Меч, конечно, оставался куаньлинским. Юэ вымазал его в крови и небрежно бросил рядом.
Они перешли на свой странный язык сразу, чтобы освоиться и чтобы ничем себя не выдать. Вначале Юэ произносил свою тарабарщину не вполне уверенно, но потом даже исхитрился, помогая себе жестами и мимикой, передавать кое-что, не переходя на заговорщический шепот.
Мяса им оставили достаточно. Демонстрируя вопиющую беспечность, они сидели в сгущающихся сумерках, нанизывали мясо на вертелы и ели его с наслаждением, ладонями утирая сок, стекающий по подбородкам. Юэ разошелся так, что принялся рассказывать на своем бессмысленном языке якобы смешную историю, вжившись в роль настолько, что Цой заходился вполне натуральным хохотом.
Периодически Цой перемежал рассказ ломаными бьетскими фразами, в каждой из которых умело подчеркивалось происхождение Юэ и род его занятий. Юэ как раз с важным видом, положа руку на одно колено и величественно поводя вокруг второй, повествовал об Ургахе (то есть часто повторяя это название и сопровождая свой рассказ завываниями), когда ему показалось, что они здесь не одни. И довольно давно. Просто тишина стала иной. Ему отчетливо представилось дуло маленькой трубки, нацеленное ему в спину, внимательные глаза, следящие за ним из чащи. И краем глаза даже показалось, что за деревьями что-то мелькнуло.
Он доверительно нагнулся к Цою, приложил руку к его уху и громко прошептал очередную порцию бессмыслицы, сделав при этом всем понятный непристойный жест и расхохотавшись. Цой залился тонким, елейным, похожим на ржание хихиканьем. От смеха у него на глазах выступили слезы:
– Моя господин смешить про ургашская шлюха, – наконец произнес он. – Что они это так делать… Я не знать… О-хо-хо!
– Утупирим парашавасу тогхыр ууданн! – сказал Юэ таким тоном, каким заканчивают непристойную шутку, и Цой опять зашелся своим поразительным хихиканьем. Юэ почувствовал, что смех вопреки всему дергает уголки его губ.
– Что делать с этим будем? – спросил Цой, махнув в сторону трупа.
– Шиконима. Жавкозыыс ассви тмпу вызыгаам! – сдвинув брови, выдал Юэ.
Цой бросился на землю.
– Нет, моя гаспадина! – завыл он в ужасе. – Никому не сказать, что вы убить его. Могут другие быть рядом, нас убивать! Мы его только найти. Его убить бьеты, бьеты! – Он сделал знак в темноту. – Мы не убивать, ничего не знать!
– Фыыр дэзон! – барственно махнул рукой Юэ, вытирая под несуществующими усами. – Эхдо!
– Эхдо, эхдо! – закивал Цой, поразительно точно копируя движения маленького человечка перед знатным господином. – Он на нас первым напасть, мы не знать. Ничего не знать! Торговать идти, ничего не знать!
– Уводо. Вам, – значительно сказал Юэ. Цой проворно вскочил с колен и забегал вокруг него, расстилая плащ, сворачивая из сумки подобие головного изголовья. Время для того, чтобы спать, было, конечно, раннее, но сидеть и разговаривать на несуществующем языке под нацеленными смертоносными трубками было невыносимо.
Они покряхтели и поворочались скорее для виду, затем как могли выровняли дыхание. По крайней мере, слушая ровное дыхание Цоя, его неритмичное сопение и даже периодическое всхрапывание, Юэ ни за что бы не подумал, что этот человек не спит. Сам он дышал тихо.
Он скорее почувствовал, чем услышал, как рядом с трупом материализовались две тени, торопливо обшарили его. Видимо, они что-то нашли, так как так же бесшумно растворились в кустарнике. Потом, через бесконечно долгий промежуток времени, они пришли снова. Юэ боялся даже приоткрыть глаза. Это было бы бессмысленно в такой ситауции, а дрожание ресниц могло выдать его. Поэтому он изо всех сил старался сохранить пустое, обмякшее лицо спящего, и слушал. Он слышал, как они роются в их вещах, как в мешке под чужими пальцами постукивают присланные Бастэ горшочки с мазями и противоядиями, как шуршит что-то из мешка Цоя, как кто-то еле слышно шипит и чмокает, – вероятно, засунув палец в рот и оцарапавшись о лезвие меча. Как кто-то, наконец, подходит и садится на корточки рядом с ним. Юэ чувствует тепло сидящего рядом человека, исходящий от него резкий неприятный запах сала, мочи и грязной одежды. Вся жизнь проходит перед его глазами, пока неизвестный бьетский воин всматривается в его лицо, лицо безмятежно спящего человека.
И когда они удаляются, он еще долго не может поверить, что все еще жив.
Они, конечно, не могли спать в эту ночь. После того как его уши перестали различать что-либо определенное, Юэ еще долго лежал абсолютно неподвижно. Но думать ему никто не мешал. После этой ночи он не мог считать Цоя предателем, определенно. У него была прекрасная возможность отправить Юэ на смерть одного, но монах этого не сделал. Хотя бы одного можно перестать подозревать, – если, конечно, они доживут до утра. Юэ и подумать не мог, что способен в такой момент чувствовать облегчение. А он чувствовал.
И никогда не радовался так ни одному рассвету.
