[1352]. С учетом такого восприятия мировой ситуации поведение Дэвиса становится не только понятным, но и политически обоснованным.
Дэвис не был профессиональным дипломатом, но профессионализм в дипломатии, вопреки мнению его обвинителей, он продемонстрировал отменный. Он последовательно и жестко осуществлял свою миссию, не позволяя эмоциям взять верх, шел на политические и моральные компромиссы, благообразную ложь и «полуправду» в достижении стратегической цели – союза США с СССР против нацистской Германии и Японии. В его понимании ситуации конца 1930‐х годов, как и в формировавшемся понимании этой ситуации Рузвельтом, разоблачение сталинизма могло подождать. Сначала нужно было разгромить нацизм и его союзников. Рузвельт, который хорошо знал Дэвиса, не ошибся в выборе. Дипломат в нем взял верх над юристом, «не заметившим» абсурдность судебных шоу над «врагами народа» в интересах стратегического партнерства с СССР[1353].
Критики Дэвиса руководствуются в основном опубликованными материалами – его одиозной книгой, которая состоит из тщательно отобранных выдержек из дневника и личной корреспонденции[1354], а также экранизацией книги. Все критические по отношению к СССР и его руководству записи в дневнике и переписке Дэвиса были вымараны и не вошли ни в публикацию, ни в экранизацию. И это объяснимо, книга Дэвиса вышла в конце 1941 года, после того как Германия напала на СССР, а фильм снимался во время Сталинградской битвы[1355]. Критиковать советский строй и Сталина в то время, когда СССР нес тяжелейшее бремя войны, было все равно что предательски всадить нож в спину союзника.
Знакомство с неопубликованным архивом Дэвиса свидетельствует о том, что он не был близорук в оценке Сталина, сталинизма и советской действительности. Описывая выступления обвиняемых на показательных судебных процессах, Дэвис, например, отметил их неестественность, они напоминали чтение лекций по радио[1356]. Отметил он и процессуальные несуразности. Не ввел его в заблуждение и простовато-любезный облик вождя. В октябре 1937 года корреспондент Элмер Хорват (Dr. Elmer Horvath) интервьюировал Дэвиса. Вот как он описал реакцию Дэвиса на вопрос о Сталине: «Он (Дэвис. – Е. О.) больше не распространяется на этот счет; он как бы цепенеет»[1357]. Цепенеет, замирает, настораживается – это реакция человека, почувствовавшего опасность. В дневнике и личной корреспонденции Дэвис писал о большевистской революции как деспотической и диктаторской силе, которая принесла злодейств больше, чем призвана была уничтожить[1358]. Он видел и описал страх, в котором жили советские люди[1359], постоянное присутствие «Gay Pay Oo» даже в своей собственной, защищенной дипломатическим иммунитетом жизни[1360]. Дэвис описал и ночные визиты «черных воронков», после которых исчезали люди[1361]. В дневнике и переписке он называл СССР полицейским государством[1362]. Писал он и о том, что репрессии пятнают и подрывают достижения советской страны, и осуждал «тиранию над человеческим духом и жизнью»[1363], хотя не называл тиранию сталинской.
Снова и снова Дэвис возвращался к вопросу о цене грандиозного советского эксперимента. Причину, по которой нормальные и даже приятные в общении люди становились палачами, он видел в фанатичном следовании идее. Хотя представители сталинского руководства, по его словам, в частном разговоре извинялись за показательные суды[1364], партия как руководящая сила не могла позволить себе быть сентиментальной. Фанатизм вел к уничтожению сомневающихся и несогласных, так как те в критический момент истории могли дать слабину и пополнить ряды предателей. Дэвис вынес жесткий вердикт – террор приведет к провалу советского эксперимента, хотя на это уйдет время[1365].
Личное неприятие Дэвисом репрессий как метода государственного управления и его осуждение террора не вызывают сомнений. Окажись он послом в СССР в более раннее или послевоенное время, когда нацизм не угрожал миру войной, он, возможно, поступил бы как Буллит, стал ярым антисоветчиком. Открытый антисоветизм был, однако, чреват обострением, а то и разрывом отношений между СССР и США, а этого дипломат Дэвис в условиях роста немецкой и японской агрессии в 1937–1938 годах позволить не мог. Он считал, что «демократии Европы и мира, проводя политику изоляции СССР, помогают фашистам»[1366]. Не в сталинизме, а в нацизме Дэвис увидел бóльшее зло, и это делало союз с коммунистами возможным. К тому же такой союз был полезным для США. Посетив, единственный из всех аккредитованных в СССР послов, предприятия советской индустрии[1367], Дэвис убедился в огромном военном потенциале страны. Америке нужен был сильный союзник на Дальнем Востоке, а по данным Дэвиса, на одного японского солдата в этом регионе приходилось два советских. СССР, по его мнению, располагал достаточными силами для ведения наступательной войны против Японии по крайней мере в течение двух лет, а советские самолеты могли бомбить японские города. Враг моего врага становился другом.
