[827]. Представители «Аркоса» оправдывались тем, что Юкин был нездоров. Но главная причина задержки, видимо, состояла в том, что ясного представления о том, куда выставка отправится дальше, не было. Вплоть до весны 1930 года устроители считали, что следующим городом турне будет Париж, но с Францией не заладилось с самого начала.
Переговоры о выставке русских икон в Париже велись еще до того, как открылся первый показ в Берлине. Вначале планировалось, что иконы приедут в Париж из Германии во второй половине мая 1929 года и будут показаны во французской столице в июне-июле. Организацией выставки в Париже занимался Сергей Васильевич Чехонин[828], график, художник театра и деятель прикладного искусства, в недавнем прошлом – художественный руководитель Государственного фарфорового завода в Ленинграде. Еще в начале 1928 года по рекомендации Луначарского Чехонин уехал в Париж для подготовки выставки советского фарфора и навсегда остался за границей. В феврале 1929 года из советского торгпредства во Франции сообщали, что через некоего профессора Чехонин вел переговоры с Лувром, но там, ссылаясь на отсутствие свободных помещений, ему отказали[829].
Попытки договориться с другими музеями также ни к чему не привели. Не имея твердых договоренностей о выставочном помещении, нельзя было сформировать французский национальный комитет выставки, хотя, по сообщению Чехонина, «несколько французских профессоров дали свое согласие на участие»[830]. Отчаявшись, советское торгпредство в Париже для показа икон решило нанять частное помещение. Однако последовал категорический запрет от Гинзбурга из Москвы: «Ни в коем случае нельзя согласиться устроить выставку в Париже в частном помещении. Экспонаты выставки оцениваются очень высоко и при определенном отношении со стороны белогвардейских кругов к этой выставке нельзя ни в коем случае идти на какой бы то ни было риск»[831]. Кроме того, выставка в частном музее обошлась бы намного дороже.
В марте 1929 года Чехонин через торгпредство сообщал, что «один из директоров Лувра», некто Айзенман, «предложил устроить выставку в Институте истории Древнего искусства». Однако здание для института не было готово. Айзенман якобы вел переговоры о том, чтобы приурочить советскую иконную выставку в Париже к открытию института. В этом случае присутствие официальных французских властей было бы обеспечено. В заключение письма из торгпредства, однако, сообщали, что сомневаются, «согласятся ли французские власти придать такой торжественный характер нашей выставке»[832].
Не желая терять сезон 1929 года, советское торгпредство в Париже тогда же в марте вновь предложило провести выставку в частном помещении. На этот раз речь шла о галерее, «принадлежавшей жене депутата парламента». Прекрасное помещение, одна из лучших галерей Парижа и расположена в центре города, уверяли из торгпредства Москву. Владелица издавала собственный журнал «Ренессанс артистик», имела связи в политических кругах[833]. Это, по мнению работников торгпредства, обеспечило бы выставке поддержку политических деятелей и «обезопасило бы от белогвардейских выступлений». Однако и этот план не осуществился: то ли Москва вновь запретила, то ли владелица галереи отказала. Второе более вероятно, так как из заключительной части письма следовало, что никаких твердых договоренностей не достигнуто, торгпредство только «зондировало вопрос о возможности предоставления вышеупомянутого помещения» и что не было «пока никакой уверенности, что его удастся получить в срок»[834].
Помещение не удалось найти ни в 1929, ни в 1930 году. Вместо Парижа из Германии выставка осенью поехала в Вену, а в ноябре открылась в Лондоне. Отсутствие помещения, видимо, служило французам лишь благовидным предлогом для отказа. История лондонской выставки свидетельствует о том, что директор Музея Виктории и Альберта был готов отложить ремонтные работы и потеснить экспозиции в своем музее, лишь бы только показать древнерусское искусство в своих стенах. Видимо, подобной заинтересованности в Париже не было или же боязнь массовых протестов эмигрантов из России, которыми изобиловал Париж, оказалась сильнее. Именно по этой причине «Антиквариат» отказался от проведения аукционов во французской столице[835]. Задержавшиеся в Лондоне иконы в апреле 1930 года отправились не в Париж, а в Новый Свет, в США[836].
На рубеже 1920–1930‐х годов для сталинского руководства при принятии решений о продаже музейных шедевров решающее значение имели нужды индустриализации и острота валютного кризиса. Не случайно собственные иконы «Антиквариата», предназначенные на продажу, не считая шести копий, появились не на первых, германском и австрийском, показах, а только начиная с Лондона. Ни во время нахождения выставки в Германии в феврале – мае, ни во время ее проведения в Австрии в сентябре – октябре 1929 года острейшей необходимости продавать экспонаты не было. А вот выставка в Лондоне открылась 18 ноября 1929 года, спустя примерно месяц после биржевого краха в Нью-Йорке, с которого начались мировой кризис и затяжная депрессия. Крах Нью-Йоркской биржи стал и крахом надежд советского руководства оплатить индустриализацию за счет экспорта сырья и продовольствия, мировые цены на которые резко упали.
