Небесная тропа — страница 3 из 3

«Как я вскочил на его подножку,

Было загадкою для меня…»

Глава 1

– Куда мы теперь? – спросила Светка, когда они выскочили на улицу.

– Не знаю. – Танчо оглянулась: нет ли погони. Но никто их не преследовал. – Одно ясно: домой мне нельзя.

– Почему? – зачем-то спросила Светка и, не получив ответа, предложила: – Тогда пошли ко мне.

Помедлив, Танчо кивнула.

День был в самом разгаре. Солнце пекло, в сыром жарком воздухе город изнывал, как в горячем компрессе. Больше всего на свете Танчо хотелось немедленно лечь и заснуть – здесь, прямо на мостовой. Но спать сейчас никак было нельзя.

«Засну – никогда не проснусь», – подумала Танчо и ощутила каждой клеточкой своего тела – так и будет.

Будто посторонний голос шепнул эту фразу на ухо. С Танчо и раньше случалось подобное, только она не помнила, сбывалось ли то, что нашептывал голос. Отец верил подобным знакам, всегда вспоминал при этом бабку-колдунью. Обычно в таких случаях мать, чтобы не отстать от отца, вспоминала деда, который верил в потусторонние силы и вообще был «сильно с придурью». Кажется, это единственное, в чем они были полностью согласны, – что не так уж и плохо знаться с чертовщиной. Не исключено, что и Белкина-младшая тоже немного ведьма.

Танчо невольно приободрилась. Странная коробка, найденная в стене Милославовой квартиры, все еще лежала у нее в сумочке. Интересно, если выкинуть опасную находку в Неву, оставит Фарн девчонку в покое? Или не оставит? Коробку Фарн снова отыщет – в этом сомневаться не приходилось. Один вопрос только без ответа: кто ему со дна Невы ту коробку достанет? Сам-то он ее взять не может, недаром ему понадобилась мертвая рука ЭРика.

– Слышала, что Фарн сказал? – спросила Танчо у своей спутницы. – Якобы он уже пытался убить ЭРика…

– Вроде того, – буркнула в ответ Светка.

– Девичья фамилия моей матери Крутицкая. Получается, что мы с ЭРиком родственники, и наша семья причастная к какой-то важной тайне, – принялась рассуждать вслух Танчо.

– Лучше бы к материальным ценностям, – процедила сквозь зубы Светка.

В небе над их головами глухо зарокотало, будто где-то вдали началась гроза. Танчо подняла голову. Небо было чистым. Абсолютно. Только блеклую его голубизну рассекал синий росчерк – некто провел ровную полосу на листе голубой почтовой бумаги. Кому послание? От кого?

«Монорельс», – осенило вдруг Танчо, и она еще сильнее запрокинула голову.

По небесному монорельсу, стуча колесами и сверкая блеклыми на фоне солнечного света огнями, мчался трамвай.

– Что ты там увидела? – спросила Светка, останавливаясь и тоже запрокидывая голову.

Две девчонки застыли, вглядываясь в небо. Прохожие останавливались в недоумении и, прикрываясь ладонями от света, пытались что-то разглядеть в небе, но так ничего и не обнаружив, пожимали плечами и спешили дальше. Трамвай исчез, скрывшись за крышами домов, но синяя полоса в небе осталась. Танчо, запрокинув голову, медленно пошла по улице, то и дело натыкаясь на прохожих.

– Эй, куда ты топаешь? – окликнула ее Светка.

– За трамваем иду.

– Да зачем он тебе? Ко мне домой на автобусе надо ехать.

Танчо не ответила. Она шла, как слепая, торопливо распихивая мешающих ей людей. Те почему-то не ругались – что было странно – и даже иногда загодя уступали дорогу. Помедлив, Светка побежала за новой знакомой. Синяя полоса, прочерченная по небу, вывела их на набережную.

Теперь стало очевидно, что в небе над старым городом прочерчен огромный круг, как некий ореол святости. И центр этого круга где-то в районе Исаакия. Круг, парящий в небе, что-то напоминал Танчо. Но что?! Господи, так ведь это ее проект! ЕЕ монорельс, по которому несется скоростной трамвай на магнитной подушке!

Танчо стояла, молитвенно стиснув руки, и смотрела на синее кольцо, парящее в небе. Что это? Откуда? Почему? Ни на один вопрос она не знала ответа. Но никогда она не чувствовала себя счастливее. Из глаз ее сами собой катились слезы. Остановившийся рядом старик поправил на макушке белую соломенную шляпу, вздохнул:

– Ну надо же, что придумали! – и зашагал дальше.

Это был первый из всех встречных, кто увидел небесную дорогу. Вновь появился трамвай. Он мчался по монорельсу в обратную сторону, и это удивило Танчо: ведь кольцо только одно, и два встречных вагона непременно столкнутся. Но где-то над Васильевским островом трамвай растворился в бледной синеве, и тут же в обратном направлении по монорельсу полетел другой вагон – этакая старинная развалюха, похожая на ящик на колесах. Танчо побежала, расталкивая прохожих и пытаясь догнать трамвай. Теперь она видела, что монорельс состоит из двух кругов. Один нимбом повис над старым городом, второй петлей охватывал золотой шлем Исаакия. Обе окружности соединялись над синими куполами Троицкого собора.

– Хотела бы я знать, как садиться в этот транспорт, – пробормотала Танчо.

И показалось ей в ту минуту, что отделилась от трамвая серебристая человеческая фигурка. Огромные неподвижно раскинутые крылья удерживали ее от стремительного падения. Человек парил, медленно опускаясь вниз, и солнце сверкало серебром на его крыльях. Танчо не могла оторвать глаз от странного видения. Наконец летун скрылся за домами, и тогда Танчо усомнилась – видела ли она его в самом деле.

Светка тем временем тоже была вся в раздумьях: как ей сладить с этой дурехой? Поначалу она планировала затащить Танчо к себе домой и звякнуть Сержу. Теперь она склонялась к мысли вырвать сумку с чудесной коробкой и удрать. Видать, штука эта стоящая, раз Фарн, не задумываясь, замочил из-за нее столько народу! Грех упускать добычу.

Светка смерила Танчо оценивающим взглядом. Рост хоть и высок, да девка щуплая. И, уверенная в победе, Светка уцепилась за Танину сумку. Но даже рвануть ее на себя не успела: ладони обожгло, будто огнем. С визгом Светка отскочила.

– Что случилось? – повернулась к ней Танчо.

Светка в ужасе смотрела на свои руки: на каждой вспухло по огромному волдырю, будто Светка держала на ладонях по наполненному водой презервативу.

– Ведьма! – завыла Светка. – Что же ты наделала, стерва!

Танчо в недоумении протянула руку и хотела дотронуться до Светкиной ладони, все еще не понимая, что такое держит та на руке.

– Лапы убери! – Светка в ужасе отшатнулась. – Я тебе… тебе…

Она повернулась и, выставив вперед изувеченные ладони, побежала по набережной – неведомо куда, лишь бы подальше от этой сумасшедшей девчонки, от ее проклятой сумочки и дурацкой коробки. Пусть Фарн сам с нею разбирается, пусть раздавит ее, как муху, за то, что она со Светкиными руками учудила.

Господи, как же больно! Будто на каждой ладони по раскаленному утюгу! Люди добрые, помогите, поглядите только, что проклятые богатеи творят с бедным людом! Живьем сжигают!

Глава 2

ЭРик медленно поднимался по лестнице. Дверь наверху, в квартиру, была открыта, полоса красноватого дрожащего света падала на стену.

– Послушайте, Матвей, лучше через черный ход, – проговорил взволнованный мужской голос.

– Да уж, конечно, через черный, – отвечал второй голос, тоже мужской, низкий, рокочущий.

«У покойного Кошелька был точь-в-точь такой бас», – подумал ЭРик.

– Без нужды не рискуйте.

– Да нету же никакого риска, Станислав Николаевич, – рокотал в ответ Матвей. – На мою преданность можете положиться. Неужто сомневаетесь?

ЭРик наконец добрался до четвертого этажа и остановился. Вход с черной лестницы, как и полагалось, вел на кухню. Дверь была приоткрыта, и в проеме ЭРик разглядел коренастого бородатого дворника, держащего в руках узел с вещами. Дворник разговаривал с высоким светловолосым человеком лет тридцати пяти. Тонкие черты лица, рыжеватая полоска усов, высокий, начинающий лысеть лоб – нет сомнения, фотографию этого человека ЭРик видел в старом альбоме.

– Станислав Николаевич! – окликнул юноша деда.

Тот вздрогнул и повернулся, окинул подозрительным взглядом.

– Мне надо с вами поговорить. Наедине. – ЭРик попытался изобразить доброжелательную улыбку.

Он тут же будто увидел себя со стороны – неуклюжий, неловкий, невоспитанный плебей, лезущий, как тысячи, как миллионы точно таких же серых тварей, из подвала в апартаменты на гребне мутной бунтарской волны.

– Соблаговолите представиться, сударь.

Свет керосиновой лампы падал сбоку, и красноватый отблеск рдел на щеке штабс-капитана, высвечивая тонкие, чуть подрагивающие ноздри. Пожалуй, таких лиц нигде теперь не увидишь, даже в кино. Тонкая, как лезвие ножа, линия носа, высокий лоб, волевой и в то же время изящный подбородок. Но прежде всего глаза, их выражение – ум, лукавство, ирония и гордость одновременно. Правда, в последнее время добавилась еще и тревога. ЭРик не отрываясь смотрел на штабс-капитана.

– Я вас слушаю, – нетерпеливо сказал Крутицкий.

– ЭРик Крутицкий. – Юноша изобразил нечто вроде поклона.

– Однофамилец? – Штабс-капитан окинул гостя недоверчивым взглядом.

– Родственник.

– ЭРик? А по батюшке?

– ЭРик Сергеевич.

Штабс-капитан отрицательно покачал головой:

– Что-то я не припомню среди своих родственников…

– Это неважно. Я хочу поговорить с вами про Перунов глаз.

Лицо Крутицкого исказилось так, будто невидимая рука попыталась содрать с него живьем кожу. Даже в неверном свете керосиновой лампы ЭРик видел, как заблестели на лбу деда капельки пота. В глаза же ему ЭРик просто не посмел заглянуть.

– Я сейчас все объясню!

От звука его голоса штабс-капитан опомнился.

– Пройдемте со мной, – сказал он поспешно и указал на дверь, ведущую внутрь квартиры, которую до этого сам же и прикрыл.

– Станислав Николаевич, так я повез вещи? – напомнил о себе Матвей, стоявший на протяжении всего этого странного разговора возле выхода на черную лестницу.

– Везите, голубчик, конечно, везите.

Штабс-капитан поправил накинутый на плечи пиджак и направился в глубь квартиры. При каждом шаге он сильно хромал – левая нога его почти не гнулась. ЭРик даже в полутьме заметил беспорядок, царящий в квартире, как будто не только люди, но и вещи пришли в смятение от предстоящих перемен. Штабс-капитан провел гостя в квадратную комнату, заставленную вдоль стен высокими шкафами, набитыми книгами. Дубовые панели под потолком образовывали резной шатер. Сверху на цепочках спускалась люстра с бронзовыми драконами. Впрочем, сейчас она не горела. Штабс-капитан поставил на стал подсвечник с изрядно оплывшей свечой.

– Извольте объясниться, сударь, – хмуря брови, сказал он.

– Да, конечно, сейчас объяснюсь, – поспешно кивнул ЭРик. Он старался попасть в тон штабс-капитану, но не находил нужных слов, и повторял первое попавшееся из дедова лексикона. – Вот, извольте послушать. Некто Фарн гоняется за мной по всему городу Санкт-Петербургу, а из-за чего? Вам знакомо это имя?

– Город Санкт-Петербург… Кажется, да, существовал такой. – Едва заметная усмешка тронула губы штабс-капитана. – Но теперь его именуют по-другому.

– Ленинград, – ляпнул ЭРик.

– ЧТО?! – охнул Крутицкий, будто пуля угодила ему в сердце.

– Я ошибся. Петроград, – спешно пробормотал ЭРик. – Ленинградом его назовут потом. Но не волнуйтесь, Санкт-Петербург еще вернется.

Их глаза вновь встретились. Теперь ЭРику показалось, что он смотрится в зеркало: у штабс-капитана были точно такие же глаза, как у него: темно-зеленые, с прозрачными светлыми прожилками.

«Что ж тут удивительного? – подумал ЭРик. – Ведь это мой дед».

