Из нутра полетели рюкзаки, мешки, мотки капроновых веревок, две лопаты из тонкого дюраля для расчистки снега, свернутая палатка и связка алюминиевых колышков и распорок. Выпрыгнули четверо парней. Знакомый уже Алексею главный спасатель подал парням сверху зеленый ящик с металлическими ручками, еще какое-то оборудование в чехлах, после чего, коротко перемолвившись со старшим следователем, прыгнул вниз. Остальные же пассажиры вертолета — следователи, директор прииска и Шитов прыгать, похоже, не собирались. Старший следователь, высунувшись из двери, показал Алексею рукой на главного спасателя и, едва перекрывая рев мотора, прокричал:
— Поступаете в его распоряжение! Поможете им!
Алексей согласно качнул головой.
Дверь закрыли. Главный спасатель с Алексеем отбежали в сторону, заранее прикрыв лица рукавами курток от вихрящейся снежной пыли. Вертолет затрещал сильнее, лопасти слились в сплошной сверкающий круг. Машина поднатужилась, вырвала колеса из наста и поднялась над головой, медленно разворачиваясь по курсу на Иогач. Скоро ее грохот истаял за хребтами.
Мужики споро поставили большую палатку, стаскали туда все снаряжение, а возле входа, на расчищенной площадочке, установили зеленый ящик, в котором оказалась рация. Главный спасатель связался с радиорубкой леспромхоза. Убедившись, что двухсторонняя связь действует, доложил: на место прибыли и немедленно приступают к работе. Выключив и закрыв рацию, он быстро сделал себе грудную обвязку, защелкнул на ней альпинистский карабин и вскинул на плечи легкий рюкзак, сбоку которого прицеплены были скальные клинья, а из-под клапана торчал тугой моток основной веревки. Товарищи его тоже обретали походную готовность. Надели поверх пуховок легкие перкалевые ветровки, на ногах — горные ботинки с металлическими зубцами-триконями. Короткие, широкие лыжи, больше напоминающие снегоходы, висели за спинами, поверх рюкзаков. А сбоку у двоих пристроены были и саперные лопатки в чехлах.
— Что, прямо здесь будете спускаться? — спросил Алексей главного.
— А где ты спускаешься?
— С километр повыше. — Алексей повел рукой в сторону близких гольцов. — Там склон поположе, хотя весь перевит кустарниками. Скатываюсь на лыжах.
— У нас нет времени на лишний километр туда и обратно, — отрезал тот, скорыми и экономными движениями поправляя снаряжение. Взглянул на сверкающий пик Чедора, и его грубоватое, суровое лицо помягчело. — Красивая горушка, разъязви ее. Туда-то не ходил?
— В этот раз? Нет, а зачем? В прошлом году, в начале зимы бывал. Там берлог полно, с северной стороны. Надо было проверить, для учета, где залегли медведи, а которые пустуют.
— Да-а? — протянул тот с живым интересом. — Я ведь тоже с ружьишком балуюсь. Но пока нам не до медведей. Хотя сходить туда придется. — Отогнув рукав куртки, глянул на часы. — Значит, так, — сказал деловым тоном. — Сейчас — одиннадцать, пятьдесят пять. На твоих столько же? Отлично. Ровно в шестнадцать поднимаемся наверх. Разогрей тушенку, по банке на брата. Вскипяти побольше чаю, да покрепче. Посуда и харчи в мешках. Найдешь сам, что надо.
— Понял, — сказал Алексей, — а пока я до гольцов прогуляюсь, погляжу, что и как. Бракоши меня из-за перевала достают. Петли на кабарожек ставят, котов ловят. Совсем обнаглели. Да, чуть не забыл. Захватите мой котелок. Висит там, от волков. А то чаю, на путике, не в чем согреть.
— Захватим, — пообещал тот, и его сухое, костлявое лицо построжело. — Ну, пока, Алексей. Начнем спуск с божьей помощью. Меня, кстати, Егором зовут.
— Давай, Егор. Как говорят, ни пуха…
Алексей нацепил лыжи, вскинул рюкзак и подошел к краю обрыва проводить спасателей. Один из них споро вколотил молотком, висящим на шнуре, в трещину скалы тонкий металлический клин, подцепил к кольцу конец веревки на карабине, после чего все они, друг за другом, подстраховываясь, стали спускаться по отвесной стенке. Алексей подождал минут десять, на всякий случай, но внизу было тихо, никто его не окликал, и он двинул к гольцам.
Неспешно пробивая лыжню по седловине перевала вверх, к нему вдруг пришло ровное и умиротворенное настроение. Он слегка подивился тому уверенному спокойствию, с которым вел себя и в разговоре с участковым, и со старшим следователем, и с директором прииска, и с главным спасателем. А все дело, наверно, в том, что мысленно он давно уже решил отдать содержимое мешочка небесному созданью, и пускай она с этим добром поступает как ей заблагорассудится. Ему же самому чужое золото не нужно. Воспользоваться им все равно будет нельзя, и кроме горя оно ничего не принесет. Конечно, он взял на душу грех, и грех этот на нем останется, как ни отмаливай, но утешает, что корысти нет. Не для себя принес, для молодой девушки, которую предал любимый человек. Да еще она в такую мясорубку попала, чудо, как живой осталась. Пусть это будет наградой Алене за все страдания. Вот только бы поскорее передать ей свой подарок, сказать: „Это все — твое“ и с тем проститься.
