ими шальными охами – и кого позорить? Аю оставалось втихую давиться слезами и прятаться, едва завидев брата мужа. А тот, как назло, словно ее преследовал – провожал жгущим, тяжелым, пристальным взглядом, норовил в неожиданный момент оказаться за спиной, что-то сказать такое, с двойным смыслом, из-за чего становилось страшно и сладко. Последний раз вот подловил, когда колотила войлоки на свежем снегу, поймал за локоть, повернул к себе:
– Хорошо ли ты чистишь ковры в юрте моего брата, Аю? – спросил.
– А ты своего брата спроси, не меня, – резко ответила Аю, стыдясь того, что вспыхнула, как девчонка, от его прикосновения, и торопливо освободилась.
– А вот скажи, Аю, – растягивая слова, спросил Дархан, – от чего твое старание зависит? От того, что это юрта моего брата Хэчу, или от того что он хулан всех степных родов? Был бы я хуланом, ты бы тоже так стала стараться, Аю?
– Что за глупости ты говоришь, – возмутилась Аю, внезапно испугавшись его жадного, настойчивого тона.
– Нет, ты ответь мне, Аю, – со странным блеском в глазах настаивал тот. – Так же?
– Ты возьми свою жену, да сравни, – ожесточенно сказала Аю, – может, она окажется лучше.
– Нет никого лучше тебя, Аю, – неожиданно, с хрипотцой сказал Дархан, и по позвоночнику ее прокатилась волна, подогнулись колени. – Так что, стала бы?
– Стала, стала, стала! – потеряв терпение, закричала она ему в лицо и бросилась обратно к юрте. Однако он схватил женщину за руку и не удержавшись, она упала в снег.
– А все остальное? Остальное – стала бы? – Он тоже почти кричал, лицо стало бешеным.
– Прекрати! – Она загребла рукой полный ворох снега и взметнула ему в лицо. – Прекрати, не то скажу Хэчу…
Его лицо оказалось полностью запорошенным, какой-то жутковатой белой маской, какой рисуют в воображении снежных горных демонов удырджу. Потом он неторопливо отер лицо, загадочно улыбнулся.
– Не скажешь, – отчетливо и уверенно проговорил он. – Ты ведь не скажешь ему, Аю?
…И вот теперь Аю с болезненным чувством вины ощущала, как что-то такое в воздухе происходит… Будто скользит Хэчу по тонкому льду, а она знает, что подо льдом бездонная пропасть, но не смеет сказать. И как посметь, когда улыбнется на все ее сбивчивые слова Хэчу и скажет так, как говорит не поделившим добычу охотникам:
– Ну разве это повод желать человеку зла? Мир и без того огромен и тяжел, в нем и без нас зла больше, чем блох на больной суке. Давай лучше решим: пустое это, и зло отпустим – пусть к кому другому пристает, ты же знаешь: зло с бедой рука об руку ходит.
Вот такой он, ее Хэчу. А она – порченая, порченая, порченая! Аю закусила кулак, зажмурилась, чтобы не заплакать от боли. Хэчу, напротив, усмотрел в жесте жены другое, опустился на корточки, погладил узкие плечи:
– Извини, что напугал тебя, Аю, – мягко сказал он. – Я и сам от себя не ожидал, признаюсь. Говорят, больше всего человека из себя выводит то, что является отражением его собственной вины. Мудро говорят. Виноват я, Аю: приютил ургашей, не дал убить. А теперь, когда из щенков выросли волки, и кусают меня, не знаю, как быть… Понимаешь меня, Аю?
Аю кивнула, хотя ее мысли были заняты совсем не этим. Хэчу улыбнулся, опять истолковал все по-своему и прижал к плечу голову жены:
– Молчаливая ты у меня, Аю. Улыбаешься редко, больше грустишь все. Но я сделаю так, чтобы ты улыбалась чаще, Аю… Вот спроважу куда подальше этих ургашей, и мы с тобой заживем, – вот увидишь, как хорошо заживем, Аю…
Объединенный совет охоритов, созванный неожиданно хуланом Хэчу, всех изрядно переполошил. Хоть и ставили юрты меньше чем в пешем переходе друг от друга – только чтобы дать свободно пастись стадам, – но все уже было погрузились в свои домашние хлопоты. А тут на тебе: то ли война грядет, то ли еще что случилось. Нечасто хулан Хэчу собирает внеочередной совет, а до обычного, весеннего, еще ой как далеко. По становищам неслись пересуды одна другой несусветнее. Но прибыли все – уважение к хулану было велико.
Еще на рассвете Хэчу вместе с шаманом степных охоритов очертили палками широкий круг и зажгли в его середине большой костер, в который шаман добавил каких-то своих порошков, отчего дым стал золотисто-рыжего цвета – издалека видать, что не просто костер горит. Аю вынесла из юры стопки войлоков, воткнула в снег шест с навязанными лисьими хвостами – оберег рода. Увидев приготовления, начали собираться и просто зрители – женщины, дети. Не смея зайти на очерченную черту, они тем не менее не уходили, нетерпеливо переступали мерзнущими ногами.
К полудню главы двенадцати родов прибыли. Прибыл и Кухулен, заранее им извещенный. Сейчас старик сидел в юрте хулана, ожидая, пока все окончательно не рассядутся по своим местам, – не пристало отцу-отэгэ кого-то ожидать на морозе. Они с хуланом Хэчу вместе вышли из юрты и неторопливо прошествовали к отведенным им почетным местам.
