Тридцатого декабря, загрузив рюкзак пушниной и маралятиной, покинул Базовую избушку, направляясь по Пыже к лесовозной дороге.
Раньше любил Алексей в предновогодье выходить из тайги. В былые времена он, как и другие промысловики, исскучавшись по дому, готовился к этому загодя. Добывал глухаря и с десяток рябчиков к праздничному столу, собирал падающие вдоль путиков кедровые шишки — гостинчик для дочери, и непременно приносил нарезанные ветки маральника со свернутыми зелеными листочками и цветковыми почками. Дочка сразу ставила их в вазу с водой, где они, постояв в тепле, разворачивали листья и распускали розово-фиолетовые соцветия, напоминая о далекой еще весне. И сразу так празднично становилось в комнате от этого таежного букета! Маленькая девочка Оля чувствовала своим детским сердечком отчуждение между отцом и ма-терью. Металась между ними, показывая, как нужны они ей оба и вместе. Она, как родной посредник, связывала их и, в размолвках родителей, чаще бывала на стороне отца. Наверное, видела его какую-то незащищенность, ведь дети всегда на стороне слабого, а не сильного. Да и он относился к дочери нежнее и бережнее, чем нервная, издерганная в школе и не по-женски жесткая мать, скупая на ласковое слово.
Но это было так давно, за перевалами годов. В последние же годы, когда Ольга вышла замуж и жила в городе своей семьей, и уже перестала быть связующим звеном между отцом и матерью, а его отношения с Зоей стали невыносимыми. Алексей не испытывал прежней радости от возвращения домой. Заранее знал: женской заботы о себе не увидит, душевного слова не услышит. Его не пожалеют дома, не спросят — трудно было или нет, а сразу начнется извечный разговор о деньгах и их безвылазной бедности. И хотя в поселок он не рвался, но все равно какой-то отблеск от былых радостей оставался на донышке его души. Ждал встречи с друзьями-охотниками, с которыми всегда найдется о чем поговорить. Общение с себе подобными — одна из немногих радостей, оставшихся у него, да и вообще жаждалось расслабиться, дать изработавшейся плоти понежиться в безделье, чтобы через два-три дня снова уйти на целый месяц, скитаться от избушки к избушке, изматываясь на путиках.
Ни глухаря, ни рябчиков он на этот раз не принес, не испытывал такого настроения, да и не хотелось отвлекаться от основного промысла. Вместо дичи рюкзак оттягивало маралье мясо — без выдумки и практично. Но когда шел по Пыже, не удержался, сломил с нависающих скал несколько заиндевевших веток маральника. Пусть они напоминают о лучших временах.
Дома его ожидала новость. Едва он сбросил на веранде тяжелый, пропотевший на спине рюкзак и вошел в комнату, Зоя, не дав отдышаться, огорошила прямо с порога:
— Позавчера из Барнаула звонили. Из организации, где работает твоя девица.
— Какая это моя? — грубовато хмыкнул он, прикрывая мгновенный испуг. Как ни отмаливался, а грех жил в нем, постоянно напоминая о себе.
— Которую ты выходил. Про которую вся деревня трезвонит.
— И что они хотели? — ровным голосом спросил Алексей, вешая на крючке у порога шапку и куртку, а сердце надсадно екнуло. Видно, в покое его не оставят. Напрасно надеялся. И это только начало. А что будет дальше?
— Спрашивали, когда выйдешь из тайги. Я сказала: не сегодня, так завтра.
— А зачем им я? — Не стаскивая обуток, зашел на кухню и тяжело опустился на табуретку, вытянув перед собою гудящие ноги.
— Хотят тебе компенсацию выплатить. За заботу о девице, ну и за то, что потерял рабочее время.
— Что ж, хорошо, — проговорил он с усталым безразличием, — не откажемся.
— Еще бы — отказаться, — иронично усмехнулась Зоя. — Нам в школе уже три месяца зарплату не дают. На Новый год выдали по тридцатке и все. Гуляйте, мол.
— Но я же сдал шесть котов. Разве не получила?
— Толку-то, что сдал. В вашей бухгалтерии тоже денег нет. Как думаешь, сколько тебе отвалят за девицу?
Пожал плечами.
— Откуда мне знать? Может, рублей пятьсот, а то и всю тыщу.
— Хорошо бы. Ты знаешь, что я подумала? Вот сейчас каникулы начались, съездить бы мне на недельку к Ольге с Машенькой. Отвезти бы им хоть немного мяса, ну и денег, конечно. Как считаешь?
— Поезжай. Мяса я принес, а деньги, Бог даст, привезут. Ты когда хочешь?
— Как деньги будут, так и поеду.
— Они не сказали — когда?
— Нет, но, наверно, в праздники. Я им сказала, что дома будешь дня три.
— Ладно, подождем… Кстати, где Новый год-то встречать будем? Дома или пойдем к кому-нибудь? Не думала еще?
— Вдвоем нам скучно будет. В компании — веселее.
— Ну и к кому нацелимся? К моим или к твоим друзьям?
Зоя презрительно поджала губы.
— К своим я тебя уже водила. Там на тебя повесилась Верка, брошенка эта, а ты и слюни распустил. Рад-радешенек. Как же, на него внимание обратили. С меня хватит. На этот раз пойдем к твоим. Медведевы пригласили, — уточнила с торжественными нотками в голосе. — Там, по крайней мере, все бабы с мужьями будут. Ни к одной не прилипнешь.
— Черт-те что мелешь, — поморщился он.
