Элис решила позвонить в Лидс матери — единственному человеку, с кем можно поговорить не о работе, — потом пожала плечами и отказалась от этой мысли. Нет. Поболтать было бы приятно, но звонок откроет дорогу обычному потоку критических замечаний, упреков и вопросов. «Когда собираешься приехать к нам? Ты еще не нашла работу? — (Как будто то, чем Элис зарабатывала на жизнь, — развлечение, подготовка к „настоящей работе“.) — Ты уверена, что справишься сама?»
Бедная мама, подумала Элис.
С тех пор как папа умер от рака, мать обращается с ней жестче и резче. Она располнела после пятидесяти, ее миловидность погребена под лишним весом. Вечно говорит осторожными намеками, ничего не скажет прямо. Наверное, не находит нужных слов…
Когда-то она была хороша собой. На черно-белых фотографиях — темноволосая стройная девушка с милой улыбкой, рука об руку с красивым юношей — таким был отец до того, как преждевременно облысел. Маме хватило романтизма, чтобы выбрать дочери имя в честь кэрролловской Алисы: «Потому что у тебя точно такие же большие удивленные глаза». А потом она превратилась в разочарованную толстуху, огрубевшую и увядшую не от горя, а от безрадостной жизни. Больше всего Элис боялась увидеть однажды в зеркале материнское лицо.
Она вздохнула и посмотрела на часы. Половина одиннадцатого. Надо бы лечь, но спать не хотелось. Элис взяла с полки первую попавшуюся книгу в надежде, что чтение ее усыпит. Кажется, в холодильнике осталось недоеденное шоколадное мороженое. Она пошла проверить, мимолетно отметив, что ест слишком много, надо это прекращать. Тут же в памяти всплыл образ матери: вскоре после смерти отца она сидела на веранде их старого дома и безостановочно поглощала чипсы со вкусом креветок, пакет за пакетом.
Звякнули бутылки на открывшейся дверце, и тут же из ниоткуда материализовались четыре кошки в надежде угоститься молоком. Они терлись о ноги Элис, и ей стало легче.
Нахлынули предательские воспоминания о Джо.
Вот он в своей комнате берет бесконечные аккорды на гитаре, пугая кошек.
Вот он хмурится над горой рукописей и переполненной пепельницей.
Вот он в первых рядах демонстрации несет лозунг «Нет бомбе».
Вот он спорит с полицейским, а Элис цепляется за его руку.
Вот он сворачивает косяк с травкой одной рукой.
Вот он рассматривает ее работу и говорит: «Линии слишком бледные, на расстоянии не видно». — «Ты ничего не понимаешь, обыватель, тут все отлично! Контур должен казаться воздушным, как у Рэкхема».[4] Однако ночью Элис пробирается в студию, чтобы изменить рисунок и сделать линии более четкими…
Вот он играет со своей первой группой, пьяный в дым, но ни разу не берет фальшивой ноты.
Попойки. Любовь на незастеленной кровати, на полу — бутылки, обертки от шоколада, коробки из-под пиццы. Потом шумные ссоры, взаимные обвинения: Элис добилась успеха, Джо — нет. Его зависть, вспышки раздражения по любому поводу: из-за группы, которая никогда не получит контракт, из-за вечной нехватки денег, из-за отсутствия перспектив. Они взрослели, наблюдая, как приходят и уходят студенты, и понимали — мир принадлежит юным. В итоге Джо пришлось смириться с тем, что он постарел на десять лет и новое поколение его обогнало. Юнцы были сильны и умны, они точно знали, к чему стремятся. Они носили правильную одежду, слушали правильную музыку. Джо почувствовал беспомощность и злость — на молодежь, на власть, на всех кровососов, постепенно вытеснявших его отовсюду…
Элис улыбнулась, погрузившись в воспоминания. Если бы он знал, что такое дружба. Если бы он не боялся…
Но она сделала выбор. Жалеть не о чем.
В холодильнике действительно нашлось шоколадное мороженое. «То, что надо», — подумала Элис.
Внезапно зазвонил телефон, и она поняла: это Джо.
— Элис? — Голос в трубке был таким напряженным, что в первый миг она с трудом узнала его.
Затем сработал какой-то механизм памяти, как переключается передача на старом велосипеде, и все встало на свои места.
— Джо? Как дела?
Элис пыталась сохранить спокойствие. Она увидела его утром, думала о нем целый день, а теперь услышала по телефону — все это рождало странное головокружение, будто пришло в движение давным-давно замершее колесо.
— Отлично.
Голос Джо чуть дрожал, как бывало от волнения или злости — сейчас не разобрать, от чего именно.
— Все играешь блюз? — спросила она, инстинктивно настраиваясь на привычную волну их бесед, где накал страстей всегда прикрывался легким юмором.
— А что мне еще делать? Я же придаток к гитаре.
Пауза.
— А ты, Эл? Видел твою книгу. Неплохо получилось. Детская забава, конечно, и все-таки… Вообще-то я никогда не сомневался, что ты своего добьешься. И я ходил на твою выставку. Следующая наверняка будет в Королевской академии. — Его смешок отозвался в сердце Элис. — Однако с контурами по-прежнему проблемы.
— Лесть тебе не поможет, Джо.
