118. Впрочем, я не думаю, что стратегия поддержки некоторых мер Байдена предполагает циничное манипулирование, и она также не обязательно подразумевает, что мы остаемся в ловушке системы. Мы можем одобрить ряд его действий совершенно «искренне», но при условии, что они являются лишь первыми шагами, за которыми обязательно последуют и другие. И это так, потому что существующая глобальная система не может выдержать этих мер без дополнительных, радикальных шагов. Если, например, расходование триллионов долларов на борьбу с пандемией приведет к финансовому кризису, то потребуются гораздо более радикальные меры финансового контроля. Все, что нам нужно сделать, это настаивать на этих мерах, требуя их полной реализации.
Почему же тогда обе стороны конфликта хуже? Суть дела заключается в упреке в «классовом эссенциализме», который, я думаю, бьет мимо цели. Мы, конечно, должны отбросить старое марксистское клише о том, что только борьба трудящихся является «настоящей», а все остальные виды борьбы (экологическая, деколониальная и национально-освободительная, феминистская, антирасистская и т. д.) должны подождать, и они, предположительно, будут более или менее автоматически разрешены, как только мы решим Главный Вопрос. Но помимо этого я утверждаю, что мы должны полностью принять «классовый эссенциализм» – при условии, что мы используем термин «essence» (сущность) в строгом гегелевском смысле. Хотя Мао Цзэдун на самом деле не понимал диалектику Гегеля (см. его нелепую полемику против отрицания отрицания), его главный вклад в марксистскую философию – развитие им понятия противоречия – находится на том же уровне гегелевской концепции сущности. Главный тезис его замечательного текста «О противоречии», в котором различаются «главные и второстепенные противоречия в процессе, а также главные и второстепенные аспекты противоречия», заслуживает внимательного прочтения. Мао упрекает «догматических марксистов» в том, что они «не понимают, что именно в специфических особенностях противоречия заключается всеобщность противоречия». Он пишет:
Например, в капиталистическом обществе две противоположные силы – пролетариат и буржуазия – образуют главное противоречие. Другие же противоречия, как, например, противоречие между остатками класса феодалов и буржуазией, противоречие между крестьянами – мелкими собственниками – и буржуазией, противоречие между пролетариатом и крестьянами – мелкими собственниками, противоречие между немонополистической буржуазией и монополистической буржуазией, противоречие между буржуазной демократией и фашизмом, противоречия между капиталистическими странами, противоречия между империализмом и колониями и другие противоречия – все они определяются этим главным противоречием и находятся под его воздействием. В случае агрессивной войны империалистов против такой страны различные ее классы, за исключением небольшой кучки национальных предателей, могут временно сплотиться для ведения национальной войны против империализма. В этом случае противоречие между империализмом и данной страной становится главным противоречием, а все противоречия между различными классами внутри этой страны (включая главное противоречие – между феодальным строем и народными массами) временно отступают на второстепенное место и занимают подчиненное положение[27]119.
Это ключевой аргумент Мао: основное (всеобщее) противоречие не пересекается с противоречием, которое следует рассматривать как доминирующее в конкретной ситуации; всеобщее измерение буквально заключается в этом конкретном противоречии. В каждой конкретной ситуации преобладающим оказывается другое «специфическое» противоречие, в том точном смысле, что для победы в борьбе за разрешение основного противоречия следует рассматривать специфическое противоречие как преобладающее, которому должны быть подчинены все остальные виды борьбы. В Китае во время японской оккупации главным являлось патриотическое единение против японцев, если коммунисты хотели победить в классовой борьбе. В тех условиях любое прямое сосредоточение внимания на классовой борьбе шло вразрез с самой классовой борьбой. В этом, возможно, и заключается важнейшая черта «догматического оппортунизма»: настаивать на главной роли основного противоречия в неподходящий момент. Легко увидеть, как это понятие применимо к нынешнему многообразию борьбы. Сегодня истинный «классовый эссенциализм» означает отношение к классовой борьбе не как к устойчивой сущности, а как к сверхопределяющему принципу, регулирующему динамическое взаимодействие разнообразных видов борьбы. Например, сейчас в США нельзя говорить о классовой борьбе, не упомянув угнетения и эксплуатации чернокожих людей; сосредоточение внимания на «чистой» классовой борьбе независимо от расы в конечном итоге способствует классовому угнетению.
