеопс испарился из собственной пирамиды, а Бонапарта упрятали в несколько драгоценных гробов. Португальский король Педру приказал выкопать Инеш де Кастро из могилы, где она пролежала два года, и короновал смердящий труп. Сержант Бертран резал мертвую плоть, некрофил Фефилов насиловал задушенных женщин. Гигантская костяная люстра в Седлеце глядит пустыми глазницами черепов на посетителей, выбегающих прочь в пугливой испарине. Штабеля сухих тел в Палермском склепе капуцинов, белоснежная красота Тадж-Махала, выстроенного для мертвой «Избранницы двора». Тревожный полумрак соборных крипт, собаки в ногах герцогов и кардинальские шапки во главах отцов церкви. Мусульманские полукруглые и остроконечные надгробия, выложенные дешевым кафелем, светятся под перевернутым месяцем.
…Наша земля была огромным кладбищем, люди мерли гроздьями в любые времена. Каннибализм, жертвоприношения, войны, эпидемии, войны, войны, войны…
Покойников поначалу боялись, пытались задобрить — лишь бы не вздумал возвращаться. В рот — монету, ноги вперед (чтобы забыл дорогу), елочные лапы темными стрелами лежат на снегу — утрамбованные следы истыканы мелкими иглами: покойник исколет ноги и пойдет себе обратно, в могилу. Уважение к мертвым пришло позднее — и теперь им строили мавзолеи, пирамиды, надгробия, останкам поклонялись как святыне. Мрачные склепы. Фамильные кладбища. Братские могилы. Захоронения военных лет, где в одной могиле утрамбованы кости разных армий. Морги. Крематории. Кресты на высоких скалах. Венки на верстовых столбах. Никто не знает точного местонахождения могилы Моцарта. Данте Габриэль Россетти захоронил в гробу возлюбленной свои стихи, но через несколько лет эксгумировал могилу — чтобы достать рукопись. Тракль отравился опиумом в Кракове. Молодогвардейцы принимали пулю в лицо.
Теперь надо было искать обратную дорогу.
Геракл спустился в подземное царство за женой Адмета, а Орфей так и не отвоевал свою Эвридику. Зато вернулся Лазарь и нашел вторую смерть — в Ларнаке. Пережившие клиническую смерть говорят о видении одного и того же коридора, воронки, узкого тоннеля, в конце которого сияет непереносимо яркий свет. Я знала, что мой тоннель ждет меня — узкий, в размер замочной скважины. Через такую скважину девочка Глаша подглядывала за двоюродной бабушкой.
Во рту скопилась вязкая, противная слюна — я отвела глаза от смертельных плясок. Как раз вовремя, чтобы открыть дверь — звонок пел свою арию.
Сашенька была очень довольна нынешним походом, говорила, что у нее колоссальный прорыв.
— Я говорила с Ними, представляешь?
Она быстро закрылась в комнатке с книжечкой.
Алеши все еще не было.
В принципе не еще, а уже, просто мы пока не знали, что именно этим вечером за нашим Алешей пришла смерть. Она была в неприметном костюме, в перчатках. Смерть сидела за рулем скромного автомобиля, в руке у нее торчал пистолет с глушителем. Алеша выходил из офиса, застегивая куртку на ходу. Две маленькие дырочки в груди и одна — в голове: смерть очень старалась сделать все по-быстрому, потому что в тот вечер у нее было много других важных дел.
Отпевали Лапочкина в храме при психбольнице, на бывшей Макарьевской усадьбе. Так решила Лидия Михайловна, Алешина мама.
Пока вся наша семья тряслась в джипе Валеры Соломатина, Алешиного бывшего теперь уже партнера по «Амариллису», я вспоминала наше историческое пьянство, в ходе которого Лапочкин формулировал взгляды на религию. Кажется, он собирался вступить в ряды протестантов?..
К православию Алеша точно не тяготел, но Лидия Михайловна сказала: «Раз сына окрестили в детстве — значит, будет все по обряду».
Петрушку оставили с нашей мамой, чтобы сестра смогла «спокойно проводить мужа», как выразилась неизбежная Бугрова, будто Сашенька провожала его на работу или в командировку.
Всегда сложно пережить чужую смерть, а теперь, когда умер близкий и — чего уж там! — хороший человек… Сашенька сидела на переднем сиденье, скрытая высоким кожаным «подшейником». Я не знала, не могла знать и даже догадываться о том, что она теперь чувствует. В подземном царстве моих самых низких мыслей червяком ползла мысль, что Сашенька не слишком горюет о застреленном супруге: впрочем, она могла просто не показывать свою скорбь.
Храм стоял рядышком с больничным корпусом, и по дорожкам гуляли психи — вышли погреться на зимнем солнышке. Многие с виду — люди как люди, только под куртками длинные халаты цвета затхлой ветоши… Дальше, за соснами, виднелся край вольера, обнесенного рабицей; там, как объяснил мне шепотом Валера, гуляли буйные. Сейчас в этом вольере-загоне стояла невысокая женщина: она вцепилась пальцами в проволочные отверстия-ромбики и монотонно выкрикивала:
— Александр, я люблю тебя! Александр, я люблю тебя! Александр, я люблюлюблюблюблю…
Как ни странно, при всем этом она почти не походила на сумасшедшую.
Валера — хрупкий человек с тихим голосом — возглавил нашу дружную вереницу. Я плелась в самом конце. Сильный запах ладана, свечи, иконы — мне вспомнилась бабушка Таня, и, наверное, Сашеньке тоже. Посреди храма стоял гроб с Лапочкиным — белое лицо в белых цветах. Лидия Михайловна громко рыдала, а Сашенька смотрела на мужа сердито и грустно. Казалось, она обиделась на Алешу — в самом деле, как он посмел погибнуть, не предупредив ее заранее?
Началась служба. Батюшка — приземистый, немолоденький, и помогали ему два юноши, я не разбиралась кто, но пели они красиво. Мне нравятся церковные песнопения — когда я слышу эти чистые звуки, то обязательно закрываю глаза и представляю себе иной мир, где нет ни сомнений, ни тревог. Отпевание продолжалось не так и долго, в самом конце нам разрешили обойти вокруг гроба и поцеловать белое лицо.
После службы батюшка остановился взглядом на мне и спросил:
— Вы ходите в храм?
Я покачала головой. Батюшка вздохнул, как будто я обидела его лично.
— Многие из нас заботятся о своем теле, но забывают о душе.
Я покраснела. Не так уж сильно я забочусь о своем теле, право слово. Даже о теле не могу позаботиться — что уж там душа… И где она? Кто-нибудь видел ее?
Лидию Михайловну пришлось оттаскивать от могилы за руки, потому что она хотела быть закопанной вместе с сыном. Могильщики работали быстро, и через десять минут гроба не было видно: только комья свежей, сочной, коричневой земли да жуткие венки из искусственных, но безыскусных цветов. «От жены и сына», «От безутешной матери», «От сотрудников»… Кругом лежали белые кучи равнодушного снега.