Вошел, хромая, царь; выслушал приветствия, сел, вытянув негнущуюся ногу. Теперь Филипп мог меньше упражнять ее, она выдерживала вес тела, на костях наросла новая здоровая плоть. Александр, стоявший рядом, заметил, что Филипп окреп.
Ритуальные слова были произнесены. Глава вестников развернул свиток:
– Аполлон Пифийский Филиппу, сыну Аминты, царю Македонии, отвечает так: «Увенчан для алтаря бык, конец близок. И жертвенный нож занесен».
Собравшиеся выразили предписываемое в таких случаях удовлетворение благим предзнаменованием. Филипп кивнул Антипатру, который с облегчением кивнул в ответ. Парменион и Аттал испытывали на побережье Азии затруднения, но теперь основные силы могли выступить в поход. Вокруг одобрительно загудели. Благоприятного ответа ждали: богу было за что благодарить царя Филиппа. Только особо избранным, бормотали придворные, Аполлон Двуязычный отвечал с такой ясностью.
– Я постоянно попадаюсь Александру на глаза, – сказал Павсаний, – но так и не получил от него знака. Вежлив, да; но таким он всегда был. Александр с детства знал всю историю. Я привык видеть это в его глазах. Но он не дает знака. Почему нет, если все это правда?
Дейний пожал плечами и улыбнулся. Он боялся этой минуты. Если бы Павсаний собирался расстаться с жизнью, то сделал бы это восемь лет назад. Человек, одержимый местью, хочет пережить своего врага и ощутить сладость его смерти. Это Дейний знал; все было подготовлено.
– Разве это удивляет тебя? Такие вещи, однажды увиденные, вспоминаются позже. Ты можешь быть уверен, что о тебе позаботятся как о друге; сдержан, конечно, он только из осторожности. Послушай, я принес тебе кое-что, это успокоит тебя.
Дейний раскрыл ладонь.
– Одно кольцо похоже на другое, – сказал Павсаний, посмотрев.
– Взгляни хорошенько. Вечером, за ужином, ты увидишь его снова.
– Да, – сказал Павсаний. – Этого мне будет достаточно.
– Как, – воскликнул Гефестион, – ты опять носишь свое кольцо со львом! Где оно было? Мы искали повсюду.
– Симон нашел его в сундуке для одежды, – сказал Александр. – Должно быть, я шарил рукой в тряпках и обронил его.
– Я сам там смотрел, – возразил Гефестион.
– Полагаю, оно закатилось между складок, – сказал Александр.
– Ты не думаешь, что Симон его украл, а потом испугался?
– Симон? Он не так глуп: все знают, что кольцо мое. Сегодня, кажется, счастливый день.
Александр намекал на Эвридику, которая только что разрешилась от бремени, опять девочкой.
– Да выполнит бог доброе предзнаменование, – сказал Гефестион.
Александр и Гефестион спустились к ужину. Александр остановился у входа, чтобы поздороваться с Павсанием. Заставить такого человека улыбнуться всегда было пусть небольшой, но победой.
В предрассветном сумраке старый театр Эгии пламенел в сиянии факелов и светильников. Маленькие лампы порхали, как светляки, в руках слуг, провожавших гостей к их местам. На скамьях лежали подушки. Легкий ветер от горных лесов разносил запахи смолы и многолюдной скученной толпы.
Внизу, в орхестре, были составлены в круг двенадцать алтарей олимпийцев. На них ярко пылал благоухающий ладаном огонь, который освещал одеяния священнослужителей и мускулистые тела младших жрецов, держащих блестящие тесаки. С полей внизу доносилось блеяние и мычание жертвенного скота, обеспокоенного суетой и светом факелов; на животных уже надели венки. Их голоса перекрывал рев Зевсова белого быка с позолоченными рогами.
На возвышении стоял трон царя. Убранство его еще смутно различалось в полумраке. К трону примыкали кресла для сына Филиппа и его нового зятя.
В верхних ярусах сидели атлеты, возницы колесниц, певцы и музыканты, которым предстояло состязаться в играх, когда те будут освящены обрядом. Маленький театр был полон приглашенными Филиппом гостями. Солдаты и крестьяне, горцы, спустившиеся в город, чтобы увидеть представление, сновали и топтались на затененном склоне холма вокруг чаши театра или толклись вдоль дороги, по которой должна была пойти процессия. Голоса вздымались, опадали и смешивались в хоре, как волны на гальке пляжа. Мальчишки усеяли сосны, которые черными силуэтами вырисовывались на востоке светлеющего неба.
Старую ухабистую дорогу к театру разровняли и расширили для шествия. В свежем предрассветном воздухе сладко пахла прибитая горной росой пыль. Солдаты, которым предписывалось расчистить путь, несли факелы, добродушно распихивая толпу: толкавший и тот, кого толкали, часто оказывались единоплеменниками. Факелы гасли в набирающем силу безоблачном летнем рассвете.
Когда вершины хребтов за Эгией окрасились розовым, стало видно все сверкающее великолепие торжества: высокие алые шесты, позолоченные флероны в виде льва или орла, развевающиеся знамена, гирлянды цветов, перевитые плющом; Триумфальную арку с вырезанными на ней и раскрашенными изображениями подвигов Геракла венчала Победа, которая держала в вытянутых руках позолоченные венки. По обе стороны от богини стояли двое живых золотоволосых мальчиков, одетых музами, с трубами в руках.