– Попрошу вас так больше не шутить, милостивый государь, – процедил сквозь зубы Крутицкий.

– Это не шутка. И вы не ответили мне, хотя я спросил вас о Фарне. – ЭРик выдержал взгляд.

– Фарн… Да, я с ним встречался однажды. Отвратительный тип. У нас вышла ссора, а после ссоры – дуэль.

– Вы убили его?

– Разве я кажусь таким кровожадным? К тому же это было еще до войны. За долгие годы в окопах я много чего повидал. А тогда я учился в университете. Юнец…

– Вы убили его? – повторил свой вопрос ЭРик.

– Нет.

– Жаль.

– Если сказать честно, я спасся чудом. Был уверен, что пуля Фарна попадет мне прямо в лоб. Я даже ощутил холод в том месте, куда должен был угодить свинец. Но в последний миг полупрозрачная рука мелькнула перед моим лицом, и пуля просвистела подле уха. На следующий день господин Фарн исчез, и мы более никогда не встречались. Вот только письмо… – Крутицкий прошелся по библиотеке, скользя тонкими пальцами по зеркальным стеклам книжных шкафов. – На следующий день после дуэли мне передали письмо, полное угроз. Подписи не было, но я уверен, что именно господин Фарн написал его.

– Он угрожал вас убить?

– Нет, он обещал превратить мою жизнь в ад.

– Несомненно, это связано с Перуновым глазом.

– Что вам известно про Перунов глаз?

– Я нашел страничку из вашего дневника.

Лицо штабс-капитана вновь исказилось. Неловко качнувшись из-за искалеченной ноги, он шагнул к ЭРику и схватил внука за отворот рубашки.

– Кто тебя послал шпионить за мною, мразь?!

– Э, хватит! Коли не хотите, чтобы худо было! – крикнул ЭРик.

Дикий его нрав тут же взял верх над внешней смиренностью. Без труда ЭРик разжал пальцы Крутицкого и оттолкнул деда. Тот ударился спиною о дверцу шкафа. Жалобно звякнули стекла. Штабс-капитан не устоял на ногах и грохнулся на пол. Из распахнувшихся дверец шкафа на него посыпались книги в темных с золотым тиснением переплетах. ЭРик явно не рассчитал свою силу.

– Прошу заметить, – сказал он сухо (откуда только такие дурацкие обороты – никогда прежде он так не говорил), – что я вдесятеро сильнее, но покалечить вас у меня нет никакой охоты. – И он протянул руку деду, чтобы помочь подняться.

Штабс-капитан демонстративно отвернулся и оперся на стоящий рядом стул – кабинетный, с высокой спинкой, украшенный резными львиными мордами. Только сейчас ЭРик сообразил, что видел эти стулья в квартире Милослава. Как странно! Остались только стулья.

– Пора нам наконец объясниться. – ЭРик злился на самого себя и на своего непонятливого предка. – Страничку из вашего дневника я нашел в альбоме с фотографиями, альбом тот лежал в комнате матушки моей Ольги Михайловны Крутицкой, невестки вашей, Станислав Николаевич.

– Невестка? Разве у меня есть невестка? – штабс-капитан позволил себе ироническую усмешку.

Однако ЭРик ничуть не смутился.

– У вас есть сын Сергей, так?

– Сереженьке только шесть лет. Да вы шутник, милостивый государь, как я посмотрю.

– Да, сейчас ему шесть, но многое случится потом. Я ваш внук, Станислав Николаевич, я пришел из будущего. И именно там, в будущем я нашел альбом с армейскими фото. На всех фотографиях вы срезали погоны.

– Будущее, – недоверчиво скривил губы Крутицкий. – Разве оно у нас есть? Известно ли вам, чем я сейчас занят? Нет? Я бросаю эту прекрасную квартиру и ищу себе маленькую неприметную норку. Потому что в этой квартире, где проживал штабс-капитан Крутицкий, прапорщику Крутицкому – как я имею теперь честь числиться по документам – не место.

– Вы боитесь? – спросил ЭРик.

– Представьте себе, да. Я три года провел в окопах, из прапорщика дослужился до штабс-капитана, был тяжело ранен. А теперь вздрагиваю, услышав шаги на лестнице, и просыпаюсь в холодном поту по ночам – всякий раз кажется, что за мной пришли. Никогда прежде мое положение не было столь унизительным.

– Возможно, это не предел.

– Не предел?! Не предел – сидеть в камере смертников, откуда моих товарищей каждодневно уводят на расстрел? А подлец, выскочка, самодовольный тупица еще и глумится над тобой? Когда мерзавец, гнусно улыбаясь, говорит, что питает к тебе добрые чувства и потому тебя, офицера. не расстреляют. Разве это не предел? А я не мог плюнуть ему в лицо, потому что уж тогда точно бы получил пулю в лоб. Я обязан этому человеку, комиссару, жизнью.

– А может быть, надо было плюнуть? – спросил ЭРик.

Штабс-капитан сделал какой-то неопределенный жест и едва не сшиб подсвечник с догорающей сальной свечой.

– Вы правы, – проговорил он глухим голосом. – Я сделался трусом. Смелость сделалась в нынешней жизни непозволительной роскошью.

– Мне известно: вас спас от расстрела Тимошевич.

– А что вы еще знаете? – опять едва заметная ирония появилась в голосе штабс-капитана.

– Мама рассказывала, что потом вы всю жизнь держали под кроватью пару белья, зубную щетку и кусочек мыла, чтобы взять с собой в случае ареста.

Крутицкий остановившимся взглядом смотрел на ЭРика.

– Ч-что еще? – вымолвил он с трудом.

В двадцатые годы вы мыли бутылки на «Красной Баварии» чтобы прокормить семью.

– Дальше… – голос штабс-капитана сел до едва слышного сипа.

– Вы ходили в оперу на галерку, в последний ряд. Туда же приходил ваш товарищ, лишившийся глаза на войне, – мама позабыла его имя. И он… Он сообщал, кто из офицеров, с которыми вы когда-то служили, арестован и… Он говорил об этом на ухо, шепотом и плакал.

– Дальше.

– Больше ничего. То есть я не знаю больше ничего. Мама только это рассказала. Я лично вас не помню.

– Значит, я умру до того, как… Когда же? Впрочем, нет, лучше не говорите. Даже для меня это чересчур – сначала узнать, что жизнь, казавшаяся столь блестящей вначале, быстро превратилась в ничто. Простите. – Он замолчал, будто ожидал, что ЭРик еще что-нибудь скажет, но, не дождавшись, прошептал: – Надеюсь, вы мне просто-напросто снитесь.

– Если угодно, считайте, что так. Человеку из сновидения вы можете доверить тайну Перунова глаза?

– Может быть, и смогу, – штабс-капитан странно улыбнулся.

Он взял со стола толстую, переплетенную в коленкор тетрадь. Секунду медлил. Потом раскрыл тетрадь на последней странице и протянул Эрику.

– Читайте. Эту запись я сделал вчера.

– Он умер? – Кайрос-Шайтаниров дрожал от любопытства и часто-часто взмахивал заушными крылышками.

ЭРик лежал на дорожке сквера, раскинув руки и запрокинув к бледному небу лицо. Глаза его были открыты, и в них отражались плывущие в вышине облака. Несколько прохожих тут же сбились в плотное кольцо вокруг неподвижного тела. Анастасия с трудом растолкала любопытных и склонилась над ЭРиком.

– Он упал с неба, – говорила бойкая пенсионерка в ситцевом платье, мужских носках и калошах. – Я шла, а он буквально перед моим носом грохнулся вот тут, на дорожку.

– Он прыгнул с колоннады собора, – заявил какой-то тип, одетый, как иностранец, но говоривший по-русски без малейшего намека на акцент. – Я успел сфотографировать. – На груди у него в самом деле висел фотоаппарат.

– Невозможно, – веско заявил другой мужчины, из породы знатоков. – Если бы он прыгнул с колоннады, он бы сначала упал на крышу собора. Но даже если предположить, что уже оттуда он спрыгнул вниз, то он разбился бы на ступенях, а никак не здесь, в сквере.

Анастасия сдавила пальцами ЭРиково запястье.

– Он жив! – воскликнула.

– Может быть, «скорую»? – предложила бойкая пенсионерка.

– Помощь ему нужна, но совсем другая, – сказала Анастасия, обводя взглядом толпу. – Иначе он умрет.

Толпа быстро стала редеть. У тех, кто остался, на лицах появилось отстраненное выражение, будто вывеска на дверях магазина: «Закрыто».

– Пустите! – долетел из-за спин стоявших молодой женский голос.

Растолкав любопытных, внутрь круга протиснулась девушка в черном платье в обтяжку с открытыми плечами. Черные блестящие волосы и изумрудные тени придавали ее облику что-то зловещее.

– Пустите, – повторила она и опустилась на колени рядом с ЭРиком.

Анастасия заколебалась, ощутив, что от девушки исходит сила, но какова эта сила, несет она спасение или смерть, определить не смогла.

«Все равно я уже ничем не могу помочь», – подумала Анастасия и нехотя отстранилась.

На мгновение взгляды женщин встретились.

«О да, она многое может, – мелькнуло тут же в мозгу Анастасии. – Если… Если захочет».

Танчо наклонилась и поцеловала ЭРика в губы.

– Думаете, это поможет? – хмыкнул Гребнев. В сквер он примчался вслед за Анастасией и Кайросом, но до этой минуты стоял в толпе любопытных.

– Он возвращается! – с облегчением сообщила Анастасия и выпрямилась.

– Парень в самом деле ездил в трамвае? – недоверчиво спросил Гребнев.

– Вполне вероятно.

ЭРик глубоко вздохнул, глаза его, прежде неподвижно смотревшие в небо, теперь закрылись, и между сомкнутыми веками проступила влага. Он поднял руки к голове, перевернулся на бок и, свернувшись калачиком, как младенец в утробе, замычал от боли.

– Господа, расходитесь, расходитесь! – засуетился Шайтаниров. – Вы что, не видите, у человека падучая.

– Только что говорили, что он спрыгнул с собора, – напомнила правдоискательница-пенсионерка.

– Кто говорил? Кто? Неужели? Немедленно покажите мне этого человека! – закричал Шайтаниров. – Вы говорили? – повернулся он к одетому, как иностранец, господину.

– Понимаете, мне показалось…

– Может быть, вы еще скажете, что видели трамвай возле колоннады?

– Вроде нет… – смутился полуиностранец.

– Ага, не видели! А еще утверждаете, что кто-то куда-то прыгал. Раз не видели трамвая, значит, не видели ничего. – Шайтаниров обхватил наблюдательного господина за плечи. – Мой вам совет: поднимитесь на колоннаду и проверьте. Вдруг он там?

– Кто?

– Трамвай. Заблудившийся трамвай. Гумилева читали? – Шайтаниров подтолкнул наблюдательного господина в спину.

Но полуиностранец вырвался из лап Кайроса и кинулся бежать.

– Кто еще хочет на колоннаду? – метался от одного зеваки к другому Шайтаниров. – Билеты за вас счет. Кто? Кто? Вы? Или вы?

Толпа рассеялась. Гребнев с Анастасией подняли ЭРика и усадили на скамейку в сквере. Он сидел, по-прежнему скорчившись, подтянув ноги к подбородку и обхватив голову руками. Никто не смел его окликнуть. Все ждали.

Наконец он резко выпрямился, открыл глаза и обвел всех взглядом. Потом рассмеялся, будто только сейчас вспомнил о чем-то хорошем, покачал головой, чему-то несказанно дивясь и вдруг подался вперед, ухватил Танчо за руку и усадил подле себя.

– Хорошо, что ты здесь, – сказал он ей на ухо, но так громко, что услышали все.

– Ну как, братец, отыскал дедушку? – не к месту встрял в разговор Арсений.

Но Эрик не обиделся.

– Отыскал. Оказывается, он прежде проживал в той самой квартире, где нынче обитает Милослав. Стулья с львиными головами стояли прежде у него в кабинете. Лицо у деда точь-в-точь как на фотографиях в альбоме.

– Сейчас ты скажешь, что узнал нечто важное про Перунов глаз.

– Да, узнал.

– Врешь ты, как всегда, братец. Никакого талисмана не существовало! Дед сам написал об этом в дневнике.

– Ты ничего не понял. Талисман существует.

– Вранье! – Гребнев вытащил из верхнего кармана ветровки ветхий, сложенный вчетверо листок. – Эту записку я когда-то отыскал в тайнике буфета. – Арсений протянул бумажку Анастасии. – Прочти, и пусть кто-нибудь посмеет возразить.