Подумал так, и стало еще легче, даже лыжи пошли быстрее. Вот что значит — высокогорье. Светлые мысли здесь посещают его чаше, чем в поселке. Ведь отсюда — ближе к Богу. И еще одна практическая мысль тотчас же проклюнулась в его мозгу, как бы рожденная общим настроением при виде близких гольцов: а что если не дожидаться весны или, тем более лета, а в середине января взять да смотаться к Алене в Барнаул? И не через Иогач, где его отъезд сразу заметят и кое у кого возникнут вопросы, а отсюда, через эти гольцы — в Каракокшу. Там на автобусе, а лучше на попутной машине — до Горного. Оттуда междугородним автобусом — в Барнаул. И таким же путем — обратно. Ни одна живая душа о его отлучке с угодий не узнает. А если придут егеря тропить, что маловероятно, и увидят лыжный след к гольцам, скажет: гонял браконьеров. Поверят. Тем более, что о браконьерах из-за перевала он в охототделе уже докладывал. Да и сейчас сказал главному спасателю, что пошел глянуть, нет ли бракошей. Все будет нормалек, как говорит Алена. Вот только надо будет прихватить с собой цивильную одежду. Хотя бы ношеные брюки и старенькие зимние сапоги. Охотничья суконная куртка из комплекта „тайга“, а также вязаная шапка вполне подойдут и для городской сутолоки.
Да, отличную идею навеяли гольцы. На новогодние праздники он, как и все штатные охотники, выходит из тайги, а отгуляв — возвращается. Так что, собираясь после новогодья на промысел, он сунет в рюкзак брюки и сапоги. Если жена это каким-то образом обнаружит, скажет, берет для избушки, переодеваться там в сухое после путика. И все дела.
От такого расклада Алексей даже повеселел, и решил эти три с половиной часа, остающиеся до подъема спасателей, провести с наибольшей пользой. К примеру, подняться на голец и тщательно оглядеть сверху запредельную сторону, сориентироваться на местности. Это пригодится, когда сделает отсюда рывок в Барнаул. А идти сейчас на голец надо истоком Коозу, проверить места на соболя. Раньше не удавалось как следует опромыслить гольцовые, потому что тут не было избушки для ночлега. С перевала он спешил, обычно, в Коозу, замыкая круг на Базовой избушке, По гольцам же, к Купеческой, путик не проложен, хотя надо бы. Теперь неожиданно выдалась возможность обследовать траверс гольцов, и бежать, сломя голову, до зимовья ему не надо. На эту ночь он попросится к спасателям. Палатка у них большая, места много. В худшем случае, перебьется у надьи. Не впервой ночевать у долгоиграющего костра.
Бредя вдоль мелкого здесь и пологого распадка Коозу, Алексей нашел тореные собольи сбежки, и выставил под след пять остававшихся в рюкзаке капканов. Решив поработать в другой раз тут основательнее, он выбрался из ложбины на взгорок и повернул к низкорослому кедрачу. Петельки на белок в кармане рюкзака имелись, хотелось и их использовать.
Пошел кромкой кедрача, выискивая беличьи переходы, и вдруг совсем неподалеку услышал рабочую полайку Дымка. Лаял кобелек не как на белку, с неохотой, а очень даже азартно, словно на соболя. Осторожно подобрался к месту и увидел на вершине крупнейшего глухаря, который, наклоняя краснобровую голову то на один бок, то на другой, разглядывал лающую собаку и, вроде бы, дразнил ее своей полной недосягаемостью.
Потихоньку стряхнул с плеча ружье. Громыхнул выстрел, и птица, подгибая ветви своей тяжестью, рухнула в снег. Отнял добычу у подоспевшего Дымка, поднял обеими руками над головой, не давая ухватиться собаке. Размеры и тяжесть глухаря удивили Алексея. Здоровенный петух оказался и старый, даже голова замшела. Не упомнил, когда такого и добывал. А главное, куда теперь с ним? Не тащить же его на голец и обратно. Хочешь-не хочешь, а поворачивай назад, к стойбищу спасателей.
„Ладно, — успокоил себя Алексей, — сейчас до гольца не дошел, зато в другой раз уж точно дойду. Ну, а что запредельную местность не оглядел, так и это не беда. По карте-верстовке определюсь“. — И тотчас же, пока птица была еще теплая, содрал с нее перо вместе со шкурой (некогда было ощипывать), почистил и выпотрошил, бросив Дымку внутренности.
Куски мяса сложил в полиэтиленовые мешочки, уложил в рюкзак. Вымыл руки снегом, обтер их о брезентовые голенища обуток. Глянул на циферблат. Времени у него оставалось около двух часов. Пора двигать назад. Надо еще перетащить к палатке костровые колья с перекладиной, да нарубить побольше толстых сучьев для костра. А пока можно пяток минут отдохнуть. И он притулился спиной к шершавому стволу кедра, глядя на Дымка. Любил наблюдать, как ест кобелек. Вот и сейчас, видя, как с жадностью тот заглатывает теплые птичьи потроха, говорил добродушно:
— Ешь, сынок, ешь сладкие глухариные потрошка. Заслужил. А еще мы с тобой накормим спасателей. Пускай мужички тоже попробуют свежей дичатинки. Ну, а-то, что ни кота, ни белочек не добыли, так в другой раз добудем. Не станем жалеть об этом. — Вскинул потяжелевший рюкзак на плечи и побрел назад.
Он успел соорудить кострище, натаскал много дров. Большой „семейный“ котел спасателей и вместительный чайник уже висели на перекладине. Без четверти четыре поджег сухую затравку, и костер весело затрещал.