Недоуменно пожала плечами.
— Для самой — загадка. У летчиков бы спросить…
— Они уже ничего не скажут. А куда летели?
— В Горный.
— Откуда?
— Со стороны Красногорского. Вернее, из того угла.
— Рейс пассажирский был?
— Нет, спецрейс. Я на него случайно попала.
— Сама-то в Горном живешь?
— В Барнауле.
— А в Красногорском углу что делала?
— Возвращалась из командировки.
— Кто ж ты по специальности?
— В офисе работаю. Конторский работник.
— Ясно, — усмехнулся он, — хотя ничего не ясно. Нынче кого о чем ни спросишь, все — коммерческая тайна.
— А у тебя их нет? — спросила Алена, старательно оглядывая тонкие косточки и запивая бульоном. — Коммерческих тайн?
— Да вообще-то тоже есть, — признался он. — К примеру, ни один охотник не скажет другому, сколько добыл соболей. Есть и другие трофеи, о которых помалкивают. Тайны есть у всех.
— Тогда квиты.
— Конечно. И извини за расспросы. Вижу, отвечаешь будто перед следователем. Даже совестно стало.
На воле взлаял Дымок. Алексей напряженно прислушался, вышел из избушки, но сразу же и вернулся.
— Думал, твои спасатели идут, но — пусто.
— На кого же он лаял?
— Белка-летяга на кедре шарится.
Помолчали, отхлебывая рябиновый взвар.
— Алексей, — проговорила вдруг Алена, — а далеко отсюда эта гора, где мы… Ну, ты понимаешь, о чем я…
— Чедор-то? Напрямую — близко, но сильно круто. Есть кружной путик. Он — пологий, да только идти долго. Часа три с половиной. Если, по ходу, ловушки обихаживать. А что?
— Да вот все думаю, как ты меня нес оттуда. Измучился, наверно? Ведь тяжелая. Все руки оттянула, да?
— Я тебя не на руках нес.
— На спине тащил?
— Нарты из лыж сделал и катил.
— Спасибо тебе, Алексей, — проговорила Алена задумчиво.
Недоуменно глянул на нее. Та была как замороженная, но, вроде, помаленьку начала оттаивать душой.
— За что?
— А за все. За спасение, за заботу. И за этот чудесный обед. Рябчики — сплошное объедение. И компот такой вкусный. Веришь, сразу силы появились.
— Тогда будем учиться ходить. Возьми-ка костыль. Та-ак… опирайся на мое плечо и попробуй пройти. Колено не сгибай. Ногу ставь на всю ступню. Больно?
— Маленько ноет.
— Ничего. Давай до печки и обратно. Ну, смелее!
— Получается, — проговорила она, конфузливо улыбаясь.
— Все у тебя получится, — обнадежил он, — скоро бегать будешь.
— А давай выйдем из избушки, — предложила она.
— Неужто сможешь?
— Попробую.
— Тогда надо надеть шубку.
— А мы всего на минутку. Налегке, без шубы.
Снял с гвоздя ее шапку и, неумело пригладив светлые волосы, надел ей на голову. Оглядел, как сидит шапка, подправил.
— Вот теперь красиво. Жаль, настенного зеркала нет. Оценила бы мое старание. Ну что, пошли?
— Пошли.
— Держись за меня крепче.
Придерживая Алену за талию, медленно вывел из избушки на чистинку перед навесом и, хотя она опиралась на костыль, не отпускал ее.
Она огляделась, с наслаждением вдыхая морозный воздух.
— Боже, какая красота кругом… — зашептала восхищенно. — Кедры такие огромные, прямо великаны. Они будто дремлют. Снежинки на них сверкают и переливаются всеми цветами. Даже не верится, что такое чудо есть на свете. Погляди, сугробы, от солнышка, прямо золоченые. А вот тени от кедров и сугробов абсолютно синие. Почему они синие?
— От неба. Видишь, какое оно темное, густое?