Анастасия развернула листок и стала читать:

«…Сегодня я побывал в условленном месте, где, по словам Р., спрятан был талисман, полученный им от графа. Я поднял половицы там, где указал мне Р. Но все, что я нашел, это коробочку из-под монпансье. Внутри лежал клочок бумаги. В записочке значилось: «Здесь хранится талисман «Перунов глаз»«. Это единственная вещь, которая дает святость власти в России. «…Ибо нет власти не от Бога». Трижды прочел я записочку, а уж сколько раз тряс над столом пустую жестянку из-под монпансье – одному Богу известно. Тряс, пока не понял наконец: несчастный Р. выдумал этот талисман. Он предчувствовал свою гибель после смерти отца и брата. Не видя иной возможности сладить с нечистью, пожирающей страну, кроме силы Чуда, он придумал «Перунов глаз». Выдумал, чтобы подарить себе надежду. Пока комиссары не завладели его игрушкой, его выдумкой, его мечтой, они не завладели ничем. Ему так хотелось найти путь спасения, что он и сам поверил в плод своей фантазии и меня заставил уверовать. Глядя на свою находку, я испытывал странные чувства: теперь, когда я понял, что никакого талисмана не существует, я страстно возжелал «Перунов глаз» найти…»

Анастасия кончила читать, сложила листок и вернула его Арсению.

– Почему ты не сказал мне о своей находке?

– Было интересно узнать, как долго вы будете гоняться за тенью.

Анастасия покачала головой:

– Я тебя недооценила.

– Прошу обратить внимание на один факт, – встрял в разговор Кайрос. – Господин Фарн копался в голове Арсения, и о найденных бумажках ему теперь все известно. Однако Фарн несмотря ни на что жаждал прикончить ЭРика. Спрашивается, почему?

– Потому что это бумажка ничего не значит, – с торжеством в голосе заявил ЭРик. – А про пустую коробку я узнал еще там… – ЭРик махнул рукой в сторону собора. – Штабс-капитан дал мне прочесть свой дневник. Более того, он показал мне коробку и записку… – ЭРик замолчал, встретился глазами с Танчо и улыбнулся ей. – Но я заверил Крутицкого, что он ошибается. Он нашел талисман.

– ЧТО? – прошипел Арсений.

– Эта коробка и эта записка и есть талисман. Придумав талисман, Р. тем самым его и создал. Мы вместе с дедом замуровали его в стену. Я и он.

Ничего в мире нельзя придумать. Наша фантазия просто перемещает образы, но не создает их.

Танчо открыла сумочку и вытащила таинственную коробку. Все молча смотрели на жестянку из-под монпансье, не в силах спросить, хотя каждый и догадывался, что перед ним. ЭРик взял коробочку из рук Танчо.

– Ого! Да она тяжелая, как гиря.

– К тому же меняет свой вес. В одну минуту кажется – как минимум пуд, – поддакнула Танчо. – А в другую становится легкая, как пушинка.

– Ребята, колдуйте без меня. – Арсений демонстративно развернулся и спешно зашагал прочь.

Пусть ищут, что хотят – коробку из-под монпансье, рубины, глаза, сердца, мечи – ему все равно! Он больше этим не желает заниматься.

– Арсений мог оказаться на моем месте, – проговорил ЭРик, провожая Гребнева глазами. – Если бы захотел.

Глава 3

Давно он не чувствовал такой усталости – эпизод на вокзале, разумеется, был не в счет. Усталость эта навалилась мгновенно, как только Арсений ушел с Исаакиевской площади. Навалилась, будто из-за угла прыгнул ему на плечи могучий зверь. Арсений чуть не рухнул на колени и вынужден был вцепиться ногтями в штукатурку ближайшей стены, чтобы не упасть. Последующие полчаса, пока он добирался до дома, были для него сущей пыткой. Его старый «Жигуль» то и дело норовил боднуть носом какую-нибудь притормозившую впереди машину или подставить задницу шустрой иномарке.

Свое возращение Гребнев помнил плохо. Как был в одежде, он повалился на тахту в надежде, что сейчас закроет глаза и уснет, и забудет о самозваном братце. Глаза он в самом деле закрыл. Но сна не было. Усталость продолжала нарастать. Арсений застонал и в бессильной ярости сжал кулаки…

– Дивлюсь я на тебя, Арсений, – проворковал у него над ухом вкрадчивый голос. – Зачем ты подчиняешься чужим прихотям? Зачем называешь братом проходимца и спасаешь его по указаниям шлюхи?

Арсений открыл глаза. Над ним, склонившись, стоял его недавний попутчик, всадивший Гребневу в затылок ржавый гвоздь. Невольно Арсений вскинул руку к затылку, отыскивая незажившую отметину. Болячка тут же нашлась. Причем она вспухла так, будто под кровавой засохшей корочкой в самом деле торчала шляпка гвоздя.

– Я его ненавижу, – прохрипел Арсений. – И откуда он только взялся на мою голову?

– Откуда – неважно! Но почему бы тебе не избавиться от негодяя?

– Избавиться? – переспросил Гребнев. – Убить, что ли?

Фарн одобрительно улыбнулся в ответ.

Арсений растерялся. Не столько от дерзости предложения, сколько оттого, что внутренне он тут же согласился. Слово «убить» не вызвало в его душе ни намека на отторжение. Скорее, себе, своей податливости, а не Фарну он попытался возразить:

– Тетя Оля его любит. Она верит, что ЭРик в самом деле ее сын.

– И что из того?

Насмешливый тон окончательно обескуражил Арсения. Он беспомощно закрутил головой, будто надеялся прочесть в воздухе указание свыше. Но ничего не обнаружилось в пыльном, нагретом послеполуденном солнцем воздухе. «Безвыходность» – единственное слово, которое было способно сгуститься из этой удушливой смеси.

– Я все-таки обязан… я должен, – пробормотал Арсений.

– Должен? – передразнил Фарн. – Кому? За что?

– Тетя Оля меня воспитала.

– Подумаешь, милость. Она не сделала из тебя достойного человека. Такого, который мог бы стать моим избранником. Она лишила тебя высшего счастья любить меня. Именно поэтому ты ровным счетом ничего не достиг. Именно она вселила в тебя чувство зависимости от всех и неуверенности в себе. И при этом она лишила тебя веры в меня – такое не прощается.

Господи, да ведь он произносит именно то, о чем так часто думал сам Арсений. С каждым новым словом Фарн вбивал новый гвоздь в голову Арсения. Но тот не протестовал. Напротив, он испытывал необыкновенную легкость: наконец-то он освободился от своей бессмысленной, никому не нужной положительности. Теперь-то он сможет все: напишет самый лучший, самый гениальный в мире роман, раскроет, как переспелый гранат, сложность своей натуры и, обливаясь то ли потом, то ли кровью, взберется на такую вершину, какая прежде не снилась.

– А главное, проходимцу известно о камнях, – продолжал нашептывать Фарн. – Как ты вывернешься, если о краже проведает не только Ольга Михайловна, но и Белкин, который считает себя наследником по праву. Уж он-то душу из тебя вынет.

– Да, да, я убью его! – воскликнул Арсений. – Если бы кто-нибудь знал, как я его ненавижу!

– Я знаю, – ответил Фарн. – Но будь с ним осторожен. Он силен. Невероятно!

Глава 4

Ирина сварила кофе. Она вообще мерзко готовила, а кофе, даже из самых лучших зерен, всегда отдавал у нее горелыми желудями. Но приходилось мириться: Ольга Михайловна не пожелала потчевать троицу незваных гостей. Она сидела в углу и смотрела на захватчиков красными от слез глазами. Позвать на помощь кого-нибудь она не могла: Белкин не подпускал ее к телефону. Даже на просьбу позвонить Арсению последовал отказ. Зато Ирина постоянно накручивала диск старенького аппарата в надежде, что Танчо явится наконец домой. Но домашний телефон не отвечал.

– Ну как, твой сыночек пенсию всю прожрал? – поинтересовался Белкин, разрезая батон вдоль и накладывая поверх толстый ломоть молочной колбасы. – Колбаса дерьмовая, я такую есть уже отвык, как бы понос не пробрал, – поморщился он.

– ЭРик зарабатывает, – ответила Ольга Михайловна с достоинством.

– Зарабатывает? – передразнил Белкин. – Милостыню, что ли, просит? Или рассказики о параллельном мире печатает? В этом, как его, «Когте дьявола», где твой племянничек подвизается? Ха-ха, сладкая парочка! Во всем этом есть какая-то своя безумная логика.

– Может быть, вы наконец прекратите меня оскорблять и уберетесь из моего дома? – в который раз спросила Ольга Михайловна.

– Тебя Оля, да мы ради вас стараемся! – воскликнула Ирина. – Как вы понять этого не можете! Ведь этот проходимец вас ограбит или, чего доброго, убьет!

– Он – мой сын, – вновь заявила Ольга Михайловна.

Закончить спор не довелось: в дверь позвонили.

– А вот и наш инопланетный гость! – воскликнул Белкин. – Тимош, открой, да тащи его сюда, только сильно не бей, он нам живой нужен. Да смотри, вдруг он с Танчо!

– ЭРик, уходи! – успела выкрикнуть Ольга Михайловна прежде, чем Ирина пухлой ладонью зажала ей рот.

Но вряд ли гость мог услышать этот придушенный крик: старинная стена полуметровой толщины да длинный коридор отделяли их друг от друга.

Белкин распахнул дверь, и Тимош, ловко ухватив гостя за волосы, приставил к его виску пистолет.

– Ну вот, как все просто, – рассмеялся Белкин. – Зверь угодил в капкан.

– Что вам угодно? Кто вы? – прохрипел гость, напрасно пытаясь вырваться – ствол пистолета так вдавился в висок, что головой не пошевелить.

– Ты нужен нам, дорогуша, тебя мы тут поджидали, – задушевным голоском отвечал Белкин и, переменив тон на командно-снисходительный, приказал Тимошевичу: – Тащи его на кухню!

– ЭРик! – закричала Ольга Михайловна и осеклась, потому как человек, которого Тимошевич втащил за собою, по-прежнему прижимая пистолет к виску, был вовсе не ЭРиком.

Хотя внешнее сходство присутствовало. Но светловолосый худощавый незнакомец был куда старше ЭРика, да и ростом повыше. К тому же черты лица другие – тонкие, будто выточенные резцом. До странности знакомое лицо. Где-то Ольга Михайловна его видела…

– Кто это? – спросил пленник у Ольги Михайловны.

Голос его дрожал от возмущения и ярости.

– Родственники, – стыдясь, пробормотала та.

– Приятная у вас во всех отношениях семейка, сударыня, – усмехнулся пленник.

– Чудно сыночек выражается, – оборвал его Белкин. – Не говоря о шмотках.

Одет гость в самом деле был необычно: батистовая тонкая рубашка, слегка пожелтевшая от стирок, вместо галстука – витой шнурок, пиджак и брюки из тонкой коричневой шерсти явно старомодного фасона, а ботинки… Не ботинки вовсе, а что-то вроде ботиков, с пуговицами по бокам. Незнакомец сильно хромал и при ходьбе, видимо, должен был опираться на трость. Ту трость, которую теперь держал в руках Белкин.

– Это не мой сын, – сказала Ольга Михайловна.

– Тетенька, но вы сами твердили, будто бы ЭРик вернулся, – с издевкой напомнила Ирина.

– Это не ЭРик.

– А кто же?

– Не знаю. ЭРик ниже ростом и моложе.

– Еще моложе?! – расхохотался Белкин. – Сколько же вам лет, уважаемый господин ЭРик?

– Я не тот, за кого вы меня принимаете, – отвечал пленник. – И пусть ваш бульдог уберет пистолет от моего виска. А то, не дай Бог, нажмет на спусковой крючок. Я таких случаев бывал свидетелем. А мне бы чрезвычайно не хотелось умереть здесь и сейчас.

– Ладно, Тимош, отпусти его, – приказал Белкин с неохотой. – Но смотри в оба. Сразу видно: тип себе на уме. Ну, теперь-то вы скажете, кто вы такой?

– Станислав Николаевич Крутицкий, – представился гость, имея наконец возможность опереться на спинку стула. Без трости ему было неловко стоять – из-за покалеченной ноги он сильно кособочился.

Теперь Ольга Михайловна сумела разглядеть, что глаза у Станислава Крутицкого точь-в-точь как у ЭРика: зеленые со светлым ореолом вокруг зрачка.

