Является ли решением некое возвращение к Коммуне с ее видением и практикой прямой демократии? Должны ли мы противостоять «фальшивой» толпе, ворвавшейся в Капитолий, и «подлинной» толпе желтых жилетов? Возможно, современная политика «постправды» является концом всей идеи истинной и подлинной народной воли, обычно манипулируемой и искажаемой, но к адекватному представлению которой мы должны стремиться. Победить популизм Трампа не помогут утверждения о том, что Трамп на самом деле не стоит за народом и что реальной воле народа должно быть позволено выражаться вне этого популизма. Сам факт того, что волей людей можно «манипулировать» столь эффективно, свидетельствует о ее фантазматическом характере. Таким образом, по Гегелю, критика представительства должна обратиться в критику того, что представительство должно представлять. Чтобы понять это, мы должны провести параллель не между Коммуной и сегодняшней ситуацией, а между сегодняшним днем и Французской революцией 1848 года. Вспомните знаменитое описание Марксом политического положения крестьян как класса из его работ о революции 1848 года:
Парцельные крестьяне составляют громадную массу, члены которой живут в одинаковых условиях, не вступая, однако, в разнообразные отношения друг к другу. Их способ производства изолирует их друг от друга, вместо того чтобы вызывать взаимные сношения между ними… Таким образом, громадная масса французской нации образуется простым сложением одноименных величин, вроде того как мешок картофелин образует мешок с картофелем… Они не могут представлять себя, их должны представлять другие. Их представитель должен вместе с тем являться их господином, авторитетом, стоящим над ними, неограниченной правительственной властью, защищающей их от других классов и ниспосылающей им свыше дождь и солнечный свет. Политическое влияние парцельного крестьянства в конечном счете выражается, стало быть, в том, что исполнительная власть подчиняет себе общество[33]160.
Разве не то же самое произошло в Египте, когда в период «арабской весны» протестующие, требовавшие адекватного политического представительства, свергли режим Мубарака и привели страну к демократии? Но при демократии в выборах приняли участие и пришли к власти непредставленные ранее «Братья-мусульмане», а участники народных протестов – в основном образованная молодежь среднего класса – со своей освободительной повесткой оказались маргинализированы. Сегодня проблема представительства обостряется и в развитых западных странах. Целые слои не представляют себя – они даже активно отказываются быть представленными, поскольку считают фальшивкой саму форму представительства, – и когда они мобилизуются, это происходит под знаменем популистского лидера. Возможно, это одно из кратких определений популизма: движение тех, кто не доверяет политическому представительству. Слова Маркса о протестах французских крестьян 1848 года идеально соответствуют штурму Капитолия: «Символ, выразивший их вступление в революционное движение, неуклюже-лукавый, плутовато-наивный, несуразно-возвышенный, расчетливое суеверие, патетический фарс, гениально-нелепый анахронизм, озорная шутка всемирной истории, непонятный иероглиф для цивилизованного ума, – этот символ явно носил печать того класса, который является представителем варварства внутри цивилизации»161. Участвовавшие в нем «революционеры» были неуклюже-лукавы (думая, что они обманывают кого-то своей риторикой), плутовато-наивны (следуя за Трампом как за воплощением народной свободы) и несуразно-возвышенны (вспоминая великую традицию: предательство отцов-основателей администрацией США). Они действовали, руководствуясь расчетливым суеверием (в действительности не веря в свои теории заговора, на которые они опирались), демонстрировали патетический фарс (имитируя революционный пыл) и представляли собой гениально-нелепый анахронизм (защищая старые американские ценности свободы)… Таким образом, они и правда были «непонятным иероглифом»: взрывом варварства, направленным против Просвещения и обнажившим скрытые противоречия нашей цивилизации.
Эта направленность против просвещения, характерная для нашего времени, часто описывается термином «эпоха постправды». Недавний инцидент, произошедший в правовой системе США, подводит нас к сути этого странного явления. В марте 2021 года Dominion Voting Systems подала иск о клевете против адвоката правых взглядов и трампистки Сидни Пауэлл в связи с ее утверждениями о том, что компания, которая производила электронные машины для голосования, используемые некоторыми округами на выборах 2020 года, подменила голоса за Трампа на голоса за Байдена (в дополнение к утверждению о том, что эта компания имела связи с режимом покойного Уго Чавеса в Венесуэле). Защита Пауэлл против иска была поразительной – в новом судебном иске она утверждала, что разумные люди не восприняли бы как факт ее утверждения о мошенничестве после президентских выборов 2020 года.