— Ха, у меня новая группа. Называется «Растрата». Выступаем уже год. Электрофолк, каверы и наши собственные песни. Играем в «Пшеничном снопе» по субботам. Ты должна нас послушать. Это круто. — Пауза. — Ну а ты как живешь?
— Хорошо. Я…
— У тебя все в порядке? Джесс сказала, что ты…
— Ты говорил с моей матерью? Когда?
— Да успокойся, я ее случайно встретил. Мы выступали в Лидсе, в университете. Она сказала, что ты вроде бы заболела. Хотела узнать, как твои дела.
— Я не болела, — спокойно ответила Элис. — Просто на время вышла из игры.
— Ну а я вернулся, — продолжал Джо. — Снял квартиру на Мэйдз-Козуэй. Хозяйка поверила, что я выпускник. Она глуха как пень и разрешает нам репетировать в подвале. Говорит, что любит ирландскую музыку, поскольку когда-то была католичкой. Слава богу, не слышит, о чем мы поем…
Элис не сдержала улыбки.
— Все так плохо? — спросила она.
— Могло быть лучше, — согласился он. — Однако мы кое-как устроились и, раз уж начали играть по колледжам, вполне можем собрать поклонников. Ну, это те, которые кидают в тебя полные банки, а не пустые.
— Джо, уже поздно, — мягко произнесла Элис. — Зачем ты позвонил? Прошло три года…
— А что, нужна особая причина? — ответил Джо почти агрессивно. — Вечно ты ищешь какой-то скрытый смысл. Почему бы тебе малость не расслабиться? Захотелось поговорить, вот и все. Может, встретимся, погуляем, съедим пиццу? Вдруг захочешь послушать, как я играю.
Злость, если она была, исчезла без следа, а предложение внезапно показалось вполне осуществимым и даже заманчивым. Элис молчала и смотрела в окно, за которым в оранжевом свете уличного фонаря покачивалась магнолия.
Потом Джо снова заговорил странно напряженным голосом:
— Как ты все-таки поживаешь? Не вышла замуж за простого хорошего парня?
— Этим простым хорошим парнем был ты, — ответила она. — А что у тебя? Нашел заветное слово на букву «л»? Она играет на виолончели? Ты всегда мечтал о виолончелистке.
— Нет, не играет. — Джо усмехнулся. — Но…
За его легкомысленным тоном Элис почудилось беспокойство.
— Мы познакомились совершенно случайно. Такую девушку нечасто встретишь в забегаловке вроде «Шлюза». Знаешь это место? Там пиво пьют и стеклом закусывают. Она сидела справа в первом ряду, одна, и не сводила с меня глаз. Представляешь? Кто станет пялиться на бас-гитариста? На вокалиста — понятно… Красивая девочка с длинными светлыми волосами, на вид слегка недокормленная. Что ей до меня? Я пошел в бар выпить пива, а она все смотрит, даже жутко стало. Будто видит меня насквозь. Ну, я отводил глаза — думал, красотке это надоест и она отвалит. Но девчонка не уходила. Тогда я поглядел на нее и решил подойти поближе. А она ждала, словно знала. Ну, остальное, как говорится, всем известно.
Элис молчала, переваривая услышанное. До нее постепенно доходило, что произошло, к чему этот звонок после долгой разлуки. Она испытывала сложное чувство: отчасти сожаление, но в гораздо большей степени — облегчение.
— Я рада за тебя, — наконец сказала она.
— Ты серьезно?
— Конечно. Мы друзья, Джо, вспомни!
Он неуверенно засмеялся, и Элис поняла, что он взволнован.
— Господи, у меня камень с души упал.
— И у меня. Можно больше не оглядываться на ходу — вдруг ты меня преследуешь.
Они посмеялись вместе, и Элис наслаждалась этими мгновениями сердечной близости. Для Джо их разговор стал своего рода «изгнанием бесов» — избавлением от навязчивых мыслей о том, что подруга отвергла его, прощанием с тяжелым временем. Она поняла это и ощутила прилив бескорыстной любви к нему, скрывавшему одиночество под маской шутовства. Джо нуждался в поддержке и сам хотел быть нужным для кого-то, пока не добьется признания. Элис надеялась, что новая девушка ему подойдет, что ей нравится электрофолк, что она хочет иметь семью и детей — как хотел Джо, а Элис отказывалась ради свободы.
Лед одиночества, сковывавший ее душу, растаял и исчез, оставив благословенную легкость.
— Какая она? — спросила Элис.
— Ну… она особенная. Не такая, как все. Любит Вирджинию Вульф, египетское искусство и камерную музыку. Веришь? Я запал на девушку, которая любит камерную музыку! Немного похожа на Кейт Буш,[5] а еще… Наверное, лучше перевести это в близкие тебе эстетические категории, иначе не поймешь детали.
— Давай-давай.
— Ну, волосы у нее в стиле Россетти, лицо — как с картин Бёрн-Джонса…
— Сложносочиненная женщина! И борода от Уильяма Морриса?[6]
— Может, сама посмотришь? Тебе надо с ней встретиться. В общем-то, я из-за этого и звоню.
— Ох, — ответила Элис, — успокойся, я тебе верю.
Джо почувствовал ее нежелание.
— Я не шучу, Эл, — твердо сказал он. — Я на самом деле хочу, чтобы вы подружились.
Элис замерла — внезапно ее охватило горькое сожаление. Усилием воли она отбросила его и взяла себя в руки.