– Надо же, Ирочка, я и не знал, что у тебя столь многочисленная родня, – хмыкнул Белкин.

– В первый раз его вижу, – буркнула Ирина.

– Станислав Николаевич, так вы… – догадалась наконец Ольга Михайловна. После появления ЭРика она могла поверить многому.

– Именно, – Крутицкий поцеловал ее морщинистую, покрытую старческой гречкой руку. – А вы – Ольга Михайловна, мать ЭРика. Я вас, сударыня, разумеется, еще не знаю, но ЭРик успел мне рассказать…

– Да у них здесь целая шайка! – заорал Белкин.

– Я забыл сказать вашему сыну очень важную вещь, – продолжал Крутицкий, не обращая внимания на реплики господина Белкина. – Потому и отважился явиться сюда.

– Как?

– На трамвае, Ольга Михайловна. Жаль, что из вашего окна не виден монорельс.

– Мне надоела эта чухня! – взъярился Белкин. – Пусть он скажет, где Танчо, а не то…

– ЭРик говорил о мадмуазель Татьяне, – отвечал штабс-капитан. – Я с ним согласен: ей угрожает опасность.

– Ну вот, я все-таки прав: этот проходимец похитил мою дочь.

Штабс-капитан оглядел Белкина с головы до ног, оценивая, достоин ли тот, чтобы на его выходки обращали внимание. Результаты даже поверхностного осмотра говорили: не достоин.

– Вы намеренно искажаете мои слова. – Крутицкий чеканил слова, будто лепил одну пощечину за другой. – Эрик, напротив, пытается защитить мадмуазель Татьяну. Но я опасаюсь, что с господином Фарном ни ей, ни ему не сладить.

– Что передать ЭРику? – Ольга Михайловна старалась не обращать внимания на очередной взрыв эмоций господина Белкина.

– Прежде всего, очень важен ключ от парадного входа, – сказал Крутицкий. – В двадцатые годы я опасался хранить дома шпагу и потому вделал кусочек клинка в этот самый ключ. Его навершье вполне может служить кинжалом.

– Но ключ исчез, – упавшим голосом прошептала Ольга Михайловна.

– Его выбросили?! – воскликнул штабс-капитан.

– Нет, нет, я его хранила. Замка давно нет, но ключ остался. Я никогда не выбрасываю ключей. Но, вообразите, сегодня ночью явился какой-то белоголовый проходимец и украл этот самый ключ. Ничего более не взял, только его.

– Это Фарн, – нахмурился Крутицкий. – Именно этого я и опасался.

– Слушайте, не надоело вам трепаться? – вновь встрял в разговор Белкин. – Я хочу знать, где моя дочь!

Крутицкий к нему повернулся. Что-то в глазах гостя мелькнуло такое, что хозяин «Камеи» попятился и поперхнулся словами.

– Я вас очень прошу, милостивый государь, – проговорил штабс-капитан ледяным тоном, – впредь не перебивать меня. Что касается вашей дочери, то, во-первых, я довожусь ей прадедом, во-вторых, ЭРик сделает все возможное, чтобы ее спасти. Это единственное, что я могу сказать. А теперь вам пора отправляться домой – вы слишком засиделись.

– Слушай, ты… – начал было Тимош.

– Ваш дед плохо кончил, – осадил его штабс-капитан. – Не уподобляйтесь ему.

Тимошевич бессмысленно хлопнул глазами.

– Откуда… – начал он.

Тут телефонный аппарат наконец разразился истерическими трелями. Белкин сорвал трубку. Несколько секунд он внимательно слушал, потом рявкнул:

– Все домой! Танчо вернулась!

Непрошеные гости тут же сняли осаду и кинулись к выходу, не потрудившись принести извинения. Уже на пороге штабс-капитан их остановил:

– Извольте трость вернуть.

– Ах, трость, – засуетился Белкин. – Да, знаете, забыл, нервы.. – И он с неохотой потянул Крутицкому «боевой» трофей.

– Я волнуюсь за ЭРика. – сказала Ольга Михайловна, когда Белкины и Тимош убрались. Она оглянулась, будто опасалась, что их подслушивают. – Белоголовый, тот, что был ночью здесь, он сказал, что… что убил его.

– Это, Ольга Михайловна, чистейшее вранье!

– Я так и думала. Ни на секунду ему не поверила. Ни на секунду…

Штабс-капитан одобрительно кивнул и принялся откручивать массивный резной набалдашник трости. К изумлению Ольги Михайловны, из полости деревянной трубки вдруг высунулось стальное жало клинка. Когда-то длинная шпага теперь была обломана на треть. Крутицкий провел пальцем по лезвию, пробуя, хорошо ли оно отточено, и вновь спрятал шпагу в трость.

– Это заговоренный клинок. Только им ЭРик может уб… защититься от Фарна. Оставить без присмотра шпагу у вас я не могу: Фарн точно так же завладеет ею, как прежде ключом. Я должен передать клинок лично. Где мне найти вашего сына?

– Не знаю, – развела руками Ольга Михайловна.

– Не знаете, – вздохнул штабс-капитан. – Что же делать? Я должен передать ему клинок. – Он задумался на мгновение. – Ну что ж, тогда остается только одно. – Он подмигнул Ольге Михайловне. – Сесть в трамвай. ЭРик там непременно появится. – Штабс-капитан, небрежно опираясь на трость, направился к выходу.

Глава 5

– Так кем ты мне приходишься? – Танчо уселась в обитое лазурным бархатом кресло и по своему обыкновению закинула ногу на ногу.

ЭРик не спешил отвечать. Он лежал на диване, сложив руки на груди, как покойник, и закрыв глаза. Так к нему быстрее возвращались силы. Танчо увела его с площади и привела сюда, к себе домой. Но он не помнил, как они добирались, о чем говорили, и говорили ли вообще? Прошло меньше двенадцати часов с того мгновения, как он воскрес в комнате Анастасии и увидел потолок, усеянный золотыми звездами. С тех пор миновала целая жизнь, в которой было все, что должно быть в жизни: любовь, опасность и открытия. И главное, в этой краткой и одновременно безумно долгой жизни он успел испытать себя. И этим испытанием остался доволен.

– Получается, что ты – двоюродный брат моей матери, – продолжала рассуждать Танчо. – Значит, я – твоя двоюродная племянница. Так, что ли?

– Вроде того, – отвечал ЭРик, по-прежнему лежа неподвижно и не открывая глаз.

Он чувствовал приятное покалывание во всем теле, будто невидимые руки растирали кожу грубой тканью.

– Пробивает на хавчик? – поинтересовалась не слишком вежливо Танчо.

– Ага, переброс отнимает слишком много энергии.

Он улыбнулся про себя: именно эти слова он говорил маме Оле, описывая вымышленное путешествие. Теперь же, посетив параллельный мир и вернувшись обратно, из подлинного путешествия, он чувствовал себя совершенно выжатым. Занятно получается! Он сначала придумывает свою жизнь, а потом ее проживает. Хорошо, что не наоборот.

– Пойду, посмотрю, что есть в холодильнике. – Танчо поднялась.

– Поскорее.

– Умираешь с голоду?

– Вроде того. – На самом деле он имел в виду совершенно иное.

Ни с кем ему прежде не было так хорошо. Он чувствовал себя НЕУЯЗВИМЫМ. Это слово отражало всю сложность его переживаний – оно включало нежность, любование, восхищение, влечение, жажду ответного чувства. Оно наполняло его сердце, а не опустошало. В этом было что-то новое. Раньше он не думал, что такое возможно. Раньше… Разве у него было, с чем сравнивать? Несколько случек, гасящих острые приступы желания, да еще роман с бывшей одноклассницей – непрерывная ссора с мини-репризами в постели.

Танчо очень скоро вернулась с подносом.

– Ветчина, сыр, заливное – все, что нашла.

– Не так плохо, – улыбнулся ЭРик. К обилию деликатесов он не привык.

ЭРик наконец поднялся. Окинул взглядом Танину комнату. Обычная современная мебель, шкафы из ДСП, обитые ярким бархатом кресла, тюлевые турецкие гардины. Не комната, а декорация современного спектакля в дешевом театрике. Можно на такой сцене поставить что-нибудь оригинальное? Все вокруг типичное: паркет, палас и книжные полки. Ну разве что кульман и письменный стол несколько диссонируют – ненужные атрибуты деловитости в уютном девичьем гнездышке. Да еще картина на стене – полуразрушенная церковь, мутный силуэт на мутно-сером фоне, чувство и талант без должного наличия мастерства.

Танчо перехватила его взгляд и сообщила горделиво:

– Я купила это на выставке.

ЭРик кивнул. Он все время смотрел на картину, пока ел. Потом Танчо достала сигареты, и они закурили.

– Что ты думаешь о сегодняшних событиях? – спросил ЭРик.

– Мы сами пожелали во все это вляпаться. Ты же говорил: все зависит от выбора пути. Мы свернули направо там, где обычные люди сворачивают налево.

ЭРик помолчал, наблюдая, как синие кольца дыма уплывают в окно.

– Ты начинаешь думать, как я.

Танчо надменно вскинула голову.

– Если не считать встречи на лестнице, то мы с тобой познакомились только вчера. Не слишком переоценивай свою персону.

– Не надо меня унижать, тебе это не делает чести. Рик вчера и ЭРик сегодня – не одно и то же, – сказал он с гордостью и грустью одновременно.

Он открывался перед ней, заведомо не желая защищаться от ее колких нападок. Это обезоруживало. Она смутилась.

– Фарн сказал, что убил тебя, а ты вновь воскрес. Это так? – Это был вопрос и завуалированное извинение – одновременно.

Он кивнул. И показал тонкий, едва приметный круговой шрам на руке и на шее. Скоро они станут совсем не видны.

– Ты что-нибудь видел, пока был мертвым?

– Свое детство. Из первой жизни. Темная, промерзшая комната. Окно, завешанное тряпками. Светильник на столе. Мама называла его моргасиком. Это консервная банка, в нее налито немного керосина, и в нем плавает фитиль на проволочке. Он горит, почти не давая света. В черноте ночи – крошечная красная точка. Будто кто-то проковырял дырочку в листе черной бумаги. Я сижу на кроватке с веревочной сеткой, закутанный в пуховые платки с головы до ног, а в руке у меня кусок черного сухаря. А мама Оля топит буржуйку.

– Господи, у тебя две жизни теперь. Тебе не кажется, что ты раздваиваешься?

– Нет, – ни на миг не задумываясь, отвечал ЭРик. – Видишь ли, мне удалось сделать такое, чем я горжусь. Раньше я был неопределенно-аморфным, но теперь во мне есть нечто неколебимое, от чего я могу оттолкнуться.

Танчо вздохнула:

– Как бы я хотела сказать такое о себе.

– Слово «хочу» все объясняет.

– Не поняла!

– Ты такая, какой хочешь казаться. Ты не любишь, а желаешь любить. Ты хочешь быть смелой – и никого не боишься. Пожелаешь казаться дерзкой – ошеломишь. Когда захочешь быть доброй – начинаешь помогать всем, кто просит и кто не просит вовсе.

Танчо открыла рот, хотела возразить, но не могла. Чувство было такое, будто ее ударили кулаком в солнечное сплетение – воздуха не хватало, комната плыла перед глазами.

– При таком характере, – продолжал ЭРик, – все зависит от того, каковы желания человека. Ты можешь добиться, чего угодно, если только пожелаешь.

– Нет, так нельзя! – замотала головой Танчо. – Ты будто «шпору» вытащил и прочел. Ведь каждый в себе тайну сберегает. А ты вдруг в лицо – шмяк.

Он наклонился к ней, пытаясь заглянуть в глаза.

– Ну что ты, я ведь не хотел тебя обидеть. Честно, не хотел. Я-то знаю, как тяжело, когда сам себя не понимаешь. Короче, думал, скажу… – Он осекся. Потому что увидел, что она смеется. – Ты что?!

– Ничего. Просто вспомнила слова Лешки – это парень из нашей группы. Он любит повторять: «Если найдется человек, который меня поймет, я поступлю так: если это девчонка – я на ней женюсь, если парень – постараюсь с ним больше не встречаться». Ну и… – Она опять расхохоталась.

– Ну и… – повторил ЭРик.

– Что прикажешь мне делать, а?

Он тоже рассмеялся. Они хохотали наперебой, катаясь по дивану, пихая друг друга локтями, как это могут делать только два беззаботных юных существа.

