Вместе с иконами в марте 1928 года сотрудники Третьяковской галереи отобрали на продажу 20 серебряных окладов (прил. 3). Все оклады, за исключением, возможно, одного металлического (№ 20, прил. 3), были сняты с икон первоначального собрания П. М. Третьякова. Почти все оклады описаны Н. П. Лихачевым в каталоге иконного собрания галереи 1905 года. Среди отобранных в списке под № 19 значится и оклад с иконы «Свв. Макарий Александрийский и Макарий Египетский», которая позже была продана Ханну. В архиве галереи сохранился акт экспертизы окладов, которую провел директор Оружейной палаты Московского Кремля Д. Д. Иванов. Акт дает представление о судьбе, которая ожидала оклады после того, как они покинут стены Третьяковской галереи:
Осмотренные 7 марта 1928 г. в Государственной Третьяковской галерее ризы с икон представляют собою, по-видимому, семейный подбор и характеризуют семью, как имевшую отношение к Костроме (где сделаны некоторые из риз) и заметно обогатившуюся в 1850‐х годах, к которым относятся многие ризы, при чем однако имеются отдельные образцы более раннего времени. Ни в смысле редкости типа, ни в смысле исключительного качества работы, ризы не выделяются из среднего уровня, причем те из них, которые имеют клейма XIX века, едва ли могут получить оценку более высокую, чем на вес, но ризы с клеймами XVIII века и не имеющие клейм, как более старые, а равно те рамки, которые могут быть использованы для оправы зеркал, напр., рамка с чернью, могут быть оценены дороже, как хороший экспортный товар, а венчики с эмалью также не должны быть обращены на сплав, ибо могут быть проданы дороже в виду хорошего качества работы[308] (выделено мной. – Е. О.).
Вместе с иконами и окладами в первую группу товара, отобранного сотрудниками Третьяковской галереи на экспорт в марте 1928 года, попали и гобелены. Проводивший экспертизу Д. Д. Иванов посчитал, что они «относятся к провинциальному французскому производству XVIII века». По его мнению, стоимость гобеленов была невысока[309].
Бесстрастные строчки экспертных заключений директора Оружейной палаты Дмитрия Дмитриевича Иванова скрывают личную и профессиональную трагедию, которую в то время переживал этот человек и причиной которой стало разграбление российских музеев[310]. Дневник старейшего сотрудника Исторического музея А. В. Орешникова свидетельствует о тяжелом психологическом состоянии Иванова и о его метаниях в попытках спасти художественные ценности:
[1928 год] 11 сентября (29 августа). Заходила М. М. Постникова, смотрела икону Владимирской Божией Матери и некоторые другие; М. М. сказала, что Д. Д. Иванов стал неузнаваем: нервен, задумчив; это вчера заметил и я; он мне жаловался, что по ночам не спит, не раз повторял, что все разваливается и т. п.;
7 октября (24 сентября). Вечером пришел К. В. Крашенинников… между прочим, он рассказал о своем посещении Д. Д. Иванова, который поразил его своим растерянным видом и мрачным настроением духа.
[1929 год] 10 мая (27 апреля). …В Охотном ряду встретил Марину Михайловну Постникову, на мой вопрос о Дм. Дм. ответила, что он стал неузнаваем: раздражителен, сердит; вчера он читал в Цекубу доклад об окладе; на докладе был Н. Н. Померанцев, сказал, что характер имел антирелигиозный. Неужели Д. Д. свихнулся?![311]
Д. Д. Иванов был далеко не единственным музейным работником, кто в те годы жил с ощущением краха дела всей жизни и пытался ценой сотрудничества с властью и компромисса с собственной совестью спасти свой музей от разорения. Разграбление музеев, сообщения об арестах знакомых, друзей, коллег и публикации в газетах о показательных расстрелах привели к психическому расстройству, мании преследования, боязни за судьбу семьи[312]. С началом репрессий в музеях Кремля, 1 декабря 1929 года Иванов был уволен с должности директора Оружейной палаты, но оставался научным сотрудником этого музея. 12 января 1930 года он покончил жизнь самоубийством[313].
