— А сам — на станцию. Время — около семи утра. Подгоняю машину к общежитию. Стучу в шестнадцатую комнату, где наш комсорг Вася Савельев жил. Открывает он, заспанный, в трусах и майке. Так и так, рассказываю, цистерну пробил, весь бензин потерял.
Сел Вася, закурил, думает. «Дела, — шепчет, — дела». Я ему: что ты заладил — дела. В петлю мне теперь лезть, что ли?
— Петля — не выход. Это страх из тебя наружу прет.
— А ты бы на моем месте пел от радости?
— Смелость надо иметь за свои дела отвечать.
— Ах, вот ты как заговорил! Все вы мастера болтать! Товарищество! Взаимовыручка! Один за всех! Все за одного! А случись с человеком беда — вы в кусты? Да? Сдыхай, Лешка Иванкин, всем на тебя плевать!
Вытащил я комсомольский билет, стал трясти им. Что кричал — уж и не помню. Вижу только: побледнел Вася, схватил штаны, ногой в штанину не попадет, торопится. Вмиг оделся. Как в армии по тревоге. Достал из-под кровати свой сварщицкий щиток. И в двери:
— Пошли!
Во дворе разглядел пробоину:
— В гараж!
Взяли ключи у сторожа, открыли мастерскую. Ломиком дыру выправили у цистерны.
— Теперь варить надо, — говорит Вася, — изнутри варить. Чтоб заплата не снаружи сидела. Открывай люк, пусть цистерну продует.
Открыл. Да разве ее быстро продует. А Вася уж и робу натягивает, провод от сварочного аппарата тянет, электрод цепляет. Быстро все делает. Лучше его сварщика отродясь не видал. Не успел я опомниться — он в люк лезет. У меня в пятках зуд начался. Чиркнет — думаю, электродом, бензиновые пары и взыграют, разлетится цистерна, как детский шарик. Вася словно понял меня, бросил: «Отойди подальше!»
Стою, и ноги сами назад тащат. Можно было и отойти. Он сам просил. А душа против. Совестно. Из-за меня человек рискует, а я, как самый последний подлец, прятаться буду. Кровь в голове от напряжения шумит. Перед ожиданием.
И все же я отступил. По гроб не забуду и не прощу себе. Как ударил грохот в цистерне — меня, словно ветром, назад. Конец Ваське — подумалось. А грохот снова и снова. Из люка дым едкий идет. Минут пять гремела цистерна. Тут и слесаря и шофера собрались. Стоят, оцепенели. Сроду такого не видели.
Потом, лишь затих грохот, кинулся я к цистерне. Ребята следом. Вытащили Васю. Лицо в копоти. Бледный. Рвать его стало. Наглотался паров-то. Умыли мы его, усадили. Ему и легче стало. Сколько, спрашивает, бензину было?
— Тысяча по накладной.
— Ребята… кидайте талонов… Отдаст потом…
А ребята у нас, знаешь… вмиг набрали.
Заправился я снова и, пока начальства не было, — в свой рейс. Отвез как положено. Поворчали, правда, малость в районе насчет того, что поздно. Да ничего, обошлось. Лучше поздно…
А на другой день меня и Васю начальник автобазы вызвал. Я рассказал, как было дело. Конечно, о том что недоспал — ни-где ни слова. Ладно, отпустил он меня. Раз отвез — свой долг выполнил. Насчет пробоины цистерны — залатали же. Бензин — занял. Не к чему особо-то придраться. Простили на первый раз. Молодость и прочее.
А с Васей долго в кабинете разговаривали. Не знаю о чем. Но только хмурый он вышел. Как ни допытывался — молчит… Только отшучивается. Веселый он, Вася.
А потом как-то из рейса приезжаю, ребята мне: Васька Са-вельев уволился и уехал. Меня словно холодной водой. Поспрашивал — никто не знает куда. Родных у него не было. Он к нам из армии пришел… Холодно мне без него стало. Во сне долго его видел. Сейчас — реже. Время стирает… Лицо его стал забывать. А вот душу — не могу. И не забуду. Мне тоже захотелось для людей что-то хорошее сделать. Ну, вроде аэросаней, что ли. Я и гусеницы для грузовика конструирую. Съемные. По болоту и снегу ездить… Растравил себе душу. Дай-ка сигарету. Пойду покурю на улице. Форточки тут не в моде.
А потом, деликатненько постучав, вошел Петрович:
— Извиняюсь. А где Алексей Батькович? Не надоел он вам? — лицо его лоснилось от внутреннего тепла и сытости. — Чудак он, ей-бо! Шофер — вполне положительный. И кабы не его эти самые выверты — был бы человек на уровне. А то… — Он склонился и шепотом: — Бабу взял с пацаном. Женился! Нешто без пацана не нашел бы? Чудак, ей-бо!.. Или вот книга… Я ее давно у него приметил… Не по-нашему писана. Буквы чужие, не наши. А зачем? Зачем работяге чужой язык? Кабы рейсы за границу были. Баловство все это. Сначала книга чужая… потом… — Он остро глянул на меня положительными голубыми глазами. — А отчего все это? От коллектива отделяется. Индивидуализм проявляет. Надо будет попросить, чтоб поручили над ним шефствовать. Надо товарища до уровня довести. Как думаете, поручат? Время ведь сейчас такое: с людьми работать да работать надо.
Чужой праздник
В конце дня, на заснеженной трамвайной остановке, у хлопчатобумажного комбината к девушке рабочего вида подошел моложавый мужчина.