Маурицио Лаццарато недавно выступил против «классового эссенциализма»120, упомянув девиз итальянской феминистки Карлы Лонци «Наплюем на Гегеля». Основополагающий текст итальянского феминизма, «Sputiamo su Hegel» («Плевать на Гегеля») Лонци (1970)121 подчеркивает патриархальный характер гегелевской диалектики и теории признания и распространяет эту яростную критику Гегеля на марксизм. Наряду с акцентом на производстве, иерархической социальной организации и власти (воплощение политики в форме партии, представляющей ее базу), критика Лонци ставит под сомнение марксистский взгляд на историю как на диалектическое движение через этапы, при котором чернокожие и женщины «заблокированы» на более низких «этапах», а женщины могут в конечном итоге обрести свободу самосознания только в том случае, если присоединятся к мужской продуктивистской логике122. Лонци отвергает всю эту концепцию как несовместимую с подлинной революцией; «революционный процесс – это скачок, недиалектический разрыв исторического порядка, который приведет к изобретению и открытию чего-то такого, чего история ранее не содержала»123.
Мнение Лаццарато здесь заключается не в том, что марксистская точка зрения должна быть просто отвергнута, а в том, что борьба рабочих и борьба феминисток подчиняются разной логике. Согласно тому, как Лаццарато интерпретирует феминистскую критику «централизации и вертикальности властных отношений в «партии», женщины, чтобы стать автономным политическим субъектом, должны изобрести радикальную демократию124. Новые горизонтальные, неиерархические отношения могут обеспечить основу коллективной осознанности, специфичной для женщин. «Концепция и практика “представительства” и делегирования отсутствуют, поскольку проблема заключается не в захвате власти и не в управлении»125. Женщины должны покончить с «обещаниями эмансипации посредством работы и борьбы за власть, которые считаются ценностями патриархальной культуры (и рабочего движения). Феминистское движение требует не какого-либо участия во власти, а, напротив, обсуждения концепции власти и захвата власти»126.
Лаццарато знает о ловушках феминистского или антиколониалистского эссенциализма. В последнем случае «врагом становится Европа как таковая; капитализм затеняется расовым разделением. Эти двусмысленности, к сожалению, повторятся в постколониальной философии, потому что революция будет полностью аннулирована»127. Таким образом, классовый эссенциализм нельзя просто заменить феминистским эссенциализмом (в котором угнетение женщин является основной формой всех видов угнетения) или антиколониалистским эссенциализмом (где колониальное господство и эксплуатация считаются ключом ко всему прочему). Скорее, Лаццарато утверждает нередуцируемое разнообразие видов освободительной борьбы и резонанс между ними. Здесь следует процитировать анонимных авторов «Грядущего восстания»: «Революционные движения распространяются не за счет контаминации, а за счет резонанса. / Нечто, создаваемое здесь, вступает в резонанс с ударной волной, испускаемой чем-то, созданным там…»128.
Как действует этот резонанс между феминистской борьбой и борьбой трудящихся? Является ли борьба трудящихся неразрывно связанной с централистско-продуктивистской парадигмой, или в ней может найти отклик децентрализованная феминистская форма? И может ли современный феминизм действительно идти рука об руку с антиколониалистским уважением к досовременным традициям, формируя единый фронт против современной организации и производства? Не правда ли, что, скорее, современный феминизм не только не имеет ничего общего с досовременными парадигмами, но и имманентно антагонистичен им? Но основной вопрос здесь таков: действительно ли классовый антагонизм является лишь частным случаем в ряду антагонизмов?
Есть хороший анекдот из Германии о дебатах между прогрессистом-идентаристом и марксистом. Идентарист говорит «гендер», а марксист отвечает «класс». Идентарист говорит «гендер, раса», а марксист отвечает «класс, класс». Идентарист говорит «гендер, раса, класс», а марксист отвечает «класс, класс, класс»… Хотя предполагается, что этот анекдот высмеивает марксистскую позицию, марксист на самом деле прав; правда в его тавтологии заключается в том, что класс (классовая борьба) сверх-определяет совокупность социальных идентичностей[28]. Когда идентарист говорит «этническая идентичность», марксист анализирует, как эта идентичность пересекается с классовой борьбой – как она включается и исключается из социальной совокупности, с какими препятствиями или привилегиями она сталкивается, какие профессии и образовательные возможности открыты или закрыты для нее и т. д. Аналогично, марксистский анализ угнетения женщин учитывает, как капиталистическое воспроизводство в стране зависит от их неоплачиваемого труда, в какой степени их свобода и автономия поддерживаются или ограничиваются их положением в социальном и экономическом воспроизводстве, и действительно ли те составляющие фемин