Лицом к легкому утреннему ветру в древнем каменном акрополе крепости Эгии стоял Филипп. Его голову венчал золотой лавровый венок, пурпурный плащ скрепляла золотая пряжка. Щебет птиц, резкие звуки настраиваемых инструментов, голоса зрителей и распорядителей церемонии доносились до него сквозь низкий рокот водопадов. Взгляд царя блуждал по равнине, простиравшейся на восток к Пелле и морю в утренней дымке. Его пастбище, покрытое сочной зеленью, лежало перед ним; рога соперников были сломаны. Широкие ноздри царя втягивали свежий родной воздух.
За ним, в алой тунике, перетянутой украшенным камнями поясом, стоял рядом с новобрачным сын Филиппа Александр. На его блестящих волосах, свежевымытых и расчесанных, лежал простой венок из летних цветов. Половина греческих городов прислала Филиппу, в знак почтения, венки из кованого золота, но Александр не получил ни одного.
По двору выстроились кругом царские телохранители, готовые следовать за Филиппом. Павсаний, их начальник, расхаживал вдоль рядов. Те, кто оказывался на его пути, начинали поспешно оправлять одежду и оружие, но вскоре, видя, что начальник не смотрит на них, успокаивались.
На северном валу стояла среди своих служанок новобрачная, только что поднявшаяся с супружеского ложа. Клеопатра не нашла на нем удовольствия, хотя готовилась и к худшему. Муж и дядя Александр вел себя с ней благопристойно, не особенно напился, щадил ее юность и девственность и не выглядел таким уж старым. Клеопатра больше не боялась его. Перегнувшись через грубый каменный парапет, она рассматривала длинную змею процессии, тянущуюся вдоль стен. Подле нее мать пристально глядела во двор, ее губы двигались, доносилось приглушенное бормотание. Клеопатра не пыталась разобрать слов. Она ощущала колдовство, как жар от невидимого огня. Но уже настало время ехать в театр, их носилки были готовы. Скоро Клеопатра будет на дороге в Эпир; все это утратит важность. Даже если Олимпиада явится туда, брат матери Александр сумеет ее обуздать. В конце концов, в этом что-то было: иметь мужа.
Музы дунули в трубы. Через арку Победы, под изумленные крики, двенадцать богов проследовали к своим алтарям. Каждую платформу тянула пара коней, покрытых красными и золотыми чепраками. Деревянные изображения были сделаны в полный рост богов, семь футов, и раскрашены афинским мастером, который работал для Апеллеса.
Сидящий на троне царь Зевс, со своим жезлом и орлом, представлял собой уменьшенную копию гиганта Зевса Олимпийского. Его трон был позолочен, одежда не гнулась от множества драгоценных камней и золотой канители. Аполлон носил наряд музыканта и держал в руке золотую лиру. Посейдон ехал на колеснице, запряженной морскими конями. Деметра сидела в короне из золотых колосьев, вокруг нее мисты держали факелы. Царицу Геру окружали ее павлины; насмешники замечали, что супруге Зевса отведено далеко не первое место. Дева Артемида, лук за плечами, держала за рога преклонившего колени оленя. Обнаженный Дионис оседлал пятнистого леопарда. Афина стояла со щитом и шлемом, но без аттической совы. Гефест поднимал свой молот. Арес, поставив ногу на поверженного врага, свирепо смотрел из-под увенчанного гребнем шлема. Гермес завязывал крылатую сандалию. Афродита, задрапированная в струящийся шелк, сидела среди цветов, маленький Эрот стоял рядом. Многие вполголоса замечали, что скульптор сделал богиню похожей на Эвридику. Та еще не оправилась от родов и не смогла присутствовать на празднестве.
Когда последний олимпиец прошествовал под торжественные звуки фанфар, появилась тринадцатая платформа.
Царь Филипп сидел на троне, по бокам которого вместо подлокотников лежали, подняв головы, леопарды; над ним возвышался орел. Ноги царя покоились на крылатом быке в персидской тиаре и с человеческим лицом. Мастер сровнял его угловатую фигуру, убрал шрамы; Филипп походил на себя десятилетней давности. В остальном изображение можно было счесть живым, казалось, черные глаза вот-вот задвигаются.
Раздались приветственные крики, но, как струя холодного течения в теплом море, их раскололи трещины зловещего молчания. «Его следовало сделать меньше», – шепнул какой-то старик-селянин своему соседу. Искоса поглядывая на цепочку покачивающихся впереди богов, люди осеняли себя быстрыми знаками от сглаза.
Последовали вожди Македонии, Александр Линкестид и остальные. Даже те, кто явился из самого дальнего захолустья, были одеты в плащи хорошей вычесанной шерсти, с вышивкой и золотой брошью. Старики, помнившие дни, когда одежду шили из козьих шкур и бронзовые булавки считались роскошью, щелкали языками: то ли недоверчиво, то ли удивленно.
Под низкий рокот дудок, наигрывающих дорический марш, прошли телохранители царя с Павсанием во главе. Одетые в парадные доспехи, они улыбались друзьям в толпе: день празднества не требовал обычной суровости. Но Павсаний смотрел прямо перед собой, на высокие ворота театра.