– Так и я, хозяйка, всегда был на твоей стороне! – Хушэнь разводит руки в стороны, будто показывая, что не имеет дурных намерений. И глаза при этом честные-честные, как у кота, только что свалившего любимую вазу хозяйки.
– Да? – Делаю вид, будто поверила. – Тогда как ты объяснишь вот то?
Кладу перед ним то самое письмо.
Он хватает его, бегает глазами по столбцам иероглифов.
– Откуда оно у тебя? – спрашивает виновато.
– Добрые люди нашли и доставили.
– Это не то, о чем ты подумала! – Хушэнь вскидывает узкую ладонь, загибает большой палец и мизинец и говорит то, чего я никак не ожидала: – Клянусь полосками на своей шкуре, я никогда не предавал свою хозяйку! Если я лгу, пусть у меня отвалится хвост!
Даже пугаюсь: он сейчас серьезно?
Но на красивом лице Тигриного Бога ни капли привычной насмешливости. Брови сведены к переносице, а в золотых глазах полыхает решимость.
– Ты многого не знаешь, хозяйка. – Он цапает меня за руку и прижимает ладонь к своему сердцу, которое сейчас бьется взволнованно. – О той войне. О том, что происходило помимо. У тебя нет всей картины. И я, и Владыка Бай – мы не предавали тебя. Разве может дух-прислужник пойти против хозяина? А я уже тогда был твоим прислужником!
– Почему, кстати? – Смотрю пристально, надеюсь, прямо в его тигриную душу.
– Только так, хозяйка, мы могли спасти тебя и защитить! – патетично восклицает он.
– От чего?
– От перипетий сюжета.
Это кажется полной несуразицей, но сердце моего друга сейчас распахнуто настежь, и я не вижу в нем лжи…
Эпизод 23Хочешь рассмешить бога – расскажи ему о своих планах
Рассказанное Хушэнем не укладывается в голове.
Мы все – лишь иероглифы на бамбуковых дощечках Создателя? Как так-то?
Это прозвучало настолько дико, что вначале я подумала: наверное, мой прислужник слишком расстроен предательством своих наложниц. Но когда его слова подтвердил и Пепел, который, кстати, удостоверил подлинность письма, стало по-настоящему грустно.
Что вообще происходит?!
Пепел ловит меня мечущуюся – я наворачиваю уже который круг по террасе его дворца, – останавливает, берет за плечи и заглядывает в лицо.
– Я понимаю, в это трудно поверить, но Предначертание существует. И тогда, ввязавшись в войну, я очень хотел его переписать, ведь согласно этому самому Предначертанию тебя ждала смерть. Но кто мы перед замыслом Создателя? Это я понял потом, когда был вынужден зачитать и исполнить твой приговор.
Его слова горчат, в глазах – гарь войны, марающая безупречную белизну души.
– Делай со мной что хочешь, но я не верю! Не бывает сюжета, который нельзя переписать!
Бай Гаошан отпускает меня, подходит к парапету и опирается на него, устремляя взгляд вдаль. Наверняка размышляет о чем-то важном и не очень приятном для меня.
– Есть способ, – произносит наконец, по-прежнему не глядя в мою сторону.
– И? – тороплю его. Мне не нравится, когда начинают подбирать слова, вместо того чтобы сказать о самом важном напрямую.
– Для этого нужно стать соавтором Создателя.
– Это же замечательно! – Мне хочется кружиться и смеяться. Решение такое простое! Вот оно!
– Не очень, – вздыхает Пепел. – Старик – единоличник. Кроме того, нас, своих созданий, он не считает достойными.
– Вас, может быть, и нет, – продолжаю радоваться, – но меня-то он не создавал! Я родилась из Предвечного Хаоса, как и он сам. Я почти что его сестра.
Пепел вскидывает на меня свои бездонные глаза, в которых теперь навечно кружатся искорки того пожара.
– Ты права, – говорит он. – Это может сработать.
– Осталось найти старика!
– Его и искать не надо. Он любит находиться среди нас под личиной Вэньчана.
– Вэньчана? Этого бесполезного Божка Литературы?
– Бесполезного? – хмыкает Владыка Дня. – Сотни бедолаг из Мира Смертных, которые сдают императорский экзамен и взывают к нему, не согласятся с тобой.
– Неважно. – Взмахиваю, будто крылом, расшитым рукавом своего ханьфу. – Я должна встретиться с ним и ткнуть его носом в написанное. Пусть посмотрит, что натворил. И судьбу нашей троицы, и той самой принцессы с генералом, и бывшего Наследного Принца с его Розочкой… Он за всех должен ответить! Мы не герои его нелепых историй, мы – живые!
– Ага, – усмехается Пепел, – вот и попробуешь ему это объяснить.
– Вот и попробую. Идем!
Хватаю его за рукав и тащу за собой. Кажется, кое-кого надо поучить правильно сочинять истории. А в этом я мастак – столько перечитала и переслушала! Смертные куда более изощренными сочинителями будут. И я это докажу.
Дворец Вэньчана, в отличие от остальных строений Небесного Царства, не блещет роскошью, но лотосовый пруд здесь по-настоящему прекрасен. И изящный мостик рядом. И Деревья Феникса, круглый год покрытые ароматными алыми цветами. Меж ветвей одного из них покачивается плетеный гамак, а в нем возлежит… Творец Всего Сущего.