Танчо прекратила смеяться первой. Ее глаза встретились с глазами ЭРика. Удивительные все же у него глаза – зеленые, со светлыми, будто светящимися ореолами вокруг зрачков.

Он тоже перестал смеяться и придвинулся к ней. Она отвернулась, стиснула ладонями бархатную обивку дивана. Ворохом осенних листьев пронеслись в мозгу какие-то обрывки… Она что-то хотела спросить, не у него – у себя.

«Ах да! Желаю ли я его любить? Ха-ха, как он прав! Я – отдельно, желания – отдельно. Как муха от котлеты».

– ЭРик, скажи, что все это обман – то, что ты говорил обо мне, – взмолилась Танчо. – Что ты все это выдумал.

– Я не умею обманывать, – прошептал ЭРик, – даже то, что я придумываю – правда. – И он коснулся губами ее рта.

В ответ она обвила его руками за шею и прижалась к его телу. В это мгновение душа ее вновь разделилась: одна половина Танчо стремилась навстречу ЭРику, другая больше всего хотела убежать. Одна половина ее существа предлагала вторую, как сводня продает жертву. Танчо-первая, жадно приоткрыв губы, отвечала на поцелуй, Танчо-вторая в последний момент попыталась оттолкнуть ЭРика.

Обескураженный ее сопротивлением, он отстранился и взглянул ей в лицо. Глаза его потемнели, сделались почти черными.

– Я – твоя, – прошептала Танчо-первая, прежде чем Танчо-вторая успела выкрикнуть свое обычное «нет».

Он забылся на несколько минут глубоким сном, будто прыгнул в пропасть. Но даже сквозь эту неодолимую толщу пришло ощущение беды. Сон не отпускал его, затягивался арканом. Он отбивался от сна, как от чудовища, которое утаскивает добычу в пещеру.

Наконец он открыл глаза, все еще продолжая спать. Руки его, как руки слепого, шарили вокруг. Пальцы нащупали тонкую, безвольно откинутую руку Танчо, скользнули по ее плечу к шее. Кожа была шелковистой и теплой. Но что-то неуловимо изменилось. Он стиснул ее запястье и не ощутил биения крови. Он попытался нащупать пульс на шее – опять ничего. Тогда он взвыл по-звериному, и сон, испугавшись, наконец отлетел, а ЭРик остался сидеть на диване с широко раскрытыми глазами. Подле него лежала Танчо. Он наклонился к самому ее лицу, пытаясь уловить дыхание, но ничего не ощутил. Он соскочил с дивана, схватил Танину сумочку и высыпал содержимое на палас. Чертыхаясь, разгреб бесчисленные безделушки, в ярости оттолкнул металлическую коробку, найденную в квартире Милослава, и схватил то, что искал, – маленькое зеркальце. Мгновение он стоял, боясь решиться, потом тряхнул головой, шагнул к дивану и приложил зеркальце к губам девушки. Поверхность осталась незамутненной. Сомнений не было – она не дышала. Несколько минут он стоял неподвижно, глядя на нее, не в силах пошевелиться. Прежде, живая, она казалась ему совершенством. Теперь он видел красивую сломанную куклу.

Он огляделся кругом, будто надеялся отыскать разгадку ее смерти. Посмотрел на свое нагое тело. Он сам убил ее? Задушил во сне? Он, воскресший из мертвых, сам того не подозревая, выпил ее жизнь? Мысль вызвать «скорую» мелькнула и исчезла – ясно, что никакая «скорая» ей не поможет. И тут взгляд его вновь упал на найденный талисман. Вот же он, ответ! ЭРик поспешно оделся и шагнул к окну. Он знал, что его ждут.

Белоголовый стоял внизу, во дворе, возле мусорного бака, и, едва ЭРик выглянул наружу, приглашающе махнул рукой. Фарн по-прежнему опережал его на шаг. ЭРик поднял с полу талисман, который прежде в ярости оттолкнул, и сунул за пазуху. Взял со стола пачку сигарет и положил в карман. Потом сдернул с кресла плед и накрыл обнаженное тело Танчо. Он наклонился, хотел поцеловать ее в губы, но передумал – что если она все еще чувствует? Ей может быть неприятно, если он поцелует ее мертвую после того, как целовал живую.

– Мертвую, – повторил он вслух, не позволяя себе понять смысл этого слова. Он не должен поддаваться отчаянию! Иначе ничего не сможет сделать для нее.

Он вышел из комнаты и увидел, что входная дверь открывается. В прихожую ввалился господин Белкин собственной персоной, следом – Ирина, и, наконец – Тимошевич.

– А, вот ты где! – заорал Белкин. – Где Танчо?

– У себя в комнате, – ровным голосом отвечал ЭРик. – Она умерла.

– Что?! – Белкин опешил.

Ирина ахнула и схватилась за грудь.

– Если я что-нибудь могу сделать, я для нее сделаю. – Отстранив Белкина, ЭРик шагнул к двери.

– Тимош, держи его! – крикнул Николай Григорьевич.

Но Тимошевич и без подсказки вытащил «Макаров», направил его в голову ЭРику и прошипел сквозь зубы:

– Ни с места.

– Это глупо. – ЭРик развернулся и неуловимым по быстроте движением выхватил из рук Тимошевича пистолет.

– Не люблю, когда в меня тычут оружием. – Он стиснул пистолет в ладони с такой силой, что тот превратился в бесформенный серый комок, похожий на кусок пластилина. – Особенно огнестрельным, – уточнил ЭРик и швырнул комок в угол.

Все стояли, не двигаясь и, кажется, не дыша. Желание задержать гостя улетучилось.

Когда ЭРик выскочил во двор, Фарн по-прежнему стоял возле мусорного бака и улыбался улыбкой победителя.

– Верни ее к жизни! – потребовал ЭРик, глядя на белоголового с ненавистью.

– Ты должен исполнить мое желание, как все исполняют мои желания, хотят они того, или нет.

– Что тебе надо?

– Талисман.

– А если я не отдам его?

– И не надо. Мы прокатимся на твоем прекрасном трамвайчике в прошлое, и талисман сам собою исчезнет. Только и всего.

– И ты вернешь Танчо к жизни?

– Я скажу, как это сделать. Соглашайся. У тебя нет выхода. Если тело Танчо отправят на вскрытие, то в крови обнаружат повышенное содержание наркотических веществ. Тебя обвинят в том, что ты сначала напичкал ее наркотиками, потом изнасиловал и убил. И все поверят. Даже мама Оля. И Танчо, к сожалению, не сможет тебе помочь: потому что ее выпотрошат, как цыпленка, и зашьют.

– Мерзавец! Это ты напоил ее отравой, после того как замочил тех двоих.

– Не надо эмоций. Служи мне, и ты получишь все, что желаешь. И даже чуть-чуть больше.

Глава 6

Трамвай качало на перегонах так, что, казалось, он сейчас сорвется с монорельса. Вагон был старинный – с потемневшими деревянными скамьями вдоль стен, с ручками, свисающими с потолка на кожаных петлях. Пол в синюю шашечку. Странный пол для трамвая, скорее уж подходит для какой-нибудь бани. ЭРик сел на скамью. Фарн – напротив него.

– Да, парень, ты вляпался, – усмехнулся Фарн. – Как только ты назвался ЭРиком Крутицким, талисман начал светиться. Это пожелание самого штабс-капитана: мой внук оживит талисман. О, человеческая наивность! Он почему-то рассчитал, что к тому времени, как появится на свет внук, режим квакнется. Ха-ха! Вместо этого система пожрала его собственного внука. Ну, скажи на милость, зачем ты в это влез? Что тебе нужно? Деньги? Квартира?

– Я вернулся к маме, – невозмутимо отвечал ЭРик.

– Благородный самозванец – это что-то новенькое.

– Не самозванец, раз могу взять талисман, до которого ты боишься дотронуться.

– Да, завладеть этой штукой я не могу, – согласился Фарн. – Но могу его уничтожить. И его надо уничтожить! Талисман, дарующий святость власти – чушь! Власть не может быть святой.

– Но талисман существует, – позволил себе улыбнуться ЭРик.

– Но он никому не дает власти. Никому! Он ее только отнимает. Все эти жертвы террора на совести твоего деда: не имея всей полноты власти узурпаторы вынуждены были прибегать к насилию. Все эти потоки крови – лишь следствие того, что кто-то не хочет склонить свою слишком гордую шею.

– Мой дед ничего не выдумывал. Нет власти аще не от Бога… Ну, так кто из нас самозванец?

– Нет ничего бессмысленнее слова «нет», – прошипел Фарн. – Любая страна, любая баба, в конце концов отдадутся победителю. А твой талисман – это пояс верности, оберегающий влагалище шлюхи. Но он скоро исчезнет, и все пойдет, как надо.

– Нам пора, – сказал ЭРик, поднимаясь. – Мы приехали.

Небо, разрисованное тонким узором перистых облаков, отсвечивало золотом, как будто сумасшедший художник-концептуалист развесил за Невой ажурную вуаль.

Фарн коснулся земли и обернулся, надеясь увидеть за спиной серо-коричневый монолит Исаакия. Но вместо собора возвышалась необъятная высоченная башня. Она была так стара, что дожди и ветер стерли прожилки между камнями, и теперь башня казалась огромным деревом, растущим из земли.

– Что это? – Фарн сморщился, будто увидел нечто отвратительное.

– Столетняя башня. Она сохранилась со времен ингерманландской крепости.

– Что?! – взревел Фарн. – И где мы находимся по твоей милости?! Куда завез нас твой дурацкий трамвай? А?

– В Петербург, – не моргнув глазом, отвечал ЭРик.

– В какой Петербург?

– В мире, который выдумал я.

– Здесь никогда не было подобных башен. На месте собора не существовало крепости.

– Да, это в реальном мире крепость Ниен-шанс стояла при впадении Охты в Неву, и Петр приказал земляную крепость срыть. А моем мире каменные укрепления Шанцен-ние стоят здесь, крепость сохранилась и выглядит именно так. Это мой мир, и я знаю о нем все, мне знакомы любые его закоулки. А ты не знаешь об этом мире ничего. Это – единственное место, где я могу одержать над тобой победу.

– Призрачная победа в призрачном городе немногого стоит! – презрительно фыркнул Фарн.

– Ты – тоже призрак.

– Я – настоящий!

– Я – тоже!

– Подонок! Решил обмануть меня! – взревел Фарн. – Твоя девчонка теперь умрет. И ты умрешь!

Но ему никто не ответил: нахальный мальчишка исчез; заскрипела, закрываясь, дверь. Трус решил укрыться в своей мерзкой башне. Хорошо бы в распоряжении Фарна оказался взвод бравых ребят в камуфляже и они бы изрешетили все живое. А потом бы долбанули ракетой по старинным камням, и тогда бы сразу стало ясно, кто прав. Но желания Фарна не воплощались в этом мире. Впрочем, живого здесь ничего нет. Кроме наглого трусливого мальчишки.

Пришлось бежать за ним. Дверь не была заперта и отворилась с неохотой, пропуская Фарна внутрь. Огромный зал освещался факелами, стены покрывал слой копоти. В неверном красноватом свете с трудом различались стоящие вдоль стен доспехи, старинные карты в резных рамах, висящие повсюду, и потемневшие до черноты дубовые скамьи. Огромное полотно – портрет Петра во весь рот в рыцарских латах, на котором Петр был похож на светского кавалера, а не на царя-плотника, висело так, чтобы на него падал свет из узкого окна-бойницы. Фарн двинулся к следующей двери. За ней обнаружилась лестница, которая привела его в тупик.

– Бред шизофреника, – пробормотал Фарн и вернулся назад.

Дверь, ведущая в залу, оказалась запертой. Фарн попытался ее вышибить, но не сумел. Вновь стал подниматься по лестнице. И пройдя ее до половины, обнаружил узкий проход, который прежде, в пылу погони, не приметил. Он очутился в круговой галерее со множеством дверей. Приоткрыв одну из них, Фарн увидел женщину в белом крепдешиновом платье, светло-русые ее волосы были приподняты валиком надо лбом, а сзади сколоты гребнем. Фарн спешно захлопнул дверь.

Галерея вывела его в небольшую комнату с окнами-бойницами, обращенными к Неве.

Дальше шла винтовая лестница – все наверх и наверх. Фарн бежал, не останавливаясь, не оглядываясь по сторонам, не обращая внимания на освещенные послеполуденным солнцем залы, не удостаивая взглядом полки с массивными фолиантами и потемневшие от времени картины.

