Пятясь назад, Алексей подсыпал снег в углубления своей лыжни, заглаживал полукруглым совком и энергичным взмахом лопатки припорашивал сверху. Оставалось еще былинки воткнуть на месте своего отхода, как он это делал для соболей. Но мужики, которые придут сюда, — не дурней его, они наверняка знают охотничьи уловки, и воткнутые былинки выдадут его с головой. Так что это — тоже перебор, от которого надо отказаться.
От контейнера до трупа усатого летчика было метров одиннадцать, и весь этот путь Алексей замел с величайшей тщательностью, не допуская никакой небрежности. Придирчиво посмотрел со стороны — человеческая нога не ступала. Ну а если еще волки набродят да вороны подсуетятся, то и вовсе скроют мельчайшие огрехи, коли они есть. Придут спасатели и сразу определят: охотник подходил к трупу усатого летчика, а к золоту, которое они найдут чуть позже, он — ни ногой. Возле трупа Алексей выставил капкан-«единичку» прямо на виду. Волка столь мелкий капкан не возьмет, да они, зачуяв его, и не подойдут близко. И это все, что он мог сделать для погибшего. И можно уходить в низы.
Чуть не забыл: сумка Алены. Пришлось снять лыжи и лезть в салон вертолета — искать злополучную сумку. Нашел ее в хвостовой части, за последним сиденьем. Рядом с нею лежал автомат Калашникова. К нему Алексей не прикоснулся, подумав, что спасатели этот факт оценят как надо. Да, мол, охотник в вертолете не шарился. Иначе бы уж что-что, а автомат-то взял бы. Такое оружие нынче в цене, его можно сбыть за дорого.
Выбравшись наружу, Алексей подмаскировал снежком вход в нутро вертолета, после чего повесил на тальниковый куст свой закопченный чайный котелок. Теперь сюда ни волки не подойдут, ни вороны не подлетят. Котелок будет их отпугивать неделю, а то и больше.
Теперь пора было уходить, но просто так уйти он не мог — совесть не позволяла. Вздохнув и трижды перекрестившись с поклоном, прошептал: «Царствие вам небесное». Мысленно попросил прощение за свои прегрешения, и медленно побрел в низовье, чувствуя за спиной неуютную тяжесть мешочка.
Время от времени опасливо озирался по сторонам, хотя и понимал: до устья, где подледная Коозу впадает в Пыжу, можно двигаться спокойно. На этом отрезке он никого из людей не встретит, а вот на Пыже может статься всякое. Вполне возможно, что там уже бродят спасатели.
Алексей медленно двигался по следам вспугнутой им волчьей стаи, и волки ему сейчас здорово помогали. Уходя, они среди ледопадов, пропарин и скальных прижимов выбирали самый безопасный и надежный путь. Если бы они вели его до Пыжи, ему бы и задуматься не пришлось, где скатиться с заснеженного валуна и каким краем обойти дымящуюся полынью с черной быстрой водой. Но звери до Пыжи не пойдут, там кормовые угодья другой стаи. Они, скорее всего, выберутся на южный прилавочек, устроят там дневку, а потом, сделав круг, гольцами вернутся к истоку речки Коозу. Но — не скоро.
О поставленных в прошлый раз капканах Алексей не забывал, поглядывал в места постановки. Не прошел и сотни метров, заметил под измочаленными кустами ольхи свежую выбоину. Хороший попался соболек, темненький и с проседью. Поймавший капкан Алексей насторожил заново. Соболи любопытны, их манят потревоженные места и обычно, на выбоине, в заново выставленный капкан влетает и другой любопытствующий кот.
Не успел порадоваться везению, попался еще соболь и точно такой же цветности, то есть парный первому. Из них женская шапочка получится на загляденье. Представил Алену в ней и взволновался. Его залихорадило от азарта, он принялся расставлять капканы на сбежках и даже на одиночных, случайных следах — вдруг пофартит. А еще работал для спасателей. Смотрите, мол, как старательно я опромысливаю угодья. Разве человек, уносящий золото, будет так пластаться ради пушного незавидного заработка?
Да, за спиной у него было золото, но оно совсем не согревало его душу, словно было не его, а чужим, даже в доле. Он привык зарабатывать на кусок хлеба только своими руками и не мог привыкнуть к мысли, что какие-то большие блага могут достаться задаром. Радости Алексей не испытывал от веса мешочка в рюкзаке, его одолевали озабоченность и неясная тревога.
Как Алексей и предвидел, волчьи следы вскоре свернули вправо, на южный склон, постепенно набирая высоту, и затерялись на невидимом со дна русла прилавке. Этим волкам и вправду не было резона спускаться к Пыже. Там постоянно пасется другая стая, раз в неделю пробегая по замерзшей реке мимо Базовой избушки в верха и обратно. Вообще в последнее время волков в тайге расплодилось сверх всякой меры. Да и немудрено: врагов-то у них, можно сказать, не стало. Штатные охотники ими не занимаются. Тем лишь бы план по соболям сделать, да отловить побольше белок. Волк же в промысловом договоре совсем не значится, будто его и в природе нет. Если кто убивает волка, то случайно, когда ненароком прихватит на мясе. А чтобы специально заниматься отстрелом хищников — таких нынче нет. Волчатники были, да повывелись, перешли на пушного зверя. Причина проста и банальна: за волчью шкуру платят мизер. Премий за уничтожение хищников, как раньше, никто не дает. Отстреливать же волков — занятие трудоемкое, хлопотное и дорогостоящее, оно не по силам охотнику без помощи того же леспромхоза. А леспромхозу — не до волков. Он сам чуть жив, едва концы с концами сводит.
