Как друзей Паши, нас посадили в конце стола, рядом с Оксаной и Юлей. Димка вовсю ухлестывал за брюнеточкой, которая охотно с ним кокетничала.
— Вот так живут Пашины родители, — сказала Оксана. — К Саше пойдем послезавтра.
— У Паши папа помещик?
— Нет, заместитель председателя колхоза, главный агроном.
— А почему к Саше пойдем послезавтра?
— Потому что свадьба продлится пять дней.
— Отлично, — выдохнул я. — А где председатель колхоза? — по сторонам от свидетелей сидели почетные негры.
— Его нет. Он сейчас в отпуске, в Нигерии.
— Жаль, так хотелось взглянуть на черного председателя. — Я осмотрелся:
— Хорошая должность у Пашиного папаши.
— Не должность, я же говорила, что он работает агрономом. Ведущий агроном области, к нему со всех концов света приезжают.
— Всего лишь агроном?
— Старший ведущий агроном-мичуринец.
— Понятно, — протянул я.
Понятным было то, что на столе удивляли не разнообразные аппетитные домашние заготовки из мясных и овощных блюд, большое количество бутылок, а огромная ваза в центре стола, на которой лежали похожие на футбольные мячи помидоры, полуметровые огурцы, редиска и головки лука напоминающие маленькие дыни. Возле фонтанчика покоились две тыквы, которые добрая фея без «напряга» могла превратить в кареты для Золушки.
— Он недавно получил правительственную премию, — с гордостью за колхозного мичуринца сообщила Оксана.
— Знаешь сколько помидоров и огурцов ушло на приготовление салатов?
— Понятия не имею.
— Четыре помидора, шесть огурцов и восемь картофелин.
— Оригинально, — хмыкнул я. — Только такой помидор, — я кивнул на вазу, — неудобно кушать.
— А ты не один кушай, — Оксана рассмеялась. — Как ты не понимаешь — один урожай с колхозного поля, может обеспечить овощами город, тысяча полей — прокормят страну.
Я представил длинный армейский стол и Аникина, разрезающего помидор на манер арбуза, рядом стоит Маркулис и раздаёт солдатам малиновые ломти. Смешно.
— Горько! Горько! Горько! — заревели со всех сторон. Гости хотели кушать, гости желали выпить: тарелки и рюмки были полны.
— Горько! — заорал я.
Молодые смущенно поднялись, покраснели, как мичуринские помидоры и наклонились друг к другу.
— Один!.. Шесть! — считали гости.
— Десять!!! Слабо! Слабо!
За столом, с молодыми сидели свидетели и родители. Главный колхозный мичуринец, папа Паши, восседал в белой рубашке, с глухим воротом, оживленно жестикулировал вилкой и непрестанно разглагольствовал с соседями.
— Вы посмотрите какие огурцы! Это шестая модель Пепино. А томаты! Это такой превосходный кетчуп, хоть и шкура толстовата! Подождите, вот на десерт принесут….
Его жена — полная женщина с простым добрым лицом, часто поднималась из-за стола и убегала на кухню, отдать распоряжения приглашенным поварам и официантам. Родители Саши, не являлись гегемонами, а представляли интеллигентскую прослойку социального пирога. Сашин папа: седой, высокий, худой мужчина в больших роговых очках, был одет в строгий черный костюм, с белой хризантемой в петлице. Сашина мама, гораздо моложе супруга — ярко крашенная блондинка, с алыми пухлыми губками женщины вамп. Она все громко и вызывающе смеялась, восклицая: «Как замечательно! Да, что вы говорите! О!».
Негры смотрели в её сторону плотоядно облизываясь, препарируя молочного поросенка, зажаренного на углях. Им пошли навстречу и приготовили несколько национальных блюд, которые они с аппетитом трескали: бананы в тыквенном соусе, лангусты под соусом а ля Марсель, бычьи ребрышки и устрицы. Запивали национальным напитком: толи «Туборгом», толи «Хейнекеном». Оксана потом объяснила, что один негр из семьи вождя могущественного племени поклоняющегося культу Вуду, и родился в Москве, второй — считал, что в его знойной крови есть густые, тяжелые, голубые капли пра-пра-плантатора — французского графа-колонизатора. Они вели себя скромно, ели, стреляли глазами и громко срыгивали. Белые костюмы им шли. Как я понял, у вудиста на шее висел золотой кулон с изображением черепа.
Остальные приглашенные были обычными приглашенными и не столь интересными, они быстро смешали в тарелках горячие и холодные закуски с салатами, и с короткими паузами поднимали и опускали: стаканы, рюмки, графины. Иногда вспоминали про молодых и громко кричали, протягивая в их сторону рюмки, как микрофоны: ГОРЬКО!!!!
Первый раунд прошел, приступ голода отразили: домашними чесночными колбасами, заливным языком, холодцом, салатами, среди которых, как всегда лидировал в топе — «оливье», все щедро залилось водкой, шампанским, вином; желудок отяжелел, голова захмелела, захотелось не хлеба, а духовного причащения…
Из беседки показались музыканты: гитара, «Ионика», ударные, солистка. Молодое ВИА скрывало свои лица под длинными, распущенными волосами, все были одеты в униформу: джинсы, черные майки: грудь прочертила белая молния, хоть немного позитива; черные очки. Музыканты занялись проверкой инструментов.