Закрывая глаза на репрессии и поддерживая дружеские отношения со сталинским руководством, Дэвис действовал в соответствии с настроениями самого Рузвельта. В письме к секретарю американского президента Марвину Макинтайру посол писал: «…как говорит „Босс“ (в Белом доме. – Е. О.), под угрозой гитлеровского фашизма мы могли бы взяться за руки с самим Дьяволом»[1368]. Неудивительно, что Рузвельт был в восторге от одиозной книги Дэвиса. Более того, по одной из версий именно Рузвельт предложил экранизировать ее. Хотя Дэвис в официальных выступлениях оправдывал свое непротивление сталинскому террору правом СССР на собственное мнение, а также объективными трудностями, с которыми сталкивалось советское руководство, главная причина конформизма Дэвиса все же заключалась в собственных интересах США на пороге мировой войны, а точнее в том, как их понимали Дэвис и его босс в Белом доме. «Придет день, – писал Дэвис, – когда мировые демократии будут рады той силе, которую это (советское. – Е. О.) правительство может предоставить в случае, если фашистская военщина распоясается»[1369].
Выбрав Сталина, как меньшее из зол и противовес Гитлеру, Дэвис последовательно занимал просоветскую позицию, что требовало закрывать глаза на преступления сталинизма и принимать порой абсурдные объяснения советского руководства. Слишком большая ставка была на кону. Поэтому Дэвис и не желал ругаться с Наркоматом иностранных дел СССР по поводу судьбы арестованных американцев. Поэтому он яро убеждал соотечественников в том, что Сталин расправляется с действительными врагами, что, несмотря на террор, советская страна прочна и быстро наращивает экономическую и военную мощь. При этом Дэвис не был пешкой, разыгранной Сталиным, не был он и «трубадуром кремлевского агитпропа», как считают некоторые историки, он играл собственную игру в интересах собственной страны.
Договор о ненападении между Советским Союзом и Германией, подписанный Молотовым и Риббентропом 23 августа 1939 года, за неделю до начала Второй мировой войны, видимо, стал личной трагедией и ударом по профессиональной репутации Дэвиса. Думаю, что он пережил один из самых черных дней в своей жизни. Зато союзнические соглашения между СССР, Великобританией и США, заключенные через несколько месяцев после нападения Германии на СССР, стали триумфом его предвидения и в определенной мере результатом его работы на посту посла США в СССР.
С победным завершением войны закончилась и просоветская дипломатия Дэвиса[1370]. Настало время таких людей, как Джордж Кеннан[1371], непримиримых критиков СССР. Комитет нижней палаты Конгресса по антиамериканской деятельности начал расследовать обстоятельства создания фильма по книге Дэвиса. Но то, что после разгрома Германии и Японии стало возможно публично объявить позором Голливуда, во время войны было орудием дипломатии и проявлением союзнического поведения в интересах общей победы.
Глава 3. Джозеф Дэвис: Mission to washington
Советское руководство с самого начала посольства Дэвиса дало понять, что готово к диалогу. После нескольких недель пребывания в Москве Дэвис писал в Белый дом, что все правительственные чиновники «лезут из кожи вон», чтобы оказать внимание и любезности. Тогда же состоялся и званый обед на заснеженной даче комиссара внешней торговли Розенгольца, где присутствовали члены советского правительства – Ворошилов, Микоян, Вышинский, а также глава Амторга Розов[1372] и менее значительные люди, которых Дэвис не запомнил. «Комиссары неплохо заботятся о себе», – отметил Дэвис. Авто, дача с теннисным кортом, хорошая мебель. Обед затянулся до пяти часов вечера. Дэвис хвалил еду – одиннадцать перемен блюд! – русские вина и особенно сталинское новшество, советское шампанское. Разговор шел по-английски с переводчиком, а также по-немецки: выяснилось, что присутствовавшие члены правительства худо-бедно говорят