81.
Следует отметить двусмысленность в аргументации Агамбена: «дом горит» из-за пандемии (и/или климатического кризиса), или он горит из-за того, как мы (чрезмерно) реагировали на реальность пандемии? Он пишет: «Сегодня пламя изменило свою форму и природу, оно стало цифровым, невидимым и холодным – но именно по этой причине оно еще ближе и постоянно окружает нас». Эти строки звучат явно по-хайдеггеровски, относя главную опасность к тому, как пандемия укрепила способность медицинской науки и цифрового контроля регулировать нашу реакцию на пандемию.
В последнем абзаце своего текста Агамбен допускает возможность появления новой формы постчеловеческой духовности:
«Человек исчезает сегодня, как лицо на песке, стираемое волной. Но то, что занимает его место, больше не имеет мира; это просто голая жизнь, без голоса и без истории, отданная на милость расчетов власти и науки. Но, возможно, только начавшись с этого разрушения, однажды постепенно или внезапно сможет появиться нечто другое – не бог, конечно, и даже не другой человек, а пожалуй, новое животное или иная живая душа».
Агамбен ссылается здесь на знаменитые строки из «Слов и вещей» Фуко о том, что фигура гуманиста исчезает, словно смывается волнами фигура, начертанная на песке. Можно сказать, что мы фактически вступаем в постчеловеческую эпоху, вызванную не только пандемией и другими катастрофами, такими как глобальное потепление, но и цифровизацией нашей жизни, включая прямой цифровой доступ к нашей духовной жизни, что подрывает основные координаты нашего человеческого бытия. Так каким же образом можно заново изобрести (пост-)человечество? Вот один намек: выступая против ношения защитных масок, Агамбен косвенно ссылается на Левинаса, в частности на его утверждение о том, что «лицо говорит со мной и тем самым приглашает меня к отношениям, несоизмеримым с осуществляемой властью», поскольку лицо является частью тела Другого, через которую просвечивает бездна неуловимой Инаковости Другого82. Очевидный вывод Агамбена состоит в том, что, скрывая лицо, маска скрывает саму неуловимую бездну, которую отражает человеческое лицо… Неужели? На это утверждение есть четкий фрейдистский ответ. Фрейд прекрасно знал, почему во время психоаналитического сеанса (когда все становится серьезным, т. е. после так называемых предварительных встреч) пациент и аналитик не смотрят друг другу в лицо: лицо по своей сути является ложью, абсолютной маской, и аналитик откликается на бездну Другого, не видя его лица.
Принять постчеловечество как вызов – наша единственная надежда. Как это формулирует Николь Барриа-Асенхо в названии своей будущей книги, вместо мечтаний о «возвращении к (старой) нормальности», мы должны участвовать в трудном и болезненном процессе построения новой нормальности. Это строительство – не медицинская или экономическая, а глубоко политическая проблема: мы вынуждены заново изобретать всю нашу социальную жизнь.
23. «Великое обнуление?» Да, пожалуйста – но только настоящее!
В апреле 2020 года, реагируя на эпидемию COVID-19, Юрген Хабермас отметил, что «экзистенциальная неопределенность в настоящее время распространяется глобально и одновременно в умах самих индивидуумов, связанных социальными медиа»83. Он писал: «Впервые мы так много знаем о своем незнании, как и о том, что мы вынуждены действовать и жить в неопределенности». И он был прав, утверждая, что это незнание касается не только самой пандемии (по этой части хотя бы есть эксперты), но еще больше ее экономических, социальных и психических последствий. Обратите внимание на его точную формулировку: дело не просто в том, что мы не знаем, что происходит, а в том, что мы знаем, что не знаем, и это незнание само по себе является социальным фактом, вписанным в действия наших институтов. Теперь мы знаем, что, скажем, в Средневековье или Раннее Новое время людям было известно гораздо меньше, но они не знали этого, потому что полагались на некий устойчивый идеологический фундамент, гарантировавший, что наша вселенная представляет собой осмысленное целое. То же самое относится и к некоторым представлениям о коммунизме, и даже к идее Фукуямы о конце истории – все они предполагали знание о том, куда движется история. Хабермас также верно локализует неопределенность в «умах индивидуумов, связанных социальными медиа». Наша связь с цифровой вселенной чрезвычайно расширяет наши знания, но в то же время бросает нас в радикальную неопределенность. (А вдруг нас взломали? Кто контролирует наш доступ? Не фейковые ли новости мы читаем?) Новые разоблачения фактов взлома правительственных учреждений и крупных компаний США иностранными хакерами иллюстрируют эту неопределенность: американцы теперь обнаруживают, что они не способны даже определить масштабы и методы этого взлома. В США вирусная угроза носит не только биологический, но и цифровой характер.
