Прямое насилие, как правило, является не революционной, а консервативной реакцией на угрозу более фундаментальных перемен – когда система находится в кризисе, она начинает нарушать собственные правила. Ханна Арендт говорила, что чаще всего вспышки насилия – не причина, меняющая общество, а скорее родовые муки нового общества внутри общества, уже утратившего силу из-за своих противоречий. Как можно вспомнить, Арендт говорила об этом в своей полемике против Мао, считавшего, что «власть растет из ствола пистолета»; Арендт квалифицирует это убеждение как «совершенно немарксистское» и утверждает, что для Маркса вспышки насилия подобны «родовым мукам, которые предшествуют, но, конечно, не вызывают события органического рождения». В принципе я согласен с ней, но я бы добавил, что совершенно мирная «демократическая» передача власти не может произойти без «родовых мук» насилия; неизбежны моменты напряженности, когда правила демократических процедур приостанавливаются.
Однако сегодня источником этой напряженности являются правые, и именно поэтому, как ни парадоксально, задача левых сейчас, как указывает Александрия Окасио-Кортес, состоит в том, чтобы спасти нашу «буржуазную» демократию, когда либеральный центр для этого слишком слаб и нерешителен. Противоречит ли это тому факту, что левые сегодня должны выйти за рамки парламентской демократии? Нет. Как демонстрирует Трамп, противоречие кроется в самой этой демократической форме, поэтому единственный способ спасти то, что стоит сохранить в либеральной демократии, – выйти за ее пределы; и наоборот: когда усиливается насилие со стороны правых, единственный способ выйти за пределы либеральной демократии – быть более верным ей, чем сами либеральные демократы. Именно об этом ясно свидетельствует успешное демократическое возвращение к власти партии Моралеса в Боливии – одно из редких ярких пятен на нашем унылом ландшафте.
18. Кураж ковидной безнадежности
Европа сейчас расплачивается за свою летнюю беспечность. Сначала мы думали, что летняя жара 2020 года остановит пандемию коронавируса. Затем, когда за лето вирус не исчез, мы смирились с тем, что жара не подействовала на него так, как ожидалось. Тем не менее жизнь стала чуть более открытой, появилось чувство облегчения и иллюзия того, что худшее позади. Теперь, осенью 2020 года, когда вирус возвращается с удвоенной силой, мы видим, что летняя жара все-таки сделала то, что от нее ожидалось: возможно, она и не убила вирус, но явно затормозила его распространение. Наше лето оказалось кратким моментом надежды, когда мы все почему-то поверили, что худшее позади. Повсюду слышались предупреждения о необходимости готовиться ко второй волне, но в основном им не внимали. Логика фетишистского непризнания («я все прекрасно знаю, но на самом деле я в это не верю») снова заявила о себе в полной мере, и теперь мы удивляемся, что ожидавшееся действительно произошло. А сейчас разваливается еще одно оправдание: мнение о том, что, несмотря на резкий рост числа инфекций, уровень смертности остается низким, якобы свидетельствуя о гораздо более мягкой мутации вируса. Смертность от Covid-19 в Европе явно увеличивается.
Во многих европейских странах, сильно пострадавших от пандемии, государственная власть постепенно теряет контроль над распространением инфекции. Когда 25 октября 2020 года помощник Трампа заявил: «Мы не будем контролировать пандемию», это вызвало скандал61. Когда его попросили объяснить, почему пандемию нельзя обуздать, глава администрации Белого дома Марк Медоуз сказал: «Потому что это заразный вирус, просто как грипп», объяснив, что правительство сосредоточено на выводе на рынок эффективных терапевтических средств и вакцин. Этот аргумент не может не напомнить нам три знаменитых аргумента о разбитом чайнике, которые приводит Фрейд: (1) я вернул вам чайник целым, (2) чайник уже был разбит, когда вы мне его дали, (3) я вообще никогда не брал у вас чайника. Версию, принятую администрацией Трампа, объяснил Пол Кругман62: (1) ковид – это болезнь, которая серьезно поражает лишь небольшое число людей, врачи все это преувеличивают, чтобы получить больше денег; (2) ковид – это серьезно, но мы, администрация, делаем все возможное и отлично справляемся; (3) ковид – это инфекция, которая просто распространяется, и контролировать ее невозможно…
Многие европейские страны сейчас делают то же самое, поскольку их системам здравоохранения грозит коллапс. До сих пор обычная практика заключалась в том, что если медицинский работник вступил в тесный контакт с инфицированным человеком, то он должен отправиться на карантин; теперь же врачи и медсестры обязаны продолжать работать до тех пор, пока у них не появятся видимые признаки болезни. Хотя эта мера оправдана нехваткой медперсонала, она открывает путь для свободного распространения вируса в больницах, которые уже стали очагами инфекции. А некоторые государства (например, Бельгия и Чехия) пошли еще дальше: даже если у медицинских работников положительный результат теста, они обязаны продолжать работать, пока инфекция не становится настолько сильной, что они начинают падать в обморок. В Берлине, Бельгии, Чехии и Словении тем, у кого появились симптомы Covid-19, недавно сказали даже не звонить своему врачу, если их состояние не тяжелое. Эти страны также отказались отслеживать случаи заболевания, а лишь проинструктировали людей с симптомами попытаться вспомнить, с кем они контактировали, и попросить их соблюдать осторожность… Короче говоря, государства капитулируют перед вирусом.