Несколько лет назад, по заданию научно-исследовательского института пушнины и звероводства, в котором Алексей по сию пору числился младшим научным сотрудником, но зарплату уже не получал, оттого что наука в стране захирела, он подсчитал, что стае из шести-семи особей на неделю надо для прокорма, как минимум, одного марала. Значит, в месяц им требуется пять штук. В год — шестьдесят маралов. В угодьях Алексея обитает шесть волчьих стай. Это по данным весеннего учета зверей, который он сам проводил. Впрочем, что учет! Он и без учета доподлинно знает, где какая обитает из шести стай. На их годовую прокормку, а марал — основная пища волка, уходит триста шестьдесят маралов! И это только в его угодьях. А сколько по всему леспромхозу? Этого никто не считал, но цифры, конечно же — жуткие.
Каждый охотник знает, что маралов в тайге с каждым годом становится все меньше и меньше. Прошлой осенью, после учета зверя по первому снегу, Алексей выступал на предсезонном собрании охотников и привел свои выкладки с поправкой на нынешнее время. И что же? Спорить с ним никто не стал, все согласно кивали головами, даже главный лесничий. Да, так, мол, оно и есть. Но дальше разговоров на волчью тему дело не пошло. Ведь для того, чтобы всерьез заняться хищниками, надо сбить бригаду охотников, снабдить ее карабинами, патронами, транспортом и хорошо оплачивать результаты труда волчатников. А где издыхающий леспромхоз возьмет деньги, если он давно уж рабочим не выдает зарплату и только многодетным семьям выделяет копейки на хлеб? На соболей-то нынче спрос небольшой, что уж говорить о волке? Кому нужна его шкура?
Кто-то из мужиков горько пошутил: «Вот когда у новых русских волчьи дохи войдут в моду, тогда и спрос появится». Ему резонно заметили, что купцы в волчьих дохах в санных экипажах разъезжали, а новые русские — сплошь в «мерседесах» катаются. В легковую иномарку в волчьей дохе не влезешь, да в такой шикарной машине зимой и без шубы тепло. В общем, посмеялись, облегчили душу шуткой и разошлись. А волчьи стаи живут вольготно, и даже днем бегают по лесовозным дорогам вразброд, словно собаки. Шоферы, вывозящие хлысты с лесосек, их частенько видят. Рассказывают, что звери, заслышав машину, отходят к обочине и ждут, пока та проедет, а потом спокойно трусят себе дальше. Чего им глубокие снега месить, коли по наезженным, гладким дорогам бежать гораздо легче. И вообще у них наступила жизнь, которой можно позавидовать. Всяким хищникам, в том числе и волкам, российская демократия дала полную волю, отняв надежду выжить у их жертвы.
Размышляя таким образом, Алексей мало-помалу двигался вниз по руслу Коозу, старательно обихаживая попадающиеся на пути ловушки. И когда основная часть ущелья осталась позади, в его рюкзаке лежали пять соболей, что для коозинского продуктивного путика не много, но и не мало — средне.
А в низовье, в туманной пелене, замаячили уже каменные ворота залома. Значит, Пыжа уже совсем близко, и надо не расслабляться, а наоборот — напрячь последние силы. Перед устьем скальные берега смыкались, оставляя только узкий проход, и последняя сотня метров была загромождена всяким хламом, нанесенным весенними и летними паводками. В хаотическом разбросе там и сям торчали кедровые и пихтовые стволы, изломанные, расщепленные, отшлифованные водой и ветрами до бумажной белизны. Древесный лом перевит выдранными с берегов кустарниками и измочаленными пластами дерна. Все это, вперемешку с валунами, прикаченными сюда дикой водой, создавало искусственную плотину. Речка Коозу, подпитанная к исходу многими ручьями, набирала силу и бунтовала, взламывала сковывающие ее льды. Толстые льдины торосились, громоздились одна на другую. Среди них зияли пустоты, под которыми шумели стремительные потоки, не застывающие даже в сильные морозы, и потому над заломом всегда стелилась туманная дымка.
По залому, через узкую щель каменных ворот, выбраться на Пыжу не было никакой возможности ни человеку, ни зверю — там сам черт ногу сломит. Здесь Алексей пробирался обычно по скалам южного берега, поднимаясь по отвесной стенке высоко над заломом, всякую секунду рискуя сорваться вниз, и уж потом выходил на лесистый склон, по которому и скатывался на Пыжу. Он и сейчас карабкался по этой стенке, осторожно ступая лыжами на острые изломы, придерживаясь свободной рукой за каменные выступы и кусты дикой акации, стараясь не смотреть вниз.
Едва живой от усталости и напряжения, выбрался-таки на заснеженный склон. Отсюда, меж стволами деревьев, проглядывала белая полоса реки. Пыжа — река мощная и красивая, крупнейший приток Оби, была в этих местах зажата крутыми, скалистыми берегами, над которыми дыбились высокие, лохматые горы.