— Скажите, пожалуйста, — заговорил он медлительным рокочущим баском, — каким номером можно добраться до центра города?
— На однерке, — отозвалась девушка механически, глядя вдаль, откуда должен появиться трамвай. Усталость и безразличие сквозили в ее озябшем остроносом лице, позе и голосе.
— Это значит, на первом? — уточнил он, улыбаясь мягко и застенчиво. И не отходил, ждал ответа.
— А вы что, иностранец? — огрызнулась она, презрительно дрогнув бледной щекой. — По-русски не понимаете?
— Но в русском языке нет слова «однерка». Есть «единица», — заметил он безо всякой обиды.
— Но ведь поняли же, — выдавила она уязвленно.
— Теперь понял. Большое вам спасибо. — Он склонил голову в знак благодарности, мягко улыбаясь, и все не отходил прочь, испытывая к довольно невзрачной особе какой-то устойчивый интерес.
Наверное, ей стало неловко за свою грубость, и она, помолчав, хрипловато поинтересовалась:
— А куда вам в центр?
— В гостиницу «Центральная».
— На первом доедете до Октябрьской площади. Там, по ходу, пересядете на первый троллейбус и еще проедете две остановки.
— Благодарю, теперь точно доберусь, — очень проникновенно проговорил мужчина и все медлил отходить. — Простите, еще один вопрос, — продолжил он со смущением. — Вы сегодня вечером свободны?
— В каком смысле? — настороженно осведомилась девушка, мельком глянув на незнакомца.
— В смысле, не идете ли на свидание или к друзьям.
— А в чем дело? — сузив глаза, она покосилась на него с недоверчивостью особы, не избалованной вниманием сильного пола, и ее бескровное худощавое лицо презрительно закаменело.
— Понимаете, в вашем городе у меня — ни друзей, ни знакомых. А сегодня, так уж вышло — мой день рождения. Дата, правда, не круглая, но все равно в такой вечер сидеть одному — грустновато.
— Ну и что вы хотите? — спросила она без былой настороженности, но все еще деревянным голосом.
— Хочу пригласить вас в ресторан. Посидеть вдвоем, отметить мой скромный праздник. Обещаю: все будет красиво и чисто.
Она окинула его внимательным женским взглядом, способным даже по незначительным мелочам оценить человека. Перед нею стоял не блистающий особой красотой или статью, но вполне приятный мужчина. Не нахальный, нет, стеснительный и вежливый, а судя по здоровому цвету лица, — непьющий, что само по себе достойно уважения. Ухоженный и явно женатый. Такие бесхозными не бывают. По одежде и манерам не похож на крутого бизнесмена или даже владельца заурядного «комка». Из инженеров или мелкий чиновник. Видать, приехал в командировку и мается в одиночестве.
Затянувшееся молчание девушки мужчина истолковал по-своему.
— Не верите? — пророкотал он и вытащил из внутреннего кармана пальто паспорт. Раскрыл его. — Смотрите: дата рождения — первого марта. То есть — сегодня. Не обманываю.
С безразличием пожав плечами, девушка нехотя заглянула в паспорт. Различила фотографию, весьма схожую с оригиналом и имя — Александр. Фамилия и отчество были скрыты под пальцами владельца. Впрочем, какое ей дело до его фамилии и отчества.
— Ну так как? — рокотал он своим бархатистым голосом. — Вы подарите мне свой вечер?
— Я же со смены, — усмехнулась она невесело, — и не одета для ресторана. Вам бы лучше пригласить кого-нибудь другого. Мало ли свободных девушек.
Пропустив мимо ушей ее слова, он сказал упрямо:
— Если вы, в принципе, не против, мы могли бы встретиться попозже. — Глянул на часы. — Часиков в семь. На дорогу и сборы у вас более двух часов. Соглашайтесь. Очень прошу.
— Даже не знаю… — вздохнула она и помолчала. Потом подняла на него недоверчивые глаза. — А почему вы это предлагаете мне?
— Хочется провести вечер с хорошей девушкой.
— Откуда вам знать, хорошая я или нет?
— Вижу, — легко улыбнулся он.
— А вдруг ошибаетесь?
— От ошибок никто не застрахован. Но, уверен, не ошибаюсь.
— Я не такая современная. Как некоторые…
— И я, наверное, не слишком современный.
— Я не шибко веселая.
— Представьте, и я тоже. Но вдвоем будет веселее.
— Ну хорошо, — помявшись, согласилась она. — Где встретимся?
— На троллейбусной остановке перед гостиницей. Ровно в семь.
Подошел трамвай, и она, торопливо кивнув на прощанье, заспешила к дверям. Невысокая, худенькая, в зеленоватом поношенном пальто с линялым песцовым воротником и в песцовой же видавшей виды шапочке она явно стыдилась своей бедности. И еще ей было неловко от сознания того, что мужчина наверняка смотрит ей вслед.
А он на самом деле смотрел. Взгляд его был изучающ и строг. Но, похоже, его вполне устраивало увиденное, потому что на его полноватых губах означилась сочувственная улыбка.
Без пяти семь он вышел из гостиницы на широкое крыльцо, посеребренное ломким ледком. Сумерки уже опустились на город, растушевав подробности улиц. Неподалеку густо желтели фонари. В струящемся от них зыбком свете посверкивали бока и крыши легковых автомобилей, дремавших у подъезда гостиницы. Над некоторыми из них курился сизый парок от работающих моторов — грелись водители в ожидании хозяев.