ЭРик ждал его наверху, на круглой площадке, похожей на арену, окаймленной огромными, выше человеческого роста, зубцами, за каждым из которых могло укрыться человек десять. ЭРик прислонился к одному из них спиной, а в руке сжимал сверкающий на солнце клинок.

– А, ты все еще таскаешь за собой этот ржавый шампур! – рассмеялся Фарн. – Ты, парень, глупее, чем я думал. Неужели ты надеялся, что я способен заблудиться в потаенных коридорах человеческой души?

– Нет, я никогда не думал, что ты глуп. Просто ты видишь одни вещи, и не замечаешь другие. Ты попросту не способен их заметить.

– Зачем ты все это придумал, глупец?

– Ничего придумать нельзя. Просто одни люди знают больше, другие меньше.

Фарн расхохотался, и, высунув из рукавов остро отточенные сабли-когти, бросился на противника. Но опять, как при первой схватке, промахнулся – когти впились в камень Столетней башни. Фарн повернулся и вновь бросился в атаку. В этот раз бросок его был точен. ЭРик успел мечом отразить удар, но его самого выбросило в просвет между зубцами.

Но он не упал – цепкие пальцы ухватили его за шиворот и ЭРик повис в полуметре от стены. Юноша скосил глаза и увидел пестрые крылья Кайроса, веселые, с хитрым прищуром глаза и развеваемый ветром черно-белый чуб.

Кайрос облетел башню и поставил ЭРика подальше от Фарна.

– Эй, Фарн, говорят, ты не любишь ничего крылатого! – крикнул Кайрос и, довольный своей шуткой, взмыл вверх.

– Все равно я тебя придавлю! – прошипел Фарн и вновь кинулся на противника.

Несколько секунд, долгих как вечность, они рубились – кривые, но короткие сабли Фарна против ЭРикова меча. Искры сыпались, летели проклятия, ЭРик успевал отбивать удары, но никак не мог сделать выпад. С каждым ударом он двигался быстрее. Фарн – тоже. И вдруг – дзинк! – клинок переломился, как стеклянный, возле самой гарды и в деснице ЭРика остался ни на что не пригодный обломок.

– Слабовата у тебя фантазия! – расхохотался Фарн и извлек из кармана ключ от старинного замка – тот самый, что прежде видел ЭРик в сундуке у мамы Оли. – Знаешь, что это, глупенький? Нет? Видишь это навершье? Так вот – это острие заговоренного клинка, и если я всажу его тебе в брюхо, ты никогда больше не воскреснешь. Ничья, даже самая преданная любовь, не вызовет тебя из небытия. Ну что? – Фарн медлил, наслаждаясь своим торжеством.

ЭРик шагнул назад – если он спрыгнет с башни, Кайрос подхватит его вновь. Или не подхватит?..

– ЭРик! – окликнул его кто-то.

Он повернулся. У входа на крышу стоял Станислав Крутицкий.

– Держи! – и шпага, сверкнув на солнце, описала дугу и сама скользнула в ладонь ЭРика.

Острие было отломано, зато клинок длинен – вполне хватит, чтобы снести голову. Фарн попятился. Неужели испугался? А клинок в самом деле хорош – легок, удобен, и будто тянет бойца за собой. Теперь ЭРик был куда проворней Фарна. Первый же взмах дарованной шпаги – и коготь со звонном переломился. Фарн еще пытался бороться, он то ускользал, то размахивал вторым когтем, надеясь выиграть время, чтобы вырастить разящее оружие вновь, но не успел. ЭРик вскочил на зубец и оттуда бросился вниз, вложив в эту атаку всю дарованную Анастасией силу. Фарн парировал удар когтем, но клинок срубил его легко, как гнилую ветку, а следом и сам Фарн распался на две половины, выплеснув из вен поток густой черной крови.

– Ну что ж, когда мы вернемся, то уже не повстречаемся с ним, – прошептал ЭРик. – Как вы сюда попали?

– Вы позвали меня, и я пришел. Ведь это ваш мир, значит, здесь может появиться любой, кого вы захотите видеть.

– Да, и те, кто умерли, тоже, – прошептал ЭРик.

Штабс-капитан понял его мысль.

– Нет, этого делать нельзя! Если мадмуазель Татьяна появится здесь, то обратной дороги в реальность уже не найдет.

– Тогда… – ЭРик вопросительно глянул на деда.

– Именно так. Вы должны отправиться в ее мир. Это единственный шанс.

Штабс-капитан наклонился и сорвал с шеи Фарна серебряный крестик. Помедлил и… надел его ЭРику на шею.

– Вот почему Фарн все время был впереди или рядом, – сказал Станислав Крутицкий. – Он всегда завладевает самым дорогим, а потом крутит человеком, как куклой.

– Именно с ним вы дрались на дуэли?

– Они все похожи друг на друга, и все носят одно и то же имя. – Штабс-капитан протянул руку. – Верни мне клинок. В ближайшее время он тебе больше не понадобится.

Глава 7

Мир рушился.

Сначала ЭРик не мог понять, что происходит. Собор, царящий над площадью, плыл. Покачивался, как на волнах, и медленно опускался, будто не было под его махиной дубовых свай, будто так и стоял он безопорно на податливой топкой земле, и земля эта его поглощала.

ЭРик приземлился возле парапета Синего моста. До собора еще предстояло добраться. Юноша почувствовал, как по спине пробежал озноб: если он не успеет, то погибнет вместе с Танчо. Он изо всех сил стиснул в руке талисман. Обычная коробка превратилась бы в комок исковерканной жести – эта лишь спружинила под пальцами.

ЭРик оглянулся. Мариинский дворец успел расколоться на три части, обрушился балкон, из окон бесшумно снежинками сыпались стекла. В мире Танчо моросил мелкий, по-осеннему холодный дождь. Дождь, который так ненавидел ЭРик. Но листья на деревьях еще оставались зелеными: их охапками вместе с обломанными ветками гнал по асфальту ветер.

Мир Танчо погибал, разваливаясь на куски. Обернувшись в сторону Невского, ЭРик уже ничего не сумел разглядеть, кроме серого пыльного облака, висящего в воздухе. Город лежал в руинах. Вода в Мойке поднялась и, переливаясь через парапет, заливала набережную, перегороженную обломками гранитных плит. Баррикады держались дольше города.

Медлить было нельзя, и ЭРик побежал к собору. Как две тонкие, бессильно раскинутые руки, в обе стороны от сквера тянулись садовые скамейки, перекрывая улицы. ЭРик перепрыгнул через них, не останавливаясь. Впереди, там, где переламываясь, асфальт уходил вниз, к оседающему собору, зияла трещина. ЭРик рванулся вперед. Он сумел перепрыгнуть, но асфальт у него под ногами стал проседать.

– Подожди! – крикнул ЭРик. – Еще минуточку подожди!

И, совершив безумный прыжок, грохнулся на ступени собора. Он оглянулся. Позади него не было ни асфальта, ни земли – собор парил в пустоте.

Взбежав по степеням, он на секунду коснулся гранитной колонны портика, будто уговаривал гранит из Пютерлакса продержаться чуть дольше. ЭРик толкнул дверь, ведущую внутрь собора. На счастье, ее не заклинило, и он очутился внутри. Пол был завален осколками штукатурки и мрамора, пестрая россыпь мозаичных камней смешалась с серой пылью. Штукатурка со сферического купола обрушилась, обнажив скелет металлического каркаса. ЭРик пробирался сквозь груды обломков, ища, куда он должен положить талисман.

В центре собора на полу зияла черная дыра. ЭРик встал на колени и опустил в ямину «Перунов глаз». Тот упал в глубину и лег в основание собора, под сплошной гранитный фундамент. Черная рана в полу тут же закрылась.

ЭРик поднялся с колен и огляделся. Вновь переливались красками фрески, сияла позолота. Все так же продолжал в вышине свой бесконечный полет серебряный голубь.

«Ай-ай-ай, вы хотели обмануть меня, господин Фарн, – усмехнулся про себя ЭРик. – Если бы вы уничтожили «Перунов глаз», то никогда бы я не смог возвратить жизнь Танчо…»

И, очень довольный собой, он двинулся к выходу. Но, сбежав по ступеням, ЭРик натолкнулся на невидимую стену. Мир Танчо не желал впускать его. Через мгновение все заволокло белым, как молоко, туманом. Единственное, что он успел разглядеть, – это ставший вновь невредимым Мариинский дворец.

«Ну ладно, Танчо, как хочешь», – покачал головой ЭРик и направился к лестнице, ведущей на колоннаду.

Но все же он успел заметить за те недолгие минуты, пока пребывал в этом мире, одну его странную особенность: в нем не было ни единого человека. Мир был абсолютно пуст, пропитанный ледяной атмосферой одиночества.

«Слушай, Танчо, я отвезу тебя в свой мир, и мы вместе погуляем по моему городу-крепости, – пообещал ЭРик, взбегая наверх по расходящимся веером ступеням, – поднимемся на бастионы и крепостные стены. Я не буду делать тайны из того, перед чем поклоняюсь».

Когда он поднялся на колоннаду, весь город уже затянуло плотной пеленой тумана. Лишь обзор на Сенатскую площадь оставался открытым. И если на остальной части города царило позднее лето, дождливый холодный август в предчувствии осени, то площадь вокруг Медного всадника все засыпало снегом. Здесь тоже не было ни души, на утоптанном снегу алели пятна крови, валялись брошенные кивера, сабли и старинные ружья.

– Вот так, – усмехнулся ЭРик, – у нас страсть к символам и героическим событиям. Но события всегда сами по себе. Мы терпеть не можем людей за их низости и обилие недостатков.

Вскоре и Сенатскую заволокло туманом.

– Эй, так не пойдет! – крикнул Эрик. – Теперь не видно монорельса. Как же я прыгну в трамвай? Я разобьюсь!

Туман послушно отступил, и в воздухе, покоясь на ватных клубах, возник сверкающий синим огнем монорельс.

– Ладно, ладно, – поднял вверх руки ЭРик. – Пора подавать карету. Надеюсь, когда мы вернемся сюда вместе, найдется среди обожаемых тобой символов память и моем пребывании в этом мире.

Трамвай возник на монорельсе. Он катился медленно, будто Танчо опасалась, что на скорости ЭРик может промахнуться и не дотянуть до подножки. ЭРик поблагодарил ее улыбкой, уверенный, что она если не видит, то чувствует эту улыбку, и шагнул в пустоту.

Глава 8

Путешествие назад оказалось не столь простым, как предполагал ЭРик. Поскольку на обратном пути он выпрыгнул в мире Танчо, то теперь трамвай мчался не назад к реальности, а вглубь по кольцу – все дальше и дальше в миры воображения. Безопаснее всего было бы выскочить в своем мире и уже оттуда спокойно пуститься в обратный путь, но из любопытства ЭРик сиганул в первую попавшуюся дверь, которая оказалась открытой.

Прыжок свой он по бесшабашности не рассчитал. ЭРика отнесло в сторону, мелькнул внизу Невский проспект, по которому катились крошечные, будто игрушечные вагончики и конные пролетки. Оклеенные лоскутами афиш тумбы, полотняные белые или полосатые тенты. Потом возникло Марсово поле без гранитных монументов и зелени газонов, а просто вытоптанная копытами земляная площадь.

ЭРик приземлился в Летнем саду – хорошо, не на деревья или кустарник, а на песчаную дорожку. Кокетливая мраморная девица в статусе богиня завернулась в белую каменную тряпку и изящно отставила ножку, предлагая гуляющим полюбоваться совершенством ее форм. Дородная дама, похожая на живую, в шуршащем шелковом платье, в шляпке и под зонтиком, с изумлением смотрела на оборванца, явившегося невесть откуда перед нею.

– А, наконец-то! Я знала, что ты придешь! – Этот оклик заставил гостя обернуться.

Анастасия в знакомой черной пелерине размашисто шагала по дорожке. Теперь ее буйные рыжие волосы прикрывала крошечная черная шляпка, украшенная белым страусовым пером, длиннющая вуаль развевалась за спиной. Подойдя, Анастасия взяла ЭРика под руку.

– Учти, простолюдинов-оборванцев здесь в сад не пускают. В таком виде могут и выставить.

– Твой наряд более респектабельный? – усмехнулся ЭРик.

– Я соответствую, – отвечала Анастасия.