Бьеты не ушли. Скорее всего несколько разведчиков будут следить за ними еще несколько дней и убьют при первой же ошибке. Однако убитый солдат и карта, всунутая Юэ ему за отворот сапога, сделали свое дело. Бьеты хотя бы засомневались. А потому они, нарочито бодро переговариваясь и совершенно не замечая столь очевидных следов присутствия, как заломленная ветка и лежащее в другой позе тело, плотно позавтракали, собрались и двинулись в выбранное наугад ущелье. Цой сопроводил свой выбор комментарием на ломаном бьетском, из которого только дурак не мог понять, что они оказались в здешних далеко не безопасных краях с целью собрать смолу дерева ассав – приземистого, колючего, дивно цветущего весной, а летом истекающего ароматной смолой, которая, считалось, имела магические и лечебные свойства. Цой придумал объяснение за эту долгую, невероятно долгую ночь. Они сошли с тропы и принялись деловито карабкаться на осыпающийся мелкими камушками склон. Им повезло: они наткнулись на деревце ассава и теперь могли продемонстрировать оставшимся невидимыми наблюдателям свою непомерную радость. Юэ исполнил вокруг деревца импровизированную пляску, трижды поклонился и принялся срезать с коры потеки липкой смолы с таким блаженным лицом, какое только смог изобразить. Цао оглашал окрестности ликующими криками. Смола ассав была красновато-рыжей и пахла нежно и терпко. Из нее действительно готовили лекарства от головной боли и болей в суставах, как помнил Юэ. Скатав из нее аккуратные шарики, он всыпал их в сумку, вытер липкие пальцы об одежду и сделал ликующий жест, который не оставлял никаких сомнений в его желании продолжить охоту. Ассавы росли в этих горах, и за драгоценной смолой действительно находилось немало охотников.
Они беспорядочно плутали по горам целый день, оставаясь в виду у наблюдателей. Нашли еще три дерева. Измазались смолой. Оставались живыми. Чувство опасности таяло. Юэ прекрасно понимал, что где-то там, совсем недалеко, проходит невидимая граница, переступить которую, опасно приблизившись к запретному городу, для них означает смерть. Однако сейчас он начал всерьез тревожиться за своих людей. Даже если им удалось сбить с толку бьетов хотя бы на время, удастся ли Синтаю не обнаружить их и достигнуть своей цели?
Вторую ночь они провели столь же беспечно, расположив костер так, что все их перемещения оставались видными, как на ладони. Долго болтали у костра. Юэ осваивал свой бессмысленный язык, придумывая на ходу новые слова. Кроме того, с помощью нескольких придуманных слов они, как оказалось, могут общаться, хоть нередко и не понимают друг друга. Вторую ночь они тоже практически не спали.
Бьеты не пришли, по-видимому, решив, что жертвы никуда не денутся. Едва рассвело, они со своим нарочитым энтузиазмом двинулись в путь. Цой забирал все севернее. Ассавы начало попадаться больше, собранная добыча оттягивала сумки. Юэ сознательно выбирал для сбора как можно более открытые места, – так была хоть какая-то гарантия, что бьетская игла не вонзится в тебя прямо сейчас. Не сговариваясь, они выбрали место для ночлега намного выше, невзирая на пронизывающий холод, долетающий с вершин, которые стали заметно ближе. Запалили костер, гоготали, как очумелые. Их смех эхом отражался от стен, так что слышно их было, наверное, многим. Наконец, по еле заметному сигналу руки Юэ они улеглись рядышком, словно согреваясь, закрылись одним плащом.
– Долго нельзя. Поймут скоро, – шепнул Юэ еле слышно, когда они оказались нос к носу в тишине, нарушаемой только потрескиванием костра.
– Мы лежать между скала и костер, – ответил Цой так же тихо. – Нас хуже видать.
Юэ пожалел, что не выработал никакого плана встречи со своим отрядом. Приходилось действовать наобум.
– Ночью забраться на вершину горы. Видно далеко. Увидеть город, – тихо сказал он.
– Плащ, – хитро усмехнулся маленький монах.
Юэ не успел и глазом моргнуть, как он уже выкатился в темноту. Оказалось, он может двигаться не менее бесшумно и незаметно, чем бьеты. Юэ понял только, когда под плащ начали заползать пучки местной жесткой травы и ветки, – до тех пор, пока не образовалась подходящая по размерам куча, которую с расстояния, в темноте, можно было принять за спящих. Сумки с провиантом и мазями и вообще все, что у них осталось, пришлось бросить. В какой-то момент Юэ почувствовал ужас, когда следом за Цоем, вертким, как угорь, принялся карабкаться наверх. Один камешек, неосторожно сорвавшийся из-под ноги, и…
Сапоги с подошвами из мягкой кожи ступали бесшумно. Меч – единственное, что Юэ взял с собой, он закинул на спину, чтобы не мешал. Идти было уже нельзя – приходилось карабкаться в темноте и тишине, стиснув зубы, медленно нащупывая опору. Нога, рука, нога, рука. Пальцы впивались в камень, как клещи. Сверху сыпался песок из-под ног проводника, забивал волосы и ноздри. Изредка Юэ отдыхал, нащупав выступ пошире. И снова полз наверх.
Сначала пришла усталость. Юэ обливался потом на ледяном ветру, от которого пальцы превращались в бесчувственные обрубки. Они поднимались все выше, деревьев уже почти не было, зато хребет здесь изогнулся благословенной лощиной, и их наконец закрыло нависшей скалой. Можно было распрямиться и какое-то время двигаться бегом. Потом опять на четвереньках. Потом опять на руках, не имея сил и возможности смахнуть выступающие злые слезы.