— Они играют на нашей дискотеке, в клубе, — сообщила Оксана. — Очень способные музыканты.
Со стороны особняка, от гаражной площадки, ветер принес запах жаркого.
— Скоро шашлыки подадут.
— Откроют счет второго раунда.
— Что ты сказал?
— Это так, к слову.
Веселье набирало размах. Алкоголь и полный желудок способствовали установлению благодушно-игривого настроения. На нас никто не обращал внимания. Мы ухаживали за девушками, девушки ухаживали за нами.
Зазвучали инструменты. Музыканты открыли муз-обоз с песни: «А цыган Идет».
Песня оживила: водку начали запивать водкой.
Мохнатый шмель — на душистый хмель,
Цапля серая — в камыши,
А цыганская дочь — за любимым в ночь,
По родству бродяжьей души.
Так вперед — за цыганской звездой кочевой —
На закат, где дрожат паруса…
Как говорил Кирилл: «Вторая часть марлезонского балета — танцы!»
— Ты танцуешь? — спросила Оксана, в её глазах плясали звездочки.
— И пою, — ответил я поднимаясь из-за стола. Посмотрел на тетрадь.
— Не бойся, никто не возьмет, народу не до чтения.
— Я не боюсь. — Взял Оксану за руку и мы побежали к танцующим, там уже были жених с невестой и мичуринец, яростно отбивающий коленца. Димка и Люда остались за столом.
Песня смолкла, и я вернулся за стол, объяснив Оксане, что необходимо кое-что занести в дневник, для истории.
— Извини, сейчас не спею, утром может быть поздно.
Она обиженно поджала губки и отвернулась.
Прислушался к Димкиному разговору.
— …не Ахматова, это псевдоним. В девичестве она звалась Анной Горенко. Вышла замуж за Николая Гумилева. Мне нравился Гумилев, основатель акмеистического учения, к которому относились также: Городецкий, Мандельштам, Ахматова, Нарбут. Помнишь эти строчки:
«Сегодня я вижу, особенно грустен твой взгляд
И руки особенно тонки, колени обняв.
Послушай: далеко, далеко, на озере Чад
Изысканный бродит жираф…»
Димка взял руку Юли, поцеловал пальцы. Девушка покраснела. Я схватил рюмку с водкой, залпом выпил. Поискал среди танцующих Оксану. Возле неё вертелся пьяненький мужичок в красном пиджаке и зеленом галстуке. Музыканты весело наяривали:
«Звенит январская вьюга,
И ливни хлещут упруго,
И звезды мчатся по кругу,
И шумят города…»
— Шумят, — хмыкнул я, листая тетрадь. — С чего начнем сегодняшнюю исповедь?
Надо мной кто-то встал, благоухая сивушным перегаром.
— Будешь много знать, скорее убьют, — не оборачиваясь сказал я.
Человек икнул и испуганно отшатнулся. Донесся раздраженный голос:
— Не молодежь, а сплошь бандиты: ни почета, ни уважения.
Я поднял голову. От меня спотыкаясь отходил мичуринец.
— Нет, разве так играют! — Димка поставил на стол пустую рюмку. — Сплошная лабуда! — он хлопнул по столу ладонью и встал.
— Эй, боец, ты куда?
— Спокойно…. Максим, добавил он с паузой — За очками, в больших черных зрачках плясали веселые хмельные чертики. — Сейчас увидишь.
Он направился к музыкантам. Я не успел вмешаться, как он был среди них. «Сейчас начнется», — с тоской подумал я: «Песенка про зайцев».
Димка вцепился в микрофон, тот угрожающе провыл. К Хвалею подступил обеспокоенный музыкант, с улыбкой выслушав, тряхнул гривой.
— А сейчас, с разрешения творческого коллектива «Вечная Молодость», хочу подарить жениху и невесте музыкальный подарок. Песня от творческого коллектива — «Воскресение».
Гости столпились перед беседкой, захлопали в ладоши. Жених с невестой, держась за руки, встали напротив Димки. Ко мне приблизились Оксана.
— Твой друг поет?
— И играет, — ответил я, наблюдая как Димка отбирает гитару.
Он заиграл и запел. Мои опасения оказались напрасными, я вознес хулу и благодарность Димкиным приемным родителям.
«Сущность явлений и лет вереница,
Лица друзей и маски врагов,
Ясно видны и не могут укрыться,
От взора поэта — владельца веков.
Свет дальних звезд и начало рассвета,
Жизни секреты и тайны любви,
Миг откровенья, сердцем согретый,
Все отражается в душе поэта —
В зеркале мира…»
— У тебя хороший друг, — сказала Саша Паше, целуя в мочку уха.
— Это не мой друг, а твой, — пробормотал, отстраняясь жених.
Я с опаской посмотрел на Оксану, но она слушала песню.
— С чего ты взял, что он мой друг? Я впервые его вижу, — возразила невеста.
— Тогда чей он друг?
— Может он твой дальний родственник? — спросила Саша.
— Что я, родственников не знаю? Он не из деревни. Видишь костюм какой крутой. Может это твой родственник?