ЭРик огляделся. Упитанные детки – мальчики и девочки, все непременно с золотыми локонами, и все в платьицах, – играли под присмотром нянек. Сколько детей! ЭРик попытался счесть, но не мог: белокурые, русые, темноволосые головки мелькали повсюду.

– Вот уж не думал, что так выглядит твой мир.

– Где талисман? – спросила Анастасия.

– Неважно. Тебе он зачем?

– Я теперь смогу исполнить то, о чем мечтала. – Она сжала локоть мальчишки. – С помощью талисмана изменю реальный мир. История изменится! – Ее дыхание обожгло кожу. – Не будет бунта, Гражданской, крови, голода, отупения, уничтожения миллионов. Мир будет другим. Мой мир, воссозданный по крупицам, послужит точкой отсчета. Все перевернется. Думаешь, почему я тебе помогала? Да потому, что сразу поняла: ты сделаешь то, что не удалось никому. Ты создал мост между мирами, ты нашел талисман…

– Талисман нашла Танчо, – поправил ее ЭРик.

– Неважно. Я столько лет жила этой надеждой. И вот, дождалась!

ЭРик высвободил руку и отступил, едва не сшибив с ног какого-то господина в клетчатом костюме.

– Значит, ты обо всем знала с самого начала? Ты постоянно подставляла меня под удар, а я, как паровоз, вез тебя к цели?

– У меня не было выхода. И потом все не так однозначно… – Она на мгновение смутилась. – В конце концов, ты должен быть мне благодарен! – Анастасия вновь обрела уверенность. – Теперь нам осталось закончить начатое.

ЭРик отрицательно покачал головой:

– Ничего не выйдет: ты не сможешь перевезти в трамвае целый мир – лишь крошечные осколки, дающие начало очередному мифу.

– Мифы уже созданы! – Анастасия так тряхнула головой, что шляпка едва не слетела. – Что толку!

– Значит, эти легенды о спасшихся царевнах и наследниках… – ЭРик понимающе улыбнулся.

– Не я одна их создаю. Мало ли призраков бродит по реальному миру лишь потому, что кто-то не в силах поверить в смерть своего кумира. Но сейчас речь не о них! Я заключу свой мир в талисман, перевезу его на трамвае и совмещу с реальностью.

– Но твой мир не реальность! Это всего лишь построенная по сохранившимся открыткам картина. Плоская картина.

– Да ты оглянись! Нет, ты оглянись и посмотри! – разозлилась Анастасия.

ЭРик огляделся, как велели. Солнце просвечивало сквозь кроны деревьев и золотыми бликами ложилось на песок аллеи. Мраморные боги и богини милостиво улыбались гуляющей публике. Под тентами кофейного домика сидело несколько пар. Играл духовой оркестр. Ощущение праздника царило в парке.

– Я все помню, – сказала Анастасия. – Я жила еще тогда.

– Это ничего не меняет, память может сыграть с тобой злую шутку. Разве ты не слышала о ложных воспоминаниях?

– Ты ищешь причину, чтобы мне отказать… – В голосе Анастасии послышались рыдания.

– Талисман спрятан, забрать его нельзя.

– Неужели есть что-то, ради чего можно пожертвовать тем, что я тебе предлагаю?! Скажи – что… Что? – Она молитвенно сложила руки. – Что… – уже не кричала – шептала она.

– Я убил Фарна.

Новость ее не слишком восхитила. Казалось, ей было уже все равно.

– Мне нужен талисман. В последний раз спрашиваю – да или нет?

– Нет.

– Я найду, где ты его спрятал и добуду!

– Тебе это не удастся, – отрезал ЭРик.

Он направился к выходу. Она кинулась за ним, вновь ухватила под руку.

– Скажи, Анастасия, титулярный советник Круглов в твоем мире бьет жену и детей? – спросил насмешливо ЭРик.

– Н-не знаю…

– Вот видишь! А еще говоришь, что твой мир – реальность.

Они вышли на набережную. Городовой у входа подозрительно покосился на странную пару. Проехал мимо извозчик. Торцовая мостовая гасила стук копыт – та мостовая, подлинные остатки которой сгорели в буржуйках блокадного города. Следом прокатил длиннющий открытый автомобиль, подпрыгнул на горбушке Прачечного мостика и скрылся. Над Невой покачивалась в небе туша дирижабля. Праздник продолжался. Праздник, который будет теперь ЭРику вечным укором. Может быть, он не имел права отказаться? Пусть это не реальность, пусть, но, может быть, именно этой химеры и не хватает потерявшему себя миру? И только это и надобно? И ничего больше? Ноги в болоте, голова в облаках…

ЭРик кивнул в сторону часовни, поставленной на том месте, где Каракозов стрелял в императора.

– А это ты тоже возьмешь с собой?

– Конечно, – кивнула Анастасия.

– А как же все эти киллеры-народовольцы? Любители пострелять, повзрывать, что ты с ними станешь делать? Потащишь с собою?

Анастасия смутилась.

– Их здесь нет.

– Извини, дорогая, есть! – ЭРик по-плебейски ткнул пальцем в сторону часовни.

Он зашагал по набережной, Анастасия не пыталась больше его задержать. Пора было возвращаться из этого милого мира, где очаровательные дамы, шурша шелками, шествовали в сопровождении красавцев-кавалеров. К реальности этот мир не имел отношения. В реальном мире тринадцатого года пьяный прадед Рика Круглова (не путать с ЭРиком Крутицким) хлещет водку в обществе певчих, закусывая домашними пирогами. А выгнанная мужем из дома прабабка сидит на лестнице, прижимая к груди голодных ребятишек.

Такая знакомая с детства картина!

Глава 9

Танчо спала, но слышала сквозь сон абсолютно все. Вот ЭРик поднимается, вот стискивает пальцами ее запястье, потом прижимает свою ладонь к ее шее. Нет, это не ласка, он будто спрашивает о чем-то. Но о чем? Он встряхивает ее тело. Ага! Он хочет ее разбудить. Танчо силится разлепить веки, но не может.

«Сейчас я проснусь», – хочет сказать, но губы не желают шевелиться.

Она слышит, как ЭРик встает, как ходит по комнате. Вот он останавливается у окна – скрипнув, распахивается рама. Потом возвращается – она ощущает его дыхание на своей щеке.

«Он хочет меня поцеловать», – догадывается Танчо.

Но не ощущает прикосновения губ – ЭРик уходит, удаляются его шаги, с легким шорохом закрывается дверь в комнату.

«Да что ж это такое!» – хочет крикнуть Танчо, но губы по-прежнему недвижны.

Слезы обиды закипают, но иссякают, так и не дойдя до глаз.

«Что со мной? Что такое?»

Теперь она по-настоящему пугается.

Из прихожей доносятся голоса, шум, крики, хлопает входная дверь, волна звуков врывается в комнату.

– Танечка, девочка моя! – кричит мать.

Танчо ощущает прикосновение горячих влажных ладоней. Мать голосит. Почему нельзя зажать уши, чтобы не слышать ее крика?

– Я убью этого гада! – Это уже кричит отец.

Наконец Танчо начинает догадываться. Но еще не хочет верить. Вновь чьи-то пальцы пытаются нащупать пульс. Но пульса-то нет! Нет! Она, Татьяна Белкина, двадцати лет отроду, умерла. Теперь она уже почти не ощущает прикосновений рук: ее тело теряет осязание, как прежде потеряло зрение. Скоро она перестанет слышать. Но почему тогда душа не покидает тело? Почему не парит под потолком и не взирает отстраненно на плачущих и рвущих на себе волосы людей? Почему не мчится по бесконечному, наполненному светом коридору сквозь сотканный из мрака туннель? Где это все? Где?

Вместо этого Танчо замурована в своем теряющем чувствительность теле. Она мечется в нем, как в тюрьме. Остановившееся сердце похоже на камень на дне замерзающего пруда. Теперь Танчо различает лишь отдельные выкрики. Кажется, отец с матерью ругаются, как всегда. Страшно? Нет, теперь уже нет – только обидно: ради чего дана была жизнь? О чем спорят предки в эту минуту? Хотят вызвать «скорую»? Неужели они на что-то надеются? Кто-то наклоняется над Танчо, приподнимает веко. И она видит свет – закатный отблеск, что падает из окон дома напротив в вечерние летние часы.

Свет! Солнце! В снопе рыжего света падает, вращаясь и рассыпая искры, «Перунов глаз», опускается на дно узкого, пробитого в камне колодца. И когда талисман касается основания собора, ослепительный свет заставляет Танчо зажмуриться. Но прежде, чем окончательно возвращается свет, она видит…

– Она жива! – вопит отец. – Она жива! – Обнимает и трясет ее, как сумасшедший.

– Танечка, девочка моя. – Мать дышит ей в лицо перегаром коньяка и лекарств. – Дорогушенька моя, что случилось?

– Ничего, я спала. – Танчо морщится и хочет отстраниться.

Меньше всего на свете ей сейчас хочется говорить с кем бы то ни было. Сердце, отвыкшее биться, то колотится, как сумасшедшее, то замирает. Интересно, ЭРик после воскрешения чувствовал себя так же?

– Дай ей коньячку, – советует отец. – Это укрепить силы.

Мать тут же сует ей в руки свой фужер. Ну почему они не могут хоть минуту помолчать? Если Танчо сейчас, сию минуту, не вспомнит, что же видела в то мгновение перед возвращением, то уже не вспомнит никогда.

– Послушай, Танечка, как этот тип оказался у нас в доме? – подступает с вопросами мать. – Ты что, с ним?..

– Я его привела! – огрызается Танчо.

Видение на миг проясняется: каркас купола, осыпавшиеся фрески, лицо человека… Она внутренне содрогается. Как он мог очутиться там, где она никому не позволяла быть?

– Танчо, как ты могла! – надрывается мать. – С этим проходимцем! Он же жулик!

Отец хватает Ирину за руку и тащит к двери:

– Оставь девочку в покое!

– Но ты же грозил его задушить!

– Не спорю, – соглашается Николай Григорьевич. – Он – проходимец. Ну и что? Он может втюхать кому угодно и что угодно. Ему верят! Верят! Не говоря уже о силе. Вспомни про пистолет!.. Танчо, представляешь, – фальшиво смеется Белкин, – твой ухажер смял в руках пистолет, как комок глины.

– Ага, ты испугался! – визжит Ирина. – Ты готов…

Белкин не дает ей договорить очередную гадость, выводит супругу за дверь.

Танчо накинула на плечи халат и подошла к окну. Как хорошо вновь увидеть солнце – пусть это только отблеск в чужом окне! Танчо потянулась, расправляя затекшее от мертвого сна тела.

Опять родительские крики за дверью – так знакомо! Ты умираешь, возвращаешься, а они все ссорятся и делят между собой твое будущее.

«Неужели ЭРик побывал в моем мире?!» – Теперь эта мысль не вызывала прежнего приступа неловкости и стыда.

Напротив, странная нежность, от которой перехватывает дыхание, подступила к сердцу. Она представила свой город, где вместо безликих коробок и серых, сталинских, тюремного вида строений стоят удивительные дома, сочетающие в себе изысканность с монументальностью, сказочность с индустриализмом в естественном обаянии камня.

Нет, пожалуй, этой части города ЭРик видеть не мог. А жаль.

Глава 10

Самое трудное – возвращаться в реальный мир. Земля несется навстречу, грозя превратить тебя в лепешку. Секунда просрочки – и тебя размажет по асфальту. Слишком рано – и ты рискуешь совершить прыжок в чужой мир, а не в реальность.

От удара ЭРик потерял способность видеть и слышать, но он знал, что остался жив, и знал, что вернулся назад. Первыми ожили звуки, хотя все вокруг продолжало тонуть в темноте.

– Что с ним? – спросил визгливый женский голос, обладательница которого не собиралась никому помогать, зато хотела знать все.

– Обморок, обычный обморок от недоедания, – ответил голос мужской, показавшийся знакомым.

«Арсений?» – удивился ЭРик, хотел позвать названного брата, но с губ слетел лишь жалобный стон.

– Видите, он уже приходит в себя. ЭРик, дружище, сейчас я отвезу тебя домой, к маме, – сладко-сочувственным голосом шепнул Гребнев и поднял ЭРика на руки. – Легкий, как пушинка, третьи сутки голодает. В знак протеста – прямо тут, под окнами Мариинского, чтобы депутатам видно было, до чего народ довели. Я сейчас накормлю его колбасой. Твердокопченой. Килограмм скормлю.

ЭРик по-прежнему ничего не видел, но сообразил, что Арсений запихивает его на сиденье машины.