Когда мы пытаемся угадать, как будут выглядеть наши общества после пандемии, нам следует избегать ловушки под названием футурология, которая по определению игнорирует наше незнание. Футурология определяется как систематическое прогнозирование будущего, экстраполируемого из нынешних социальных тенденций, но в этом и заключается проблема. Чего футурология не принимает во внимание, так это исторические «чудеса», радикальные перемены, которые можно объяснить только задним числом, когда они уже произошли. Пожалуй, здесь нам стоит задействовать различие, имеющееся во французском языке между словами futur и avenir. Futur – это то, что будет после настоящего, а avenir указывает на радикальные перемены. Когда президент выигрывает выборы второй раз подряд, он является «настоящим и будущим президентом», но не президентом «грядущим»; грядущий президент – это другой президент. Так будет ли постковидная вселенная просто еще одним будущим или чем-то новым, «грядущим»?
Это зависит не только от науки, но и от наших политических решений. Настало время сказать, что мы не должны питать иллюзий относительно «счастливого» исхода выборов в США, которые принесли такое облегчение либералам по всему миру. Фильм Джона Карпентера «Чужие среди нас» (1988), один из забытых левых шедевров Голливуда, рассказывает историю Джона Нада (nada по-испански означает «ничто») – бездомного рабочего, случайно наткнувшегося на кучу коробок с солнцезащитными очками в заброшенной церкви. Надев эти очки на улице, он замечает, что на красочном рекламном щите, призывающем полакомиться шоколадными батончиками, теперь просто отображается слово «ПОВИНУЙСЯ», а другой рекламный щит с гламурной обнимающейся парой при взгляде через очки приказывает зрителю «ЖЕНИТЬСЯ и РАЗМНОЖАТЬСЯ». Он также видит, что на банкнотах написано «ЭТО ВАШ БОГ». Кроме того, он вскоре обнаруживает, что многие люди, обычно кажущиеся очаровательными, на самом деле являются чудовищными инопланетянами с металлическими головами… Сейчас в сети распространяется изображение с вариацией на тему этой сцены из фильма, но с Байденом и Харрис. Если смотреть без очков, то на изображении эти двое улыбаются, а надпись гласит «TIME TO HEAL» («время исцеляться»), но при взгляде через очки они превращаются в двух монстров, а надпись меняется на «TIME TO HEEL» («время подчиняться»)…
Это, конечно, трамповская пропаганда, призванная дискредитировать Байдена и Харрис как марионеток анонимной корпоративной машинерии, контролирующей нашу жизнь, но в этом есть (более чем) доля правды. Победа Байдена означает продолжение в будущем «нормальности», существовавшей до Трампа, – вот почему его победу многие встретили таким вздохом облегчения. Однако эта «нормальность» означает верховенство анонимного глобального капитала – настоящего монстра среди нас. Я с юности помню стремление к «социализму с человеческим лицом» в отличие от «бюрократического» социализма советского типа. Байден сейчас обещает глобальный капитализм с человеческим лицом, но за этим лицом останется прежняя реальность. В образовании это «человеческое лицо» принимает форму одержимости «благополучием»: учащиеся должны жить в пузырях политкорректных правил, которые защищают их от ужасов внешней реальности. Образование больше не призвано оказывать отрезвляющее воздействие, позволяющее нам противостоять социальной реальности. И когда нам говорят, что эта безопасность предотвратит психические срывы, мы должны возразить прямо противоположным утверждением: такая ложная безопасность сделает нас уязвимыми для психических кризисов, когда нам в конце концов придется столкнуться с социальной реальностью. Этот акцент на «благополучии» просто рисует фальшивое «человеческое лицо» поверх нашей реальности вместо того, чтобы позволить нам изменить саму эту реальность. Байден – апофеоз благополучного президента.
Так почему же Байден все-таки лучше Трампа? Критики отмечают, что Байден тоже лжет и представляет большой капитал, только в более вежливой форме – но, к сожалению, эта форма имеет значение. Своей вульгаризацией публичных выступлений Трамп извратил этическую сущность нашей жизни, то, что Гегель называл Sitten [нравы] (в отличие от индивидуальной морали). Эта вульгаризация – всемирный процесс. Вот европейский пример: Силард Деметер, комиссар министерства культуры Венгрии и глава Литературного музея Петёфи в Будапеште, написал в своей статье в ноябре 2020 года, что «Европа – это газовая камера Джорджа Сороса. Ядовитый газ вытекает из капсулы мультикультурного открытого общества, что смертельно опасно для европейского образа жизни84». Далее Деметер назвал Сороса «либеральным фюрером», утверждая, что его «либерально-арийская армия обожествляет его больше, чем нацистская армия обожествляла Гитлера». Если бы Деметера попросили объясниться, он, вероятно, отмахнулся бы от этих заявлений как от риторического преувеличения; но это никоим образом не отменяет их ужасающего смысла. Сравнение Сороса и Гитлера глубоко антисемитское: оно ставит Сороса на один уровень с Гитлером, предполагая, что мультикультурное открытое общество, продвигаемое Соросом, не только так же опасно, как Холокост и арийский расизм, который к нему привел («либер-арийский»), но даже хуже и опаснее для «европейского образа жизни».