Прошлым летом стало популярным утверждать, что локдаун и карантин – средства хуже самой проблемы, что они наносят больший ущерб не только с экономической точки зрения, но даже и с точки зрения здоровья граждан (имеются в виду последствия пренебрежения раком и другими заболеваниями). Необходимость избежать карантина любой ценой озвучивалась как аксиома. Нам раз за разом говорили, что экономика не выдержит еще одной приостановки социальной и экономической жизни. Но это привело к третьей волне, к непродуманным мерам, которые частично спасли экономику, но лишь отсрочили возрождение вируса. Оказавшись между двумя (или даже тремя) сторонами – медицинскими экспертами, интересами бизнеса и давлением популистов-ковидотрицателей, – правительства выбирали компромиссную политику, предлагая часто непоследовательные и смехотворно сложные полумеры, за которые мы сейчас расплачиваемся не только новым взрывом заражений Covid-19, но также и явной перспективой катастрофических трудностей в экономике. Реальность вырвалась на поверхность, и теперь европейские правительства открыто рассматривают возможность локдаунов, если тенденцию не удастся обратить. Проблема в том, что в рамках социально-экономических координат сегодняшнего глобального капитализма они не могут позволить себе еще один локдаун – это привело бы к неслыханной экономической депрессии и хаосу, социальным беспорядкам и кризисам в области психического здоровья. Один локдаун – это максимум, который способна выдержать глобальная система.
И вот, пожалуйста: долгое жаркое лето компромиссов с глобальным капиталистическим порядком закончилось, и мы столкнулись с суровой реальностью – пределом усилий государства по сдерживанию пандемии без нарушения этого порядка. Ситуация безнадежна; ясно, что нет никаких шансов найти решение внутри существующего порядка. Нужно набраться смелости и открыто признать эту безнадежность, а затем предложить вместо нее радикальные социально-экономические перемены: прямую «политизацию» (социализацию) экономики с гораздо более сильной ролью государства и одновременно гораздо большей прозрачностью государственных структур для гражданского общества.
Ради общего представления о необходимых изменениях, позвольте мне упомянуть четыре компонента идеи революционного правосудия, разработанной Аленом Бадью: волюнтаризм (вера в то, что мы можем «свернуть горы», игнорируя «объективные» законы и препятствия); террор (безжалостная воля сокрушить врага); эгалитарная справедливость (без учета «сложных обстоятельств», якобы вынуждающих нас действовать постепенно); и, последнее, но не менее важное, доверие к народу. Простое упоминание о том, что эта идея может иметь отношение к нашему затруднительному положению с пандемией, не может не вызвать ужаса или смеха – и, главное, утверждения о том, что мы живем в сложном постмодернистском обществе, где такие процедуры не только неприемлемы с этической точки зрения, но и доказали свою неэффективность… Однако, я хочу подчеркнуть, во-первых, что продолжающаяся пандемия требует от нас изобрести новую версию этих четырех компонентов, причем гораздо более мощную, а во-вторых, что мы уже это делаем. Когда после распада Советского Союза на Кубе разразился кризис, власти назвали этот новый период, характеризующийся военной дисциплиной в отсутствие войны, «Особым периодом мирного времени». Мы все смеялись над этим названием, но разве мы сейчас не находимся именно в таком «особом периоде мирного времени»? Давайте рассмотрим все компоненты один за другим.
Волюнтаризм. Даже в странах, где у власти находятся консервативные силы, принимается все больше решений, явно нарушающих «объективные» законы рынка: государства прямо вмешиваются в промышленность и сельское хозяйство, распределяя миллиарды на предотвращение голода или меры в области здравоохранения. По крайней мере, частичная социализация экономики станет еще более актуальной в связи с продолжающимся ростом числа заражений. Как в условиях войны, здравоохранение придется расширять и реорганизовывать без оглядки на законы рынка.
Террор. Либералы правы в своих опасениях: хотя это и не старый «тоталитарный» полицейский террор, серьезные ограничения наших свобод теперь стали правдой жизни. Государства не только вынуждены вводить новые способы социального контроля и регулирования, но в некоторых странах людей даже просят сообщать властям о членах семьи или соседях, которые могут быть заразными или нарушают меры карантина. В условиях пандемии осведомитель полностью утвердился в качестве новой геро