Готовая первая партия экспортного товара из Третьяковской галереи поступила на суд экспертов общемосковской комиссии по оценке предметов искусства и старины, которую Кристи сформировал тогда же, в марте 1928 года. Все члены этой комиссии были известными московскими специалистами. Председателем комиссии назначили Л. Н. Невского, в то время зам. директора Музея изящных искусств[314]. Кроме него в начальный состав комиссии входили директор Оружейной палаты Д. Д. Иванов (именно в качестве члена этой комиссии он и оценивал оклады и гобелены); заведующий отделом религиозного быта Исторического музея А. И. Анисимов; искусствовед Ф. Ф. Вишневский[315]; искусствовед и библиофил М. И. Фабрикант[316]; специалист по истории древнерусского, византийского искусства и итальянского Возрождения В. Н. Лазарев[317]; а также А. М. Скворцов, зам. директора Третьяковской галереи и заведующий отделом живописи XVIII – первой половины XIX века[318]. В комиссии состоял и Н. В. Власов, искусствовед и работник Госторга, а впоследствии эксперт-оценщик и зам. директора антикварного магазина № 15 «Торгсин» и эксперт конторы «Антиквариат»[319]. Состав этой комиссии Кристи согласовал с Мосторгом.
Собрания общемосковской комиссии экспертов проходили по месту работы ее председателя в музее на Волхонке, но для осмотра ценностей, отобранных на продажу, искусствоведы комиссии выезжали на места согласно календарному плану работ. 23 апреля 1928 года пришла очередь Третьяковской галереи. Осмотрев первую партию экспортного товара, комиссия[320] внесла коррективы. По сути, они представляли компромисс интересов музейных и торговых ведомств. Три из ранее отобранных госфондовских икон комиссия решила оставить в галерее (прил. 2), однако цены на остальные иконы, как правило, были понижены по сравнению с первоначальными оценками экспертов Третьяковки (прил. 2). Кроме того, комиссия постановила оставить в галерее два серебряных оклада из отобранных на экспорт (прил. 3)[321]. Оклады, предназначенные на продажу, комиссия оценила на вес из расчета 5 коп. за грамм серебра. Оценка оклада с чернью была в два раза выше, 10 коп. за грамм[322]. Все пять гобеленов были признаны годными на экспорт и оценены в 25 тыс. руб. Именно гобелены определили стоимостную весомость всей экспортной партии, состоявшей из 4 икон, 19 окладов и 5 гобеленов и оцененной в 25 683 руб. 25 коп.[323] В акте комиссии ничего не было сказано о судьбе трех икон из коллекции Остроухова.
Главной целью распродажи художественных ценностей было получить средства для индустриализации, поэтому уместно обсудить цены, установленные экспертами. Оценка серебра в окладах представляется довольно высокой в сравнении со скупочными ценами на серебро в магазинах Торгсина, который в период 1931–1935 годов продавал населению продовольствие и ширпотреб в обмен на золото, серебро, бриллианты и другие валютные ценности. В одном из архивных документов рассказана история о том, как в октябре 1933 года неизвестный гражданин принес в Торгсин ризу с иконы весом около 3,5 кг. Торгсин не имел права принимать церковные ценности, так как они были национализированы и, значит, уже принадлежали государству, однако в этом случае Торгсин взял серебро, вызвав негодование местного отделения ОГПУ[324]. Гражданин получил 48 руб. 47 коп., то есть около 1,4 копейки за грамм серебра[325]. Мировые цены на серебро также были ниже цен, установленных на церковное серебро экспертами общемосковской комиссии. По котировке Нью-Йоркской биржи в октябре 1932 года стоимость килограмма чистого серебра в рублевом эквиваленте составляла 18 руб. 66 коп., то есть меньше двух копеек за грамм чистоты. В последующие годы мировые цены на серебро быстро росли, но не достигли уровня цен экспертов общемосковской комиссии. Так, по котировкам Лондона на 24 ноября 1934 года килограмм серебра в рублевом эквиваленте стоил около 20 руб. 50 коп., то есть около 2 копеек за грамм чистоты[326]. Хотя между оценкой окладов московскими экспертами, сделанной в 1928 году, и скупочными ценами Торгсина и ценами мирового рынка 1932–1934 годов около 4–5 лет, их разрыв следует признать существенным.
В начале ХХ века в условиях начавшегося ажиотажного спроса в России на произведения древнерусского искусства «расхожий» иконный товар стоил копейки или десятки рублей, хорошая икона – сотни, а уникальная – тысячи[327]. Цены в 250, 150, 100 и даже 50 руб., установленные московскими экспертами на иконы, отобранные на продажу из Третьяковской галереи, могут показаться низкими, хотя в компетентности комиссии не приходится сомневаться. В первую очередь это свидетельствует о том, что выбранные на продажу иконы не были шедеврами древнерусской живописи. Однако низкие цены сами по себе не являются доказательством того, что выбранные иконы были бросовым товаром или фальшивками. Анализу цен, которые устанавливали на иконы музейные эксперты и работники «Антиквариата», посвящена специальная глава этой книги