131.
Однако «Далай-лама» придает этой стандартной пессимистической мудрости дополнительный оттенок. Припев песни звучит так: «Weiter, weiter ins Verderben / Wir müssen leben bis wir sterben» («Дальше, дальше к погибели, / Мы должны жить, пока не умрем»). Это, по Фрейду, «влечение к смерти» в чистом виде; не сама смерть, а тот факт, что мы должны жить, пока не умрем, бесконечное затягивание жизни, безысходная потребность повторять. Этот припев есть то, что во Франции называют lapalissade (пустая тавтологическая мудрость вроде «за минуту до смерти месье ла Палис был еще жив»). Но Rammstein переворачивают очевидную мудрость: «не важно, как долго ты живешь, в конце концов ты умрешь» и заменяют ее на «пока ты не умрешь, ты должен жить». Что делает версию Rammstein не пустой тавтологией, так это этический аспект: пока мы не умрем, мы не просто (очевидно) живы, мы должны жить. Для нас, людей, жизнь есть решение, активное обязательство – мы можем потерять волю к жизни.
Эта позиция «мы должны жить, пока не умрем» является правильной сегодня, поскольку пандемия напоминает всем нам о нашей конечности и смертности; о том, как наша жизнь зависит от неясного взаимодействия непредвиденных (на наш взгляд) обстоятельств. Поскольку мы сталкиваемся с этим почти ежедневно, истинная проблема заключается не в том, что мы можем умереть, а в том, что жизнь просто тянется в неопределенности, вызывая постоянную депрессию и потерю воли продолжать. Фиксация внимания на тотальной катастрофе и конце цивилизации делает нас зрителями, которые болезненно наслаждаются распадом нормальности; эта фиксация часто подпитывается ложным чувством вины (пандемия как наказание за наш декадентский образ жизни и т. д.). Теперь, с надеждой на вакцину и распространением новых штаммов вируса, мы живем в бесконечно откладываемом коллапсе. Обратите внимание, как меняются временные рамки выхода: весной власти чаще всего говорили о развитии событий с двухнедельным шагом («через две недели должно стать лучше»); затем, осенью 2020 года, это происходило уже каждые два месяца; сейчас это, как правило, полгода (летом 2021 года, а может быть, и позже, ситуация начнет улучшаться); уже слышны голоса, откладывающие окончание пандемии на 2022 и даже на 2024 год… Каждый день приносит новости – вакцины действенны против новых вариантов, а может быть, и нет; российский «Спутник V» сначала был не очень хорош, но теперь, похоже, довольно эффективен; наблюдаются значительные задержки при поставке вакцин, но большинство из нас все равно будут вакцинированы к лету… Эти бесконечные колебания, очевидно, также приносят удовольствие сами по себе, облегчая нам переживание невзгод нашей жизни.
Как и в песне «Dalai Lama», COVID-19 – это турбулентность, расшатавшая нашу повседневную жизнь. Что спровоцировало гнев нынешних богов? Они были оскорблены нашими биогенетическими манипуляциями и разрушением окружающей среды. Но кто такой Далай-лама в нашей реальности? Для многих протестующих против карантина и социального дистанцирования, Далай-лама, который делает вид, что защищает нас, а на самом деле душит наши социальные свободы, – это те самые защитные меры, что применяются для борьбы с пандемией. Джорджо Агамбен недавно написал короткое стихотворение «Si è abolito l’amore», в котором четко излагается его позиция в отношении этих мер132:
Если любовь упраздняется /во имя здоровья/, тогда и здоровье будет упразднено.
Если свобода упраздняется /во имя медицины/, тогда и медицина будет упразднена.
Если Бог упраздняется /во имя разума/, тогда и разум будет упразднен.
Если человек упраздняется /во имя жизни/, тогда и жизнь будет упразднена.
Если истина упраздняется /во имя информации/, информация не будет упразднена.
Если конституция упраздняется /во имя чрезвычайного положения/, чрезвычайное положение не будет упразднено.