– Куда ты меня везешь? – ЭРик ощупал истертую ткань сиденья.

– Я же сказал – домой!

Второе трамвайное путешествие окончательно измотало парня – от его фантастической силы не осталось и следа. Сейчас он был не сильнее котенка. Когда восстановятся утраченные силы, неведомо. ЭРик пребывал в полусне. Сначала услышал, как урчит мотор, потом почувствовал тряску, когда машина тронулась с места. Но он по-прежнему ничего не видел.

– Где талисман? – спросил Арсений.

– Ты же не верил в него.

– Не верил и не верю. Но интересно, что ты ответишь на этот раз. Все-таки я сочинитель.

– Спрятал в надежном месте.

– Надежное место! Не знаю в мире ни одного надежного места!

– Не злись. Хочешь, отвезу тебя на трамвае в свою башню? – миролюбиво предложил ЭРик.

– На кой ляд мне твоя башня?

– Зачем? Да она просто необходима тебе! Когда твои ноги погружены в комариное болото жизненной неразберихи, голова должна находиться в тумане фантазий и сказок. А то, во что ты веришь, должно быть недостижимо, чтобы не разочаровать твою опьяненную вечными несуразностями душу. Короче, я создал эту башню, устремленную в небо, и с каждым годом она растет, как дерево, из земли, поднимаясь все выше и достигая облаков. Ты понял меня, братец? Нужно что-то, достающее до облаков, когда ноги утопают в болоте!

Машина затормозила, и ЭРика швырнуло вперед.

– Черт! Ты бы хоть предупредил, что приехали – я же ничего не вижу!

– Извини, я забыл об этом.

Голос у Арсений был странный – так говорит человек, когда улыбается. Но разве чужая слепота может вызвать улыбку?

– Ты привез меня домой? – с тревогой спросил ЭРик.

– Конечно! – Гребнев поднял брата на руки.

– Подожди, что ты делаешь? Я могу идти! – возмутился ЭРик, беспомощно озираясь. – Просто дай мне руку.

– Тут всего два шага, братец!

ЭРик почувствовал, что его поднимают еще выше. Потом руки Арсения разжались, и ЭРик полетел в пропасть.

Глава 11

ЭРик очнулся в темноте и холоде. Где он? Может быть, в аду? На рай это место точно не походило. Где-то невдалеке мерно шумела вода. Дышать было трудно – воздух был густой и вонючий. ЭРик пошевелился и тут же больно стукнулся плечом о бетон. Теперь смутно припомнилось, что он падал куда-то с высоты. Да, да, его сбросили в пропасть, и он летел до ее дна три дня и три ночи.

На самом деле это была не пропасть, а канализационный люк. ЭРик протянул руку и ощупал влажные стены в надежде отыскать металлические крюки. Но напрасно он обдирал пальцы о бетон – никакого намека на лестницу не обнаружилось! ЭРик выпрямился во вест рост, поднял руки, но не нашел ничего – ни единой скобы. Бледная окружность света вокруг люка светилась недостижимо далеко – не дотянуться.

«Хорошо, хоть зрение вернулось», – отметил про себя ЭРик, хотя и без особой радости.

Силы тоже возвращались постепенно.

Что за черт?! Люк находится как минимум в метрах пяти у него над головой – так, во всяком случае, казалось. Кто бы мог подумать, что могут существовать подобные колодцы в Питере! ЭРик попробовал подняться, упираясь в стены руками и ногами. Но ничего не получилось: едва он поднимался на метр, как бетонное кольцо растягивалось, будто рот в наглой ухмылке, и ЭРик летел вниз, оставляя на шершавом бетоне лоскутья кожи. После третьей неудачной попытки он решил поискать другой выход: ведь можно пройти по туннелям и попытаться подняться через соседние колодцы. ЭРик принялся ощупывать ход в темноте. Но, сделав полный оборот, обнаружил, что хода как такового нет, а есть две дыры размеров ну совершенно смехотворных. Максимум, что ЭРик мог сделать – это просунуть туда руку. Возможно, прежде это был обычный туннель, но потом его замуровали. Теперь сквозь эти дыры могли пробраться только крысы.

От отчаяния ЭРик закричал. Но никто не поспешил на помощь. ЭРик мог бы кричать так до хрипоты, до смерти – никому, абсолютно никому не услышать его вопля. Но кто знает, может быть, там, наверху, нет ни домов, ни улиц, вообще ничего? ЭРик прислонился головой к шершавому бетону и закрыл глаза, пытаясь хоть что-то придумать. Но мысли толклись на месте, как стиснутые в вагоне в час пик пассажиры.

Когда ЭРик раскрыл глаза, то увидел внизу слабое красноватое свечение. Он протянул руку и нащупал небольшой прямоугольный предмет, бархатистый на ощупь. Он поднял находку. Книга! Та самая книга, которую он выбросил, опасаясь Фарнова соблазна, в канализационный люк.

– Эй, ты опять меня искушаешь?! – крикнул он поверженному врагу.

Но есть ли воля Фарна в том, что книга оказалась здесь? Может быть, это воля самого ЭРика? Или все-таки ловушка? Впрочем, выбирать особо не из чего. ЭРик коснулся крестика, висящего на груди, – того самого, что сняли с поверженного Фарна; крестика, подаренного Эрику перворожденному. Не то, чтобы он веровал, но все же надеялся втайне, что где-то наверху есть некий свет, льющийся в нижние пределы, способный заглянуть даже в этот вонючий люк, куда брата сбросил брат.

Потом, наплевав на все сомнения, ЭРик раскрыл книгу наугад и прижал страницу к израненной, кровоточащей руке.

– Пусть здесь немедленно появится Плевок! – выкрикнул он.

И тут же услышал, что рядом с ним кто-то громко и тяжело дышит. Сначала подумал, что слышит собственное дыхание, но потом понял, что ошибся.

– Плевок! – обрадовался ЭРик. – Плевочек, дружище! Ты можешь вытащить меня отсюда?

– Позволь узнать – как?

ЭРик глянул на недосягаемый люк.

– Попробуй выбраться наружу.

– Похоже, ты забыл, что собаки не лазают по вертикальным стенам.

– Собаки, к слову, и не разговаривают, – огрызнулся ЭРик, досадуя на свой просчет. Ты клялся помогать мне сто лет как минимум, а сдаешься через несколько часов.

– Я бы мог помочь, – задумчиво проговорил Плевок, – но схватка с Фарном меня измотала. Не мешало бы подкрепиться.

– К сожалению, я забыл прихватить с собой «чаппи».

– Предпочитаю свежие продукты! – Плевок жадно втянул воздух носом.

ЭРик почувствовал, как холодный пот выступает у него на лбу.

– Что ты имеешь в виду?

– Рука или нога – что тебе меньше жаль? Не волнуйся, я не отгрызу полностью – только немного поем, и все. Я должен поесть, чтобы помочь тебе.

– А ты в самом деле поможешь? Не обманешь?

– Тебе решать, можно ли мне довериться.

ЭРик выругался и, секунду поколебавшись, протянул псу левую руку.

– Я бы предпочел ногу – там больше мяса, – сообщил Плевок, облизывая руку повыше локтя. – И потом, руки всегда казались мне более ценными. Может быть, потому что я – музыкант. В прошлом, разумеется.

– Кончай философствовать и жри быстрей! – закричал ЭРик.

– Я боюсь, – признался пес.

– Чего?

– Как бы не сожрать слишком много. Тогда тебе не понадобится моя помощь.

– Убирайся! – заорал ЭРик. – Я отказываюсь от договора. Рука остается при мне.

– Ладно, ладно, не горячись, – примирительно гавкнул Плевок. – Я буду осторожен – обещаю. Хотя я сам против любых обещаний, ибо все они по сути – вранье.

Не успел ЭРик опомниться, как пес вцепился ему в плечо. Острые, как ножи, песьи зубы, вмиг выдрали кусок плоти. Плечо опалило огнем. Горячая кровь потекла по коже. Рядом раздалось громкое чавканье, от которого ЭРика замутило. Он наскоро обмотал рану куском рубашки, ткань тут же намокла.

– Пожалуй, теперь я тебя спасу! – щедро пообещал Плевок.

Он весь подобрался и сиганул наверх стрелой. Острые когти высекали искры из бетона, пока пес мчался наверх по отвесной стене. Люк наверху с грохотом отлетел в сторону, и тусклый вечерний свет полился в колодец.

– Теперь твоя очередь! – крикнул Плевок.

ЭРик ощупал бетон. От когтей остались заметные щербины. Цепляясь за них пальцами, ЭРик стал подниматься наверх. Бетонное жерло опять принялось корчиться, пытаясь сбросить ЭРика вниз, но он, обдирая ногти, впивался в глубокие выбоины, и сила его пальцев пересиливала заговоренный бетон. Левая рука быстро слабела. Пальцы были липкими от крови, и то и дело соскальзывали. Круг света над головой и морда Плевка становились все ближе. Хватит сил или нет? Наконец пес ухватил его за шиворот и потянул из люка. ЭРик выбрался наверх и лег животом на нагретый солнцем асфальт.

Плевок харкнул и выплюнул непрожеванный кусок мяса.

– Приложи на место, – гавкнул он, – а то кровью истечешь.

– А я думал… – пробормотал ЭРик.

– Очередную глупость, – подсказал Плевок.

ЭРик приложил вырванный кусок плоти к ране. Руку стало пребольно щипать, будто он облил кровавую ямину йодом.

«А книгу-то я оставил внизу!» – вспомнил вдруг ЭРик.

Теперь он пожалел о пропаже – удивительный все-таки этот томик в сафьяновом переплете. Прижмешься к нему – и явится помощь, капнешь кровью – и найдешь ответ на любой вопрос. А уж крови за свою жизнь ЭРик пролил достаточно. Вот сейчас бы, пока она течет из раны, брызнуть на страницу и позвать Танчо… Увидеть ее, убедиться, что жива. Нет, пожалуй, Танчо вызывать не стоит – не рекомендуется встречаться с девушкой, которой хочешь понравиться, когда от тебя разит потом и дерьмом, а весь ты в грязи и крови. В таком виде можно явиться только к маме. Мамочка умоет и переоденет, накормит, чем Бог послал, единственного сыночка, кровиночку.

А с Танчо он увидится завтра.

ЭРик ощупал плечо. Мышцы срослись так, что не осталось и следа, ну разве что еще одна тонкая, белая полоска шрама на теле. Лишь пятна еще не засохшей крови напоминали о страшной ране.

– Учти, в последний раз тебе помогаю, – предупредил Плевок. – Дальше пойдешь один.

– А с тобой что будет? Человеком станешь?

Пес расхохотался. Оказывается, собаки умеют смеяться не хуже людей.

– Нет уж, уволь! Я же счастлив! Петь меня больше не тянет. Это чертово призвание – оно, как проклятие, от него не избавиться, как не выпрыгнуть из собственной шкуры. А теперь шкура у меня другая. И я свободен! Свободен от необходимости искать у кого-то одобрения! Мечтать, чтобы меня выслушали, заметили… К черту! Псу под хвост! – Всело повиливая хвостом, Плевок удалился.

– Жрать захочешь – жду в гости! – крикнул ЭРик ему в след. – Специально баранью косточку буду держать в холодильнике.

– Приду! – донеслось в ответ.

ЭРик глянул на небо. Монорельс светился синим на фоне прозрачного, но уже утратившего свет неба.

Старик в женском пальто с меховым воротником по-прежнему сидел в подворотне на пластмассовом ящике.

– Закурить есть? – спросил он дребезжащим голосом.

ЭРик сунул руку в карман. Там сохранилась початая пачка – та самая, которую он прихватил с собой, уходя от Танчо. По трем мирам-миражам провез он ее и притащил обратно. Даже за время сидения в канализационном люке не отсырела. Сразу видно – волшебная, потому как возлюбленной подарок.

ЭРик не жадный – поделился с нищим.

– Ты видишь его? – ЭРик указал на монорельс.

Поля фетровой шляпы качнулись. Тусклый светящийся глаз уставился в небо.

– Какой-то дурак расчиркал небеса фломастером, – буркнул старик и ловким, почти неуловимым жестом выхватил из рук юноши пачку сигарет.

ЭРик усмехнулся беззлобно и зашагал к остановке трамвая. Обычного, земного. Он торопился. Его ждала мама. И он был счастлив.

«Остановите, вагоновожатый,

Остановите сейчас вагон», —

вспомнил он строки из стихотворения, которое читала ему когда-то в детстве мама.