— Вижу. А почему горы тоже синие?
— Потому что — далекие. Это только кажется, что они близко. Прозрачный воздух их так приближает.
Глаза Алены повлажнели, она часто заморгала.
— И ведь всего этого я могла уже не увидеть…
— На морозе нельзя плакать, — мягко сказал Алексей, — слезинки застынут, и твои прекрасные глазки заболят.
— Не буду, — прошептала с горьким вздохом и утерла глаза ладошкой.
— Пошли в избу, а то простынешь. На первый раз — хватит, — позвал он.
— Ты иди, а я — через минуту. Ладно? — смущенно заулыбалась сквозь слезы.
— Понял. За тобой выйти?
— Не надо. Я сама.
— Гляди, — предупредил он уходя. — В случае чего, зови, не стесняйся.
Она и на самом деле самостоятельно отворила дверь и вошла в избушку, помогая себе костылем. Зябко склонилась над печкой, подставив лицо под теплые струи, и даже глаза закрыла от блаженства.
— А ты молодчина, — искренне похвалил он, — если так и дальше, денька через два станешь сносно ходить. Потом расправишь крылышки и улетишь из этой глухой таежки. По дому-то сильно скучаешь?
Отозвалась сдержанно:
— У меня там — мама.
Поинтересовался осторожно:
— И больше никого?
— Отца у меня нет. Вернее, он не живет с нами.
— А ты… — начал он, но Алена перебила его с укоризненным прищуром.
— Хочешь спросить, замужем я или нет?
— Боюсь, рассердишься. Вдруг тоже тайна.
— Никакой тайны нет. Не замужем я. Но это ни о чем не говорит.
— Да я ни о чем таком и не подумал. Просто мыслишка одна на ум пришла. Коли сильно скучаешь по маме, твое возвращение к ней можно ускорить.
— Как?
— Могу смотаться в поселок за помощью. На это уйдет два дня. День — туда и день — обратно. Если ты поживешь тут одна…
— Одна? — с живостью перебила она. — Да я от страха с ума сойду.
— В городе можно бояться, а здесь — кого? Да и Дымок останется, будет охранять. Дров занесу, продукты есть. Так что — ничего страшного.
— Для тебя, может, и ничего, а я не смогу.
— Ну, смотри… Мое дело — предложить. Хотел как лучше.
— Даже не уговаривай. Понимаю, я тебя связываю, мешаю охотиться, но оставлять в тайге одну, после всего, что было — не великодушно.
— Ты мне совсем не мешаешь. Даже наоборот. С тобой интересно. Но раз не хочешь оставаться одна, то и не надо. Будем ждать.
Алена прошла к нарам и, прислонив костыль к стене, легла и замолкла. Алексей вымыл посуду, прибрал на столе и, чтобы не терять времени, достал моток проволоки и принялся вязать беличьи петельки. Он думал, что Алена уснула, но она через несколько минут вдруг спросила совсем не сонным голосом:
— У тебя тут календарь есть? Или зарубки делаешь?
— Сегодня — тридцатое ноября, — отозвался он суховато.
— И давно я у тебя?
— Четвертый день. Еще есть вопросы?
— Ты солгал мне, что я не связываю тебя. Вижу, как ты маешься.
— Меньше об этом задумывайся. Ты попала в беду, и я помогаю. Если сам попаду, кто-нибудь тоже поможет. Люди должны помогать друг другу, чтобы не пропасть. И ничего в этом особенного нет.
— Ну ладно, успокоил, а то переживаю.
— И напрасно. Я еще ни в чем тебе не соврал. Не люблю врать.
— Ты хорошо зарабатываешь охотой?
— Если честно, едва концы с концами свожу. Тайга сильно оскудела. Совсем мало осталось промыслового зверя, повыловили. По-хорошему-то, надо бы прикрыть промысел года на три, да кто на это пойдет? И куда девать штатных охотников? Все катится черт знает куда.
— А если тебе сменить работу?