Спускаясь к смертным, боги нередко принимают иной облик. Одни – чтобы более величественно выглядеть на статуях в своих же храмах, другие… Наверное, просто повеселиться. Но именно желание Вэньчана изменить внешность мне понятнее всего. Смертные изображают его важным пожилым господином в чиновничьих одеждах. Такой одним своим видом внушает почет и благоговейный трепет. Но кто бы стал уважать молодого щеголя с внешностью типичного повесы, представшего сейчас нашему взору?
Вэньчан лежит в гамаке, правую ногу согнув в колене, а левую – свесив. Одна рука покоится на лбу, вторая – безвольно опущена на грудь. Ветер играет полами бледно-зеленого ханьфу, слишком тонкого и неприлично открытого для почтенного небожителя. Прическа спутана и небрежна. Кажется, волосы он собрал не изящной заколкой, а кистью для каллиграфии. Вокруг, будто снежные комья, валяются смятые бумаги.
Неподалеку за низеньким резным столиком из цельного зеленого нефрита сидят двое господ и тихо переругиваются, просматривая бамбуковые дощечки. Один из них сам напоминает драгоценный свиток – из тех, на которых любят писать свои указы императоры смертных, – дорогие многослойные одежды пестрят киноварью и позолотой. В таком наряде впору на троне восседать! Сам он невысокий, пухлый, розовощекий, очень важный. Его собеседник же – полная противоположность: длинный, тощий, смуглый едва ли не до черноты. Щеки ввалились, глаза горят, волосы дыбом и собраны в нелепый пучок, напоминающий сильно измочаленную кисть. Да и одежды на нем неприлично мало – будто только-только выбрался из постели и еще не успел ничего на себя накинуть.
Это вечные помощники Вэньчана: Чжуи, чье имя значит «красные одежды», и Куйсин, «первая звезда».
Наше появление заставляет обоих оторваться от бумажной работы и мгновенно возникнуть перед нами, закрывая путь к своему господину.
– Почтенные, – важно складывает маленькие пухлые ручки на выпирающем животе Чжуи, – вы зря явились. Господин никого не принимает.
И произносит это с таким достоинством, будто мы немедленно должны пасть ниц и начать истово кланяться.
Пепел, которого я все еще держу за руку, лишь хмыкает. Конечно, за тысячелетия он привык, что перед ним падают и трепещут – он же, как-никак, Владыка Дня, один из Предвечных. А тут – какая-то мелкота пузатая! Логично, что красивые губы моего стража трогает столь идущая ему ехидная улыбочка…
Куйсин, возвышающийся над своим пухлым соратником, яростно кивает, подтверждая сказанное.
Бай Гаошан складывает руки на груди и говорит отнюдь не почтительно, а даже с легким раздражением:
– Позвольте узнать причину, по которой мы не можем встретиться с вашим господином?
– У него… этот… ну этот… – Чжуи щелкает пальцами, трясет головой, видимо усиленно припоминая слово. – Ну надо же, знал-знал – и вылетело из головы!
Как заметил Пепел, именно к Чжуи взывают на императорском экзамене. А он, подглядывая через плечо, подсказывает верные ответы. Но сейчас сам напоминает студента, который учил всю ночь, но от волнения забыл самое главное.
– Кризис, – подсказывает ему Куйсин, наклонившись едва ли не под прямым углом и приставив ладонь к губам.
– Ах да! – обрадованно восклицает Чжуи. – Кризис. – И добавляет, чтобы придать веса словам: – Творческий.
– Ах, творческий! – показательно тяну я, переглядываясь с Владыкой Дня. – Тогда хорошо, что перед тем как прийти сюда, я заглянула в Хижину, Парящую в пустоте. Дядюшка Жу, – мой голос сочится чистым медом, – готовил отменное вино. Только прятать его не умел. Я знаю все его тайники. Вот, разорила один. – Проведя рукой, материализую изящный пузатый кувшинчик.
Пепел прыскает, прикрывая рот белоснежным рукавом. В глазах – смешинки. Он сейчас так юн и красив, что мне невыносимо хочется встать на цыпочки и поцеловать его. Но нельзя. Вернее, можно, но не здесь и не сейчас.
– Вино? – раздается из гамака. – Кто сказал «вино»?
И в мгновение ока пред нами предстает сам Великий Творец и Создатель в растрепанных одеяниях и изрядно помятый. Он обнимает за плечи своих помощников, будто те – его друзья по попойке, и светло и сонно улыбается нам.
Вэньчан из клана птиц-зарянок? Как интересно! Теперь понятно его предпочтение в одежде – зеленый подходит к цвету глаз, ведь у птичек они изумрудные.
– Ну что, пьем? – продолжает веселиться главный литератор всего Небесного Царства, а затем кидается к столу, сметает наземь все свитки, туда же летят чернильный камень и кисти. – Ударим алкоголем по неписцу! – патетично заявляет он, и злиться уже никак не получается.
Мы рассаживаемся вокруг стола, разливаем вино по чашам, отпиваем понемногу, и лишь тогда Пепел решается спросить:
– Брат Вэньчан, что такое «неписец»? – С трудом выговаривает странное словечко, оно даже на слух какое-то низкое и неблагозвучное.
Чжуи и Куйсин переглядываются и прямо-таки застывают с чашами вина, недонесенными до рта.
– Это игра слов, но не на нашем языке. Если все же постараться объяснить и перевести, то будет что-то вроде «состояние автора, при котором он не может написать ни одной строчки и вообще обижен на весь свет и страдает». Да, что-то в этом роде. – Вэньчан, наверное, полагает, что объяснил достаточно понятно. Его глаза светятся каким-то счастливым безумием, а на щеках – взволнованный румянец. Чувствуется, что он в своей стихии, возбужден и счастл