Шаман трижды ударил в бубен, и разговоры потихоньку стихли. Хэчу поднялся, отыскал глазами ургашей, которые, будучи чужаками, стояли за пределами очерченного кольца. Холодно кивнув им, Хэчу поднял руку.
– Мои уважаемые гости, хуланы, – начал он своим тягучим красивым голосом. – Вчера пришли ко мне вот эти люди, – он показал на ургашей, – и принесли мне печаль на сердце, потому что принесли они мне жалобу не на кого-нибудь, а на Кухулена-отэгэ.
По рядам собравшихся прошел возмущенный гул. Кухулен-отэгэ был известным и уважаемым человеком не только среди охоритов – его знали за пределами его горных владений по всей степи. Даже свирепые джунгары ежегодно присылали к Кухулену свои дары из уважения к его мудрости. Поговаривали, что он приходится побратимом самому Темрику – свирепому хану джунгаров.
Хэчу подождал, снова поднял руку и продолжил:
– Ургашские гости, – он намеренно сделал паузу, – показали мне, что Кухулен-отэгэ колдовством отнял у них законную добычу.
– Это ложь! Как ты можешь верить этому, Хэчу! – крикнул хулан Томпо, младший сын Кухулена. От обиды за отца у него встопорщились короткие жесткие усики.
– Я не сказал, что верю этому, – спокойно возразил Хэчу. – Но ургашские гости – мои воспитанники, а Кухулен-отэгэ – мой дед. Я могу быть пристрастен в этом деле. Поэтому я собрал вас и прошу вас, хуланов, вынести решение по этому вопросу.
– Что тут решать? Гнать взашей ургашей! – крикнул кто-то из задних рядов.
Унарипишти и Даушкиваси, услыхав это, дернулись, явно не ожидая такого поворота событий.
– Думаю, решение стоит принять завтра, чтобы каждый из вас мог хорошо подумать и обсудить свое решение со своим родом, – рассудительно сказал Хэчу.
– Сегодня! Мы примем решение сегодня! – загудели голоса прибывших. Еще чего – таскаться по степи туда-обратно, когда все и так ясно: гнать ургашей, Хэчу и так слишком добр к ним!
– Как решит Совет. – Хэчу примирительно заулыбался. – Однако я предлагаю всем вам сначала отведать скромное угощение, приготовленное моей женой Аю, – он с любовью оглянулся на женщину, застывшую у входа в юрту, – а уж ближе к вечеру мы выслушаем обе стороны и решим, нужно ли нам будет еще время или нет.
– Дело, дело! – закивали головами хуланы. Все-таки умеет Хэчу погасить конфликт в самом его зародыше. Вот так, посидят, поболтают, пообспросят поподробнее об обстоятельствах… и никто не упрекнет Хэчу, что он на кого-то оказал давление или кого-то не уважил. Сами примут решение.
Несколько разочарованные зрители принялись расходиться: начало обещало быть таким заманчивым… но, может, к вечеру станет интересней? Хуланы один за другим входили в юрту, кланялись деревянным онгонам – духам предков, и рассаживались в круг. Аю обнесла всех чашками с крепкой настойкой на кедраче и поставила в центр юрты большое блюдо с вареным мясом и рисом, который в осень привезли и обменяли на меха на Пупе у куаньлинских торговцев. Приправленное травами и диким луком, диковинное блюдо оказалось куда как хорошо. Нахваливая хозяйку, хуланы аккуратно захватывали щепоть риса, подбирали его поданными лепешками и отправляли в рот. Куски мяса тоже брали пальцами, разгрызая кости крепкими зубами и смачно высасывая мозговую мякоть. Кости, которые гости бросали в широкую глиняную чашу, позже отдадут собакам.
Есть надлежало в молчании, из уважения к духам, пославшим эту пищу хозяевам. По мере того как гости насыщались, Хэчу сделал жене незаметный знак рукой, и она вышла: женщине не след слушать разговоры мужчин за чаркой, хозяин сам разольет гостям архи.
Аю с вечера договорилась со своей соседкой, что побудет это время у нее. Да только что-то неспокойно трепыхалось у нее внутри, и вместо этого она медленно побрела к реке, под защиту запорошенного снегом ивняка – ей почему-то не хотелось, чтобы ее кто-то видел.
Пришла, опустила пальцы в холодную воду и держала, пока они совсем не занемели. Вот так бы опустить в воду свое сердце и держать, пока совсем не застынет, отрешенно подумала она.
Обернулась, каким-то звериным чутьем узнав, угадав чужое присутствие. Дархан подошел совершенно бесшумно и теперь стоял прямо у нее за спиной. От неожиданности Аю резко вскочила, потеряла равновесие и упала бы в холодную воду, если бы сильные горячие пальцы Дархана не сжали ее запястье.
– Что же ты грустишь здесь одна, жена моего брата Хэчу? – спросил ее Дархан, и его глаза жгли ее, как угли. – Или брат недоволен тем, как ты подала чарки его гостям?
– Оставь меня, прошу тебя! – взмолилась Аю. Ей бы и убежать, да Дархан загораживал тропинку. И не обойти его – в глубоком снегу завязнешь, а сзади река.
– Не могу, Аю, – почти простонал Дархан. – Видят предки, не могу!
Его руки охватили ее, притянули к себе, жадные губы нашли ее губы. В ушах зазвенело, дрожащие губы Аю покорно раскрылись ему навстречу… Почувствовав, как она откликнулась, Дархан впился в нее яростным поцелуем, его пальцы рвали с нее одежду, добираясь до кожи и обжигая, обжигая… Задыхаясь, наполовину обезумев, Аю вырвалась и вскрикнула в ужасе: