— Говори адрес! — велел парень слева.
— Чей?
— Летяевой. Ну, живо!
— Так она живет где-то в Барнауле.
— Спрашиваем, куда она слиняла. Ну?
— Ребята, не знаю, о чем вы.
Ему накинули на шею тонкий капроновый шнур. Потянули за концы с разных сторон. Сдавили горло так, что в глазах поплыли огненные круги.
— Где она живет? В Америке? В Канаде? Или в Германии?
— Не знаю, — задавленно твердил он.
Шнур на его горле затягивался все сильнее. Подступила тошнота.
— Что тебе передала эта стерва?
Алексей захрипел, чувствуя, что еще немного и потеряет сознание.
— Вы его там не задушите, — недовольно сказал водитель, — а то полгода пасли и все — порожняком. Шеф нас не поймет.
— Молчит же, гад, — отозвался шкафоподобный.
— У хозяина заговорит.
Шнур соскользнул с шеи, оставив резкое жжение.
Машина быстро неслась по улицам, обгоняя всех и вся. «Хоть бы гаишники остановили», — страстно желал Алексей, но их не останавливали. Перед выездом из города показался пункт ГАИ — последняя надежда.
— Вякнешь — замочу, — пригрозил парень слева и кольнул в бок острием ножа. Острие он не убирал, от этого боль была постоянной.
Водитель включил музыку.
Возле невзрачного строения стоял гаишник с коротким автоматом через плечо и, поигрывая полосатой палочкой в руке, глядел на проезжающие машины. Он тоже не остановил и даже приветствуя осклабился в улыбке. Водитель, отвечая ему, коротко просигналил.
«У них все схвачено», — опустошенно подумал Алексей, уже больше ни на что не надеясь, готовя себя к самому худшему.
Вырвавшись за пределы городской черты, машина резко увеличила скорость, и стремительно неслась по трассе, между гор, чудом вписываясь в головокружительные повороты. Водитель был лихим асом, это чувствовалось по всему, и, наверное, очень спешил привезти пленника своему шефу.
Парни снова принялись за Алексея. Острие ножа сильнее уперлось ему в бок, глубоко проколов кожу. В боку стало горячо, рубашка повлажнела от крови. Он изнеможенно закрыл глаза и глухо застонал.
Водитель, не отрывая глаз от несущейся навстречу дороги, приказным тоном заметил парням:
— Вы мне салон не запачкайте.
— Что нам, целовать его? — огрызнулся шкафоподобный.
— Это ваш вопрос. В машине не должно быть следов.
— Ну и возись с ним сам.
— А вы там на что? По-хорошему не умеете?
— Не поймет.
— Пробовали?
Парни помолчали, и заговорил тот, что слева.
— Ну вот что, мужик. Как ты золотишко взял, нам неинтересно. Скажи, где ты свою долю закурковал? В тайге или в огороде?
— У меня нет никакой доли, — хрипло отозвался Алексей.
— Да что ты говоришь! — Ткнули в бок кулаком слева.
— Нету. Чем угодно могу поклясться.
— Даже внучкой? — затаенно поинтересовался голос слева.
— Даже внучкой, — прошелестел Алексей, холодея.
— Похоже, не врет, — донесся слева раздумчивый голос. — Она его сделала как фраера. Рассчиталась натурой и слиняла с рыжим песком.
— Она фраернула не только его. Но и еще кое-кого, — усмешливо бросил через спину водитель. — Гениальная девка. Адрес нужен. Работайте!
— Он же по-хорошему не понимает.
— Давайте по-плохому. Но у хозяина он должен быть живым.
Алексея били по почкам и лицу с двух сторон, подкрепляя каждый вопрос двойным ударом.
— Говори ее адрес!
— Кто подложил пакет?
— Телефон связника, и ты нам больше не нужен!
— Сдадим ментам, пускай они с тобой разбираются. Слышишь? Телефон!
— Останешься жить! Хотя и в зоне! Адрес связника!
Он молчал.
По голове ударили тяжелым. В глазах потемнело. Проваливаясь в зыбкую тьму забытья, услышал оправдывающийся голос слева.
— Пусть покемарит, пока перекурим. Кулаки болят.
Очнулся Алексей, когда машина, прошуршав по мосту через Бию, свернула на Турочак и понеслась по шоссе серединой дороги, заставляя встречные легковушки и грузовики опасливо прижиматься к обочинам.
Начинались бомы, где с одной стороны, над дорогой, высились скалы, с другой кипела порожистая Бия. Скоро покажется и порог «кипяток», самый опасный участок трассы. Там, с двухсотметровой высоты видно, как далеко внизу кипит и пенится бешеное течение. У Алексея всегда захватывало дух в том месте, и «кипяток» уже близок. Метров двести осталось, не больше… Сто пятьдесят… Сто… Скоро, скоро… — беззвучно шептали раскисшие от побоев губы, пузырясь кровью. Глаза напряженно отслеживали мельтешение деревьев за левым краем дороги. Скоро деревья расступятся, и внизу сверкнет Бия.
Он уже все решил для себя, и только ждал нужного мгновения. Пульс в его висках удар за ударом отсчитывал остающиеся секунды жизни.
Деревья за левой обочиной отступили. Вихрем пронеслась последняя кедрушка и осталась позади, за спиной, оголяя обрывистый, высокий берег реки. Парни с обеих сторон, похоже, дремали. Умаялись, бедные…
Мощный «джип» легко взлетел на крутую седловину перевала. Свет хлынул сверху, с солнечного неба и снизу, отраженный от реки, и дал знать: пора!
«Все!» — жарко пронеслось в голове. Напружинившись, Алексей резко рванулся вперед, ухватившись за баранку руля и вывернув ее влево.
Из горла водителя вырвался хрип. Его шею намертво прижал к подголовнику локоть Алексея, и тот уже ничего изменить не мог. Очухавшиеся парни запоздало тянули его назад, колотя по спине, но он не испытывал боли. Пальцы приросли к мягкой оплетке руля.
«Не жалеешь об этом?» — беззвучно приник к его уху ангел-хранитель.
«Нет. Потому что люблю», — сердцем ответил Алексей.
«Лети с миром, и Бог тебе судья…»
Тяжелый бампер «джипа», усиленный модными наворотами толстых хромированных труб, снес придорожный бетонный столбик как соломинку, и Алексей, на краткое мгновение, ощутил под собой звенящую пустоту бездны. Она не пугала, а наоборот, несла отрадное облегчение, как избушка в конце долгого и надсадного путика. «Будь счастлива, любимая Аленушка, в этой жизни. Наши души встретятся в Вечности», — сверкнула прощальная мысль, озарив его жаждущую покоя душу сгустком невиданного света. В зрачках навсегда распахнутых глаз отразился рыжий всполох всепожирающего пламени.
Звука взрыва он не слышал — был уже далеко.
Волчья кровь
Когда солнце, скатываясь к перелескам, обожгло верхушки берез, матерый поднял голову из лунки и прислушался. Это был крупный волк, красивый в своей силе и зрелости. Шея тугая. На бугристом костлявом загривке топорщилась жесткая голубоватая шерсть, металлически поблескивала на солнце, и от этого волк казался очень прочным, отлитым из упругой голубой стали.
Кончики рыжеватых ушей подрагивали на широколобой голове. Левое ухо было рассечено надвое, что придавало волчьей морде выражение суровости. Но глаза спокойно-мудры. Осенью тащил на спине полузадушенного ягненка для волчат. Из предосторожности к логову шел безлюдной обычно, болотистой низиной. Там в то раннее утро случайный охотник поджидал уток. Увидел пробегающего неподалеку волка — пальнул вдогонку.
Заряд подарил ягненку легкую смерть, избавил от мучений в молодых, неумелых зубах. Одна картечина ужалила и матерого. Рана быстро зажила, затянулась лысой черной кожей, и теперь, казалось, у него три уха. И каждое слушает и сообщает хозяину, что творится на этой снежной равнине, побитой ржавыми веснушками кустарников и островками берез, расстелившихся застывшим дымом.
Поднимал он голову умышленно медленно. Показывал своей неспешностью отдыхающей семье, что не встревожен ничем. Просто день кончается, пустой желудок льнет к хребту, заставляет думать о добыче. Все это поняли и глядели на матерого из снежных лунок со спокойным ожиданием.
А он — слушал. Долго слушал, внимательно. Окаменел весь. Плотно сомкнул челюсти и дыханье задержал. Всеми тремя ушами слушал, каждой шерстинкой.
Наступал особый вечерний час, когда одни звери и птицы готовились к ночлегу, другие — к охоте. Но все они пока притихли по норкам, ложкам и гнездам. Ждали, когда минует стык дня и ночи, и каждый займется своим делом. Только далекая сорока нарушала безмолвие этого часа: возмущенно стрекотала в березнике.
Волк сел и огляделся. Обшарил глазами ржавый кустарник, завязший в рыхлом снегу и уже распластавший по сугробам тонкие ломаные тени. Осмотрел каждый бугорок: не тронут ли чужими следами, пригляделся к далекому взгорку с забежавшими на него березами.
Там густое и теплое мартовское солнце барахталось в паутине голых ветвей, не могло выпутаться и медленно оседало вниз. Над солнцем и леском кружили несколько ворон. Видно, успели чем-то поживиться и созывали сородичей.
Матерый широко зевнул и потянулся на лапах, с хрустом разминая кости. И сразу зашевелилась вся семья. Поднялась волчица, стряхивая с округлого живота комочки талого снега. Вскочили из лунок чуть поодаль два переярка и три молодых волка. Молодым надоело лежать во время дневки и они, скалясь в улыбке, лезли к матери, заигрывали. Небольно хватали за шею, мусолили шерсть.
Волчица недовольно изворачивалась. Показывала белые, аккуратные клыки: у нее постоянно сосало в животе от голода.
Матерый строго глянул на переярков, затеявших веселую возню, оттолкнул грудью льнувших к матери молодых. Фыркнул, прочищая нос для новых запахов, и, широко раздвигая пальцы лап, пошел по рыхлому снегу, к березнику, над которым висели вороны.
Отойдя немного, пропустил вперед всю семью. Волчице положено идти впереди, она не подведет стаю: опытна, осторожна. Переяркам — материнский след торить, чтобы молодые не выбились из сил раньше времени. Матерому же — беречь стаю с хвоста.
Встречное солнце слепило. Матерый часто оборачивался, оглядывая почерневшие кусты, и даже тогда чувствовал кожей, как пылал березник, просвеченный густым солнцем. Боковым зрением он видел четкие синие тени обочь следа, когда волчица брала в сторону, обходя занесенные снегом буераки, и на его морде появлялась недовольная гримаса.