— Я больше ничего не умею, кроме как добывать зверя. Да и какая в нашем поселке — другая работа? Леспромхоз едва живой. Древостой почти перестали валить. Рабочих сокращают. Зар-платы люди год не видели. На хлеб выдают только многодетным. Кем я еще тут устроюсь? Хотя такая мыслишка давно свербит в голове. Бьешь ноги по горам, изматываешься как проклятый, а толку? Обидно. Не жизнь — прозябание. Уж подумываю: а не скупать ли соболей у наших охотничков да не сбывать ли их оптовикам в том же Барнауле?
— И никак не насмелишься?
— Боюсь, бизнесмена из меня не получится. Таланта нет, прогорю махом.
— Грустно, — сочувственно вздохнула Алена.
— Да уж веселого мало, — согласился он.
— А наверно, хочется пожить хорошо? Отдохнуть на Канарских островах… Алексей с любопытством поднял голову.
— Сватаешь в свою фирму?
— Нет, там я — маленький человек. Пешка.
— А я уж думал, в охранники предлагаешь. Или в киллеры.
— И пошел бы?
— Да ты что! Конечно, нет. На охранника надо учиться, а мне лень. И в киллеры я не подойду. По складу характера. Вот есть две породы собак: лайка и овчарка. Овчарка изначально притравлена на человека, а лайка — только на зверя. Так вот, я — из лаек. На человека у меня рука не поднимется.
— О киллере и речи нет. Просто мне интересно: неужели не мечтаешь о достойной жизни? Так и будешь доживать здешним охотником?
— Не трави ты мою душу. Мечтать-то, может, и мечтаю, да что из этого проку? Мечты не кормят.
— Ты прав. Мечты не кормят. И эта девица, с потолка, тебя не приласкает. За свою мечту надо биться, Алексей. Тогда все будет.
— Не возьму в толк: к чему ты клонишь?
— Ни к чему, просто рассуждаю. А вот если бы нашел золотой самородок? Неужели об этом ни разу не подумал? И не помечтал хотя бы? Скажи честно.
Затаенно улыбнулся и сдвинул рукой петли в сторону.
— Самородок, говоришь? Об этом каждый охотник мечтает. Золото по речкам да по ручьям есть. Может, кому и попадается, а мне не везет. Был один случай. Никому не рассказывал, тебе расскажу. Короче, спускаюсь однажды от гольцовой избушки и слышу: Дымок в стороне лает. Свернул с путика, скатился в распадок и, веришь, остолбенел. Там такая ровная площадочка, и вся в каких-то не то кочках, не то холмиках. На одной кочке снег разгреб кайком — земля, не камни. Значит, кто-то копал. Давненько, правда, травой холмики поросли. А в сторонке, как глянул — и сердце екнуло: жилуха! Стены в пять бревен, и сами бревна неошкуренные. Окошка нет. Дверца малюсенькая, из двух колотых дощечек, черных от времени — в нее только ползком забираться. Ясно, что не охотник ее срубил. — Рассказывая, Алексей заволновался, перевел дух. — Про Дымка сразу забыл. На кого лаял — не знаю. Может на эту жилуху. Не до кобеля стало. Меня к этой дверце — как магнитом. Сердчишко колотится, того и гляди, вырвется из-под ребер. Ведь сколько тайгую, всегда тайная мыслишка грела — найти скрадок старателя. И вот он — передо мной. Даже не верилось. Дверца изнутри была заперта на крючок. Ножом ковырнул, дверца и отвалилась. Внутри темень. Посветил фонариком, вижу — низенький столик. На нем — ржавая жестяная баночка. У стены — трехлинейка с изгрызенным прикладом. А сбоку — нары из жердей. На нарах лежит скелет. Прикрыт каким-то хламьем, в прах истлевшим. В сапогах. На подошвах — бронзовые шляпки гвоздиков. Это мне почему-то особенно запомнилось. И ведь окисью не покрылись за столько лет.