Внезапно я вспоминаю другой остров. Единственное настоящее путешествие, в которое мы с Пьером ездили вместе. Несколько дней в Коре, античном городе под облаками. Любовь в белом городе. Твой город, Пьер. Ты снял старый домик на склоне скалы, дверь пряталась за бугенвиллеями. На втором этаже вместо кровати просто лежал матрас, еще стояли стол и стул, сидя на котором ты смотрел на горизонт и писал. Однажды утром я нарисовала тебя за работой. Помню разбросанные карандаши, воду, смешанную с акварелью. Я тебя отвлекла, села на колени, ты противился, но обнимал меня и смеялся, затем толкнул на пол, и мы занимались любовью в этой светлой комнате, наслаждаясь запахом льняных простыней и розмарина. Утром я проснулась и обнаружила на полу надпись кривыми буквами: «На диком острове мы были вместе, в море. // Познала негу ты, и удовольствие, и крепкий сон. Не знала горя…»
Я оставила дубы и воспоминания о прошлом. В пансион я вернулась к обеду и проследовала через кухню, благоухающую пряностями. Пока я помогала Сольвейг накрыть на стол, я рассказала об утреннем открытии. Оказалось, что заброшенная территория принадлежит ее кузену, он унаследовал ее зимой после смерти отца и решил переехать из Стокгольма, чтобы все здесь восстановить. Я не устаю прислушиваться к музыке чужого языка: какое красивое имя Бьёрн (означает «медведь») и как подходит этому человеку.
Селиан
Я рассказал маме, что дез Эссент помог мне с домашним заданием.
Она спросила:
— Надеюсь, ты его так не называл?
— Почему нет?
— Это неловко… Как он воспринял?
— Думаю, ему понравилось.
Она вроде успокоилась.
В ящике прикроватной тумбочки я спрятал листок, на котором профессор кое-что для меня написал, когда я сказал, что люблю расшифровывать послания:
T(ych)O B(rah)E OR NOT T(ych)O B(rah)E.
Селиан только что нырнул. При контакте с водой он раскрывается как кувшинка, его охватывает радость, мой малыш, дитя волн.
Я на понтоне одна, с волос еще капает вода, ложусь животом прямо на доски, утыкаюсь лицом в сложенные руки. Закрываю глаза и слышу вдали голоса, меланхоличные мысли, подобно облакам, проплывают в голове, а сквозь полуприкрытые веки я вижу мерцающий свет.
Внезапно передо мной возникает силуэт. Медведь.
— Сольвейг сказала, что вы осматриваете остров. Хотите, я вам завтра кое-что покажу?
Кажется, высокого блондина немного смутило свое собственное предложение. Я с удовольствием соглашаюсь.
Я оборачиваюсь и за окном веранды вижу дез Эссента в плетеном кресле, на нем, как всегда, безукоризненный костюм, а в руках книга. Кажется, он заметил, как я разговаривала с Бьёрном. Я обратила внимание, что присутствие кузена Сольвейг ему не по душе, он вечно его избегает.
Селиан молниеносно выскакивает из воды и отряхивается прямо надо мной: «Я был там, и внезапно он появился совсем рядом. У него такая лебединая шея, и он просто опускает ее в воду, а потом внезапно выныривает с рыбой… Сольвейг, Сольвейг! Я плавал с бакланом!» Он бежит к Сольвейг, а я смеюсь над его воодушевлением. Глядя в небо, я тоже чувствую себя ребенком.
Утро солнечное, однако в небе грозные тучи, на горизонте гроза. Я иду по аллее, ощущаю листья под ногами, иногда попадаются желтые, золотистые. Я собираю их и складываю в дневник, чтобы позже нарисовать.
Бьёрн показывает мне средневековую церковь, построенную на вершине в Киркбакене, самом красивом порту на острове. Оттуда на континенте можно увидеть очертания замка Кронборг, который контролирует вход в Балтийское море и чьи башни, фонтаны, сообщающиеся королевские комнаты были перестроены тем же архитектором, что возводил Ураниборг, по планам… Тихо Браге.
В романтической дымке, которая так идет скандинавским замкам, я вспоминаю теорию профессора: «Действие „Гамлета“ происходит не в Эльсиноре, а на острове Вен. Доказательство: призрак появляется „на скалы бесплодной вершине, // Что там, склонясь, глядится в океан“. А ведь в Эльсиноре нет никаких утесов, он расположен у воды и совсем плоский. Гамлет видит восходящее над холмами солнце из обсерватории Ураниборг, в Кронборте это невозможно».
Небо над темным кладбищем снова поменяло оттенок, закапал дождь. Я прикасаюсь ко мху, покрывшему могилу, о которую я оперлась. Мох обрамляет буквы, фамилии погребенных здесь людей, нежно-зеленые слова — красиво, необычно.
Мох всегда напоминает мне о Пьере, его цитрусовых с бергамотом и ветивером духах. Все в жизни когда-нибудь порастет мхом.
Когда я поднимаю голову, Бьёрн смотрит на меня сверху. В этот момент ощущение, что он одно целое с берегами, скалами и лесом. Словно остров его создал — могущественным, одиноким, с прозрачными глазами.