Более того, сами истцы характеризуют эти заявления как «дикие обвинения» и «нелепые претензии». Их неоднократно называли «в принципе неправдоподобными» и даже «невозможными». Такие характеристики якобы клеветнических заявлений еще больше подтверждают позицию ответчиков о том, что разумные люди не приняли бы такие заявления как факт, а считали бы их лишь утверждениями, которые требуют проверки судами в рамках состязательного процесса162.
Подразумеваемая логика здесь такова, что заявления являются клеветническими (и за них можно быть привлеченным к ответственности) лишь в том случае, если их могут воспринять всерьез хотя бы некоторые разумные люди. Итак, если спорные утверждения называются «нелепыми» и «неправдоподобными», то есть если ни один разумный человек не примет их всерьез, то они не являются клеветой, и за них нельзя быть привлеченным к ответственности… Можно представить защиту Гитлера, сформулированную в тех же терминах, то есть, что его идея о большевистско-еврейском заговоре была столь нелепой и неправдоподобной, что ни один разумный человек не принял бы ее всерьез… Проблема в том, что миллионы людей погибли из-за этой нелепой идеи. И нечто подобное (хотя, конечно, не такое весомое) относится и к Пауэлл: заявления, подобные тем, которые делала она, мобилизовали миллионы людей, приблизили США к грани гражданской войны и привели к гибели людей.
Подспудный вопрос заключается в следующем: если, когда Пауэлл распространяла свою клевету, она знала, что все разумные люди поймут, что они смешны и лживы, зачем тогда она это делала? Чтобы путем манипуляций соблазнить неразумную толпу и мобилизовать наши иррациональные инстинкты? Здесь все сложнее: да, Пауэлл осознавала, что ее клеветнические обвинения не имеют рациональных оснований, она сознательно распространяла ложь, но она как будто бы попала в собственную ловушку и отождествила себя с тем, что, как она знала, было неправдой. Она была не манипулятором, освобождающим себя от ответственности за свою ложь: она была в точно таком же положении, как и ее «жертвы».
Ее клевета имеет статус слухов, но это слухи, поднятые до уровня публичного дискурса. Пауэлл служит примером новой эры, в которой слухи открыто действуют в общественном пространстве и формируют социальную связь163. Ее способ фетишистского отрицания является оборотной стороной традиционного отрицания, принимая во внимание общественное достоинство личности («Я знаю, что у нашего лидера есть личные грехи, но я буду действовать так, как будто он их не имеет, чтобы спасти его достоинство»): «хотя на самом деле я не знаю, правдивы ли эти слухи, я буду распространять их так, как если бы они были истинны…».
Несколько десятилетий назад я столкнулся с подобной логикой во время жарких дебатов с одним антисемитом, твердившим о правдивости «Протоколов сионских мудрецов» (подложный документ с описанием секретного еврейского плана установления господства над миром, сфабрикованный около 1900 года русской тайной полицией). Я указал на то, как убедительно было доказано, что они сфабрикованы (многочисленные фактические ошибки в тексте несомненно подтверждают, что «Протоколы» являются подделкой). Но антисемит настаивал на том, что они подлинны, и в ответ на очевидный довод об ошибках в тексте заявил, что евреи сами внесли эти ошибки, дабы создать впечатление поддельности «Протоколов», чтобы неевреи не воспринимали их всерьез, а те, кто в курсе, могли бы использовать их в качестве руководства к действию, не вызывая подозрений.
То, что вообразил себе сумасшедший антисемит, Сидни Пауэлл пытается преподнести нам как факт. Она отвергает собственные заявления как нелепые, неправдоподобные и не заслуживающие серьезного отношения, сделав все для того, чтобы ее слова по-прежнему имели реальные последствия. Вот как функционирует идеология в нашу эпоху постправды. Сегодня, когда мы вовлечены в процесс постепенного распада публичного единого пространства, мы больше не можем полагаться на доверие к людям, на веру в то, что, как только мы дадим людям шанс развеять чары идеологических манипуляций, они докопаются до правды. Здесь мы сталкиваемся с фатальным ограничением хваленого «безлидерного» характера французских протестов, их хаотичной самоорганизации: лидеру недостаточно прислушиваться к людям и формулировать их интересы и желания в программу. Генри Форд был прав, когда игнорировал желания людей при разработке серийного автомобиля. Как он лаконично выразился, если бы их спросили, чего они хотят, люди ответили бы: «Лучшую и более сильную лошадь, чтобы тащить карету!» И то же самое справедливо, если говорить о политическом лидере, необходимом сегодня. Протестующие «желтые жилеты» хотят лучшего (более сильного и дешевого) коня – в данном случае, по иронии судьбы, более дешевого топлива для своих автомобилей. Им следует дать видение общества, в котором цена на топливо больше не имеет значения, подобно тому, как после появления автомобилей перестала иметь значение цена на корм для лошадей.