С этими вариациями одной и той же мудрости все неправильно. Во-первых, последние два исключения ошибочны. Если упразднить истину, информация также будет упразднена, ведь информация функционирует лишь на фоне истины – горизонта, который определяет, как мы понимаем информацию. И если упразднить конституцию, то чрезвычайное положение также будет упразднено, потому что чрезвычайное положение больше не будет таковым, а станет новой нормой. Во-вторых, симметрия первых четырех строк ложна. Любовь в ее радикальном смысле вредна для здоровья, поскольку влюбленность – это травматический разрез, нарушающий баланс нашей повседневной жизни, так что сама любовь уже упраздняет здоровье. Если медицина упраздняется в интересах свободы, то единственная остающаяся свобода – это свобода умереть. Бог и разум: какой именно разум? Существует понятие разума, которое не нуждается в Боге, но далеко от обычного натуралистического детерминизма – взять, к примеру, квантовую физику… и о каком Боге идет речь? Агамбен писал: «Что представлял бы собой Бог, которому не были бы адресованы ни молитвы, ни жертвоприношения?» Лаканианцы перевернули бы этот вопрос: что представляла бы собой жертва, не адресованная Богу? Существует ли жертва, не предполагающая некую фигуру большого Другого? Опять же, ответ Лакана таков: да, это жертва, называемая «символической кастрацией», жертва, которая сама по себе является позитивным актом, жестом, открывающим пространство для нового богатства. И, наконец, человек и жизнь: не заключается ли сегодня опасность скорее в уничтожении жизни во имя человека, во имя определенного понятия человеческого достоинства и свободы (например, этики войны), которое может привести к полному самоуничтожению? Приведу свой контраргумент в формате Агамбена: «Если медицина упраздняется во имя свободы, то свобода тоже будет упразднена. Если жизнь упраздняется во имя человека, тогда и человек будет упразднен».
Слова Rammstein «мы должны жить, пока не умрем» предлагают выход из этого тупика: бороться с пандемией нужно, не отстраняясь от жизни, а живя с максимальной интенсивностью. Есть ли сегодня кто-нибудь более живой, чем миллионы медицинских работников, которые ежедневно рискуют своей жизнью, полностью осознавая опасность? Многие из них умерли, но пока они не умерли, они были живы. Они не просто жертвуют собой ради нас. И они еще в меньшей степени похожи на машины выживания, редуцированные до пустого существования. Именно они сегодня живее всех живых.
31. Европейский манифест
Некоторые из нас все еще помнят знаменитое начало Манифеста Коммунистической партии: «Призрак бродит по Европе – призрак коммунизма. Все силы старой Европы объединились для священной травли этого призрака: папа и царь, Меттерних и Гизо, французские радикалы и немецкие полицейские…» Мы могли бы использовать те же слова, чтобы охарактеризовать состояние «Европы» в сегодняшнем общественном восприятии. Призрак бродит по миру – призрак евроцентризма. Все силы старой Европы и нового мирового порядка объединились для священной травли этого призрака: Борис Джонсон и Путин, Сальвини и Орбан, антирасисты-проиммигранты и защитники традиционных европейских ценностей, латиноамериканские прогрессисты и арабские консерваторы, сионисты Западного берега и «патриотические» китайские коммунисты…
Каждый из противников Европы имеет в виду свой образ Европы. Борис Джонсон продвигал Брекзит, потому что считает брюссельскую бюрократию мегагосударством, ограничивающим британский суверенитет и свободный поток британского капитала, а часть лейбористской партии поддержала Брекзит потому, что рассматривает брюссельскую бюрократию как инструмент законодательного и нормативного сдерживания международного капитала в целях защиты прав трудящихся. Латиноамериканские левые отождествляют евроцентризм с белым колониализмом, а Путин пытается демонтировать Европейский союз, чтобы усилить влияние России за пределами бывших советских республик. Радикальные сионисты не любят Европу за то, что она слишком симпатизирует палестинцам, а некоторые арабы считают европейскую одержимость опасностью антисемитизма уступкой сионизму. Сальвини и Орбан относятся к Европейскому союзу как к мультикультурному сообществу, которое представляет угрозу подлинным традиционным европейским ценностям, открывая двери для иммигрантов из других культур, а по мнению иммигрантов, Европа – крепость белого расизма, не позволяющая им полностью интегрироваться в нее. Этот список можно продолжать еще долго.
Критическое отношение к Европе получило новый импульс в связи с пандемией. Европейский индивидуализм обвиняли в большом количестве случаев заболевания COVID в Европе на фоне более низких показателей заражения в азиатских странах с их сильным чувством общности. ЕС воспринимался как неэффективный, неспособный организовать быструю вакцинацию, и Европа постепенно поддалась вакцинному национализму. В то же время Европу критиковали за то, что она отдает предпочтение собственным народам и пренебрегает оказанием помощи бедным странам третьего мира. (Здесь мы должны, по крайней мере, признать, что задержка с вакцинацией была той ценой, которую ЕС заплатил за свою принципиальную позицию равного распределения вакцины среди всех своих членов.)
Следует также иметь в виду, что защитники Европы разделены похожим образом. Есть «технократическое» видение Европы как одного из эффективных участников глобального капитализма, есть либеральное видение Европы как выдающегося пространства прав и свобод человека и есть консервативное видение Европы как союза сильных национальных идентичностей… Как ориентироваться в этом беспорядке? Слишком легко провести черту между различными аспектами Европы, хорошими и плохими, заняв позицию, при которой мы отвергаем Европу, породившую современный колониализм, расизм и рабство, но поддерживаем Европу прав человека и мультикультурной открытости. Такое решение напоминает американского политика эпохи сухого закона, который, когда его спросили, как он относится к употреблению вина, ответил: «Если вы подра