— А разве неправда? Раз такой есть.
— Ладно, — вяло махнул рукой, как бы отсекая разговор, ведущий к очередной и совсем ненужной ссоре. — Как скажешь. К Медведевым, так к Медведевым. Благо, идти недалеко, соседи. Так кто приглашал-то? Сам директор или жена?
— Ирина позвонила. Сказала, что Владимир Иванович лично и сама она хотели бы видеть нас среди гостей праздничного стола. Так по-писаному и сказала. Ты у нас, Солин, однако, знаменитым стал.
— С чего взяла?
— С того. Раньше-то нас Медведевы на большие праздники не звали, а теперь вдруг — «хотели бы видеть». Не ради же меня такая честь. Это о тебе весь поселок трезвонит. Всем охота посмотреть на тебя и послушать. Как же, герой дня.
— Собираешь что попало, — раздраженно выдохнул он и отправился топить баню. Проходя по двору, покосился через забор на директорскую усадьбу и подумал, что пора объявить себе, если не вовсе сухой, то хотя бы полусухой закон. Чтоб по пьянке не болтануть лишнего.
Следующий день, тридцать первого декабря, начался в предпраздничных хлопотах. Алексей накрутил мяса, и они с женой принялись лепить пельмени. Не с пустыми же руками идти в гости. Сидели над тестом и фаршем молча. Каждый думал о своем. Об общем, связывающем их, все было сказано. Ближе к полудню, когда Алексей вынес на веранду второй лист с пельменями и, глянув в окно, выходящее на улицу, увидел, что к их дому подкатил фиолетовый «джип» с затемненными стеклами. Из кабины вышел плечистый парень в кожаной куртке и необъятных штанах. Без шапки, с короткой стрижкой — ежиком. Оглядев дом и усадьбу, решительно шагнул к калитке.
Алексей вышел к нему, уже догадываясь, откуда гость. Тот поздоровался, обнажив в улыбке два золотых зуба.
— Солины здесь живут?
— Здесь, — кивнул Алексей, внутренне напрягаясь.
— Вы, наверно, Алексей Григорьевич?
— Он самый.
— Тогда я по вашу душу. Можно?
— Конечно, — пригласил Алексей, — заходите в избу.
Парень вытащил из машины белую картонную коробку, с изображением на ней красных розочек и перевязанную крест на крест алой лентой с завитками на концах, с нею и вошел в дом. Он не стал проходить ни в комнату, ни на кухню, всем своим видом давая понять, что спешит, и остался в коридоре. Поприветствовал Зою, которая вся так и светилась нескрываемой радостью, поздравил хозяев с наступающим Новым годом, извлек из кармана кожанки продолговатый глянцевый конверт.
— Руководство фирмы, — заговорил торжественно, — благодарит вас, Алексей Григорьевич, за благородный поступок. Вы спасли сотрудницу и невесту нашего директора. Примите скромное вознаграждение. — Протянул Алексею конверт, а Зое подал картонку. — Это вам презент к празднику. Будьте здоровы и счастливы.
— Может, чайку попьете с дороги? — засуетилась Зоя.
— Нет, нет, спасибо. На прииске ждут. Время поджимает. Засветло бы поспеть. Везу рабочим гостинцы в стеклотаре.
— Тоже надо, — понимающе улыбнулся Алексей, выходя проводить гостя.
Когда фиолетовая иномарка скрылась за поворотом, он постоял еще у калитки, задумчиво глядя ей в след. «По вашу душу», — пульсировали в голове слова шофера, сказанные, возможно, без задней мысли, но чуткий Алексей уловил в них знак своего греха. В дом вернулся пасмурным. На кухонном столе стояла привезенная коробка со снятой уже крышкой. В ней красовался огромный торт, похожий на цветочную клумбу. Зоя сидела перед столом, спиной к окну, с задвинутыми шторками и сосредоточенно пересчитывала деньги.
— Ну, сколько там? — спросил, присаживаясь сбоку.
— Три тысячи, — шепотом проговорила она, с выражением на лице радости и тоски одновременно. — Даже не верится. Господи, как надоела вечная нищета! Теперь хоть маленько вздохнуть можно. Какие-то крохи появились. — Внезапно лицо ее напряглось, стало злым и холодным. — Не вздумай похвастать, что столько отвалили. А то выпьешь в компании и понесет тебя.
Ничего не ответил, лишь вздохнул.
— Не вздыхай страдальчески, знаем мы тебя… В общем, так: тысячу дадим Ольге, а остальные пока спрячем. После праздника решим, что кому купить. Мне на работу ходить не в чем. Стыдобушка! Не только перед учителями, перед ребятишками совестно — в одном костюме полгода в класс заявляться. Опять же, сапоги у меня износились. Вся как обдергушка. Тебе надо рубашку купить. Много чего надо. Куда ни глянь, кругом дыры.
— Делай, как знаешь, — с безразличием отозвался Алексей. Поднялся, шагнул в коридор. Снял с вешалки шапку и куртку. — Добегу до магазина. Надо взять пару бутылок шампанского, да пару водки. Неловко идти в компанию нахаляву.
— Купи чего-нибудь вкусненького. Колбаски, сыру. Конфет хороших. А то и вкус их забыла. Во всем себе отказываю.
День хотя и закатывался, но самое главное было еще впереди, и все жили в радостном ожидании смены года, наивно веря в лучшее, как дети в сказку. Часто звонил телефон. То Зою поздравляли учителя, то друзья-охотники — Алексея.