Деревья изогнулись под шквалом ветра, пришедшего с моря, дождь полил тонкими струями, из которых вскоре выстроилась плотная стена. Мы побежали к маленькой белой церкви, чтобы спрятаться, пока ливень не утихнет. В этом сокрытом от людей и всех времен месте мы впервые разговариваем.
Селиан
Есть одно микроскопическое животное, похожее на медвежонка, которое выдерживает все: холод, жару, его даже отправляли в космос, и оно возвратилось живым. Я слышала по радио, что оно бывало на Луне. И через миллиарды лет, когда мы исчезнем, исчезнут жители острова и всей Земли, оно по-прежнему будет здесь. Оно повелевает Вселенной.
Вчера, пока Сольвейг с Бьёрном занимались лодками, я был на пляже. Одна из лодок отвязалась под силой волны. Я закричал, чтобы их предупредить. Бьёрн поблагодарил меня и показал на облака в форме перьев: «Надо поторопиться, скоро польет». Я подумал о том, что, даже сидя на песке, мы уже в небе.
Остров. Бьёрн знает все дороги, все секреты. Постепенно я тоже его узнаю, тропинку за тропинкой.
Однажды утром он показал мне порт восточного берега, куда рыбаки сбрасывают креветочный улов.
Сидя на солнечном берегу, морщинистый человек чинит петли сетей. Бьёрн приветствует его и что-то говорит. Человек мне улыбается. Открывает нам двери своего ангара, а там среди рыбацкого инвентаря целая коллекция буколических картин. Пахнет водорослями, сухой рыбой, и здесь этот человек нарисовал десятки пейзажей, всю флору острова. Всякий раз, когда деревня на сваях мокнет под дождем и люди греются в барах, он рисует.
Через мутное стекло квадратного окошка мы видим мачты, шлюпки, я говорю, что он мог бы рисовать корабли. Его голубые глаза сияют, и Бьёрн переводит: он рисует то, чего ему не хватало все эти годы в море: растения, их резкие запахи, теплые тона. Прежде чем вернуться к спокойной работе, старый рыбак угощает нас пивом — кружки с изображением викинга, — и мы пьем, наблюдая за парусниками, которые качаются на воде.
Вместо того чтобы идти вдоль моря, Бьёрн ведет нас в обход, тропа с двух сторон выложена камнями и упирается в деревню, где изготавливают водку под названием «Призрак Вена».
Мы бродим среди разноцветных домиков и устраиваемся за столом центрального кафе напротив белого здания перегонного завода, который светится яркими огнями. Бьёрн заказывает свеже-выловленного в Эресунне лосося и две стопки водки. Он закуривает, и я чувствую его взгляд. Во время предыдущих экскурсий я успела поведать про тяжелые месяцы, Селиана, его желание стать Робинзоном. Бьёрн сказал, что у него есть идея для следующего дня, которая должна мальчику понравиться. Пока он говорит, его рука меня слегка касается, и я трепещу. Он запевает свою песенку: «Ты ничего не съела. Поешь».
На его руке огромная татуировка. Я смотрю на зеленые цветы и геометрические фигуры, разбросанные по всему предплечью. Я смущена близостью его тела.
Идея такая: одолжить у Сольвейг кораблик. Бордовые паруса, кремовый кливер и темно-синее море вокруг. Приключение.
Селиан устраивается на корме, смотрит на белый хвост морской пены позади.
Остров плывет вместе с нами. Сначала пляжи, окаймленные морскими травами, затем груда скал, невероятное творенье ветра и соли. Чуть дальше, на краю острова, растительность спокойнее. Известняковые скалы, из которых волны вылепили свои скульптуры, голые, голые и розовые в утреннем свете. Бьёрн указывает на Селиана с нимбом из ярких лучей: «У тебя очень красивый сын».
К нам приближается стая крачек, они пронзительно кричат. А затем вода будто вскипает: это киты радостно, молниеносно сопровождают парусник. Селиан лежит на спине и в восторге наблюдает.
Бьёрн, как настоящий островитянин, отлично управляет судном. Он держит руль так, словно делал это всю жизнь, ловко маневрирует даже при сильных порывах ветра, огибает мыс и на удивление небесам резко останавливается в солнечной бухте. Когда он бросает якорь, я чувствую камфорный запах можжевельника. Поскольку нас качает, кажется, остров будто танцует. Под водой во тьме проплывает стая рыб. Парни достают удочки, я оставляю их и нагибаюсь, чтобы потрогать спокойное море. Пытаюсь отогнать мысль о том, что счастье сиюминутно.
Прежде чем вновь присоединиться к Бьёрну, я укладываю Селиана спать. На кухне мы взяли бутылочку вина, открыли ее в саду и сели на каменных ступеньках. Постепенно сад погружался в сумерки, и в темноте растения выглядели сказочными, ненастоящими. Бьёрн сделал самокрутку, которая меланхолично сгорела голубым огоньком в исчезающем мире.
Внезапно его голос стал громче: «Со смертью отца я понял, что значит быть сиротой. У меня не было жены, теперь нет родителей, никого близкого, никакой опоры. Иногда я неделями не разговаривал ни с кем, кроме коллег, и мне казалось, что больше я в жизни ничего не захочу. Я ошибся. Вернувшись на остров, я понял, что дорожу жизнью и людьми больше, чем думал».
На последних словах у него слегка перехватило дыхание. Спустилась ночь. Теперь я вижу лишь его сияющие в темноте глаза.