В наибольшей опасности художественные ценности российских музеев оказались в начале 1930‐х годов. Время пребывания русских икон в США, 1930–1932 годы, было пиком финансового напряжения в проведении индустриализации. Советскому руководству катастрофически не хватало валюты. По данным таможенной статистики, импортные закупки, которые в основном шли на нужды промышленности, составили в 1930 году 1059 млн, в 1931‐м – 1105 млн, в 1932‐м – 704 млн золотых рублей. Экспорт же, в котором преобладало сырье и продовольствие и который по задумке руководства должен был оплатить промышленный импорт, в те же годы, по данным Госплана и Госбанка, принес всего лишь около (соответственно) 789 млн, 650–670 млн и 493 млн руб. Из-за падения мировых цен недовыручка по экспорту, несмотря на наращивание его физических объемов, была колоссальной. Дефицит торгового баланса СССР достиг апогея в 1931 году и составил около 400 млн золотых рублей. Золотой запас Российской империи давно уже был истрачен, советская золотодобывающая промышленность только становилась на ноги (прил. 12).
Руководство страны искало источники поступления валюты и золота, не брезгуя ничем. Именно в это время, в 1932 году, заработал гулаговский Дальстрой, но он в первый год своего существования добыл только полтонны золота. В 1931 году валютные магазины Всесоюзного общества «Торгсин», которые до этого обслуживали лишь иностранцев, стали принимать ценности и от советских граждан в обмен на продукты и товары: летом людям разрешили сдавать в Торгсин царские золотые монеты, а затем, в самом конце года, и бытовое золото. В 1932 году Торгсин скупил 20,8 т чистого золота, а с конца года стал принимать от населения и серебро[837]. Из музеев на экспорт забирали величайшие шедевры, главные потери нес Эрмитаж. Именно в 1930–1931 годах со стен Эрмитажа сняли и отправили министру финансов США Эндрю Меллону 21 шедевр западноевропейского изобразительного искусства. Однако разорение музеев приносило ничтожные с точки зрения нужд индустриализации суммы (прил. 12). Советские караваны каждые две недели везли золото через Ригу в Германию в Рейхсбанк на оплату кредитов, но при всем напряжении сил этого было недостаточно, чтобы оплатить промышленный импорт[838].
Русские иконы оказались в США, далеко от дома и практически без защиты, в очень тревожное время. Не случайно именно здесь в мае 1932 года, после завершения последнего показа в Цинциннати, была предпринята попытка продать все оставшиеся экспонаты. Ни обещания, данные правительством музеям, ни протоколы о возвращении икон на родину не остановили председателя «Антиквариата» Николая Ильина. Но обо всем по порядку.
К тому моменту, когда началась работа над этой книгой, российские исследователи в лучшем случае писали только о трех выставках в США – в Бостоне, Нью-Йорке и Чикаго[839]. Помню, меня насторожил почти годовой перерыв между нью-йоркской и чикагской выставками. Здравый смысл подсказывал, что в этом интервале должны были проходить выставки и в других американских городах. Подтверждение пришло неожиданно. Межбиблиотечный абонемент по ошибке прислал мне вместо заказанного чикагского каталога выставки сан-францисский. Это означало, что выставка пересекла североамериканский континент с атлантического на тихоокеанское побережье. Исследование продолжалось, и зиявшие временны´е пустоты постепенно заполнялись. Оказалось, что выставка посетила девять музеев США! Вот ее полный американский маршрут (даты приведены согласно выставочным каталогам): Музей изящных искусств в Бостоне, штат Массачусетс (14 октября – 14 декабря 1930), музей Метрополитен в Нью-Йорке (12 января – 23 февраля 1931), Музей искусств в Вустере, штат Массачусетс (9 марта – 5 апреля 1931), Мемориальная галерея искусств Университета Рочестера, штат Нью-Йорк (весь май), Мемориальный музей М. Х. де Янга в Сан-Франциско, штат Калифорния (планировалась с 1 июля по 31 августа 1931 года, но задержалась до конца сентября), Галерея и Школа искусств Сент-Пола в Миннеаполисе, штат Миннесота (ныне – Институт искусств Миннеаполиса; 9 октября – 9 ноября 1931), Институт искусств в Чикаго, штат Иллинойс (22 декабря 1931 – 17 января 1932), Музей изящных искусств Кливленда, штат Огайо (18 февраля – 20 марта 1932), Музей изящных искусств в Цинциннати, штат Огайо (29 марта – 24 апреля 1932). Все перечисленные американские музеи издали каталоги выставки