– Буду, – сказал он, глядя на нее серьезно. А потом неожиданно покраснел. Значит, он тоже почувствовал!
– Алька, я давно хотел тебе сказать...
– Молчи! – испугалась она и коснулась кончиками пальцев его губ. – Потом, после войны. Сейчас нельзя.
– Да, сейчас нельзя. Потом. Только ты знай – я и потом не передумаю. Скажу то же самое, что сейчас хотел сказать.
– И я не передумаю. Никогда. Никогда-никогда.
Не сказав ни слова о любви, они все-таки сумели признаться друг другу: «Люблю. Буду любить до самой смерти. Буду вечно любить – только тебя!»
В одной из комнат разрушенного дома стояло пианино.
– Митька, а пианино может пригодиться? – все еще смущаясь, спросила Аля.
– Может, еще как, – Митя скинул с пианино обломки гипсового бюста. Занес топор, потом вдруг остановился.
Откинул крышку, пододвинул колченогий табурет, сел.
– Митька, ты что, умеешь играть?
– Немного. До войны в музыкальной школе учился... – Митя опустил пальцы на клавиши, и неуверенные, печальные звуки разорвали тишину. – Руки словно чужие... Разучился, точно!
– Нет, ты играй, играй! – вздрогнула Аля. – Очень хорошо!
– Да где уж там...
Пальцы побежали по клавишам быстрей. Митя часто сбивался, фальшивил, но Аля не замечала этого – в мелодии, которую он играл, было столько скрытой страсти, невыносимой печали и в то же время – надежды, что слезы сами хлынули из глаз девушки.
Она стояла, и слушала. А ее любовь, так внезапно родившаяся, стремительно, в геометрической прогрессии, росла и крепла. Может, она была в Але и раньше? Только Аля не осознавала ее – лишь сейчас заметила, и поразилась величине и силе этого чувства...
За разбитым окном стояла тишина, ветер шуршал черной жухлой занавеской, пахло подвальной сыростью и гарью. Сквозь разбитую крышу пробивалось солнце, блестели на полу стеклянные осколки.
Облизывая пересохшие губы, Аля смотрела по сторонам и не узнавала этого мира.
...Митя опустил руки на колени. Замерла, растворилась в воздухе последняя нота.
За окном захлопали. Аля подбежала к нему – на пустыре стояли женщины. Они, оказывается, внимательно прослушали весь Митин «концерт».
– Талант... – пробормотала Роза и вытерла кулаком слезы. – Алька, ты это... Повезло тебе!
– Да ну вас, теть Роз! – завопила Аля, сгорая от нестерпимого стыда (надо же, и как им все сразу стало ясно – про нее, и про Митю?!). – Скажете тоже...
– А кому, нам, что ли, повезло?.. Мы уж давно без женихов живем. Ладно, девочки, теперь работать! Галка, Клавдия Петровна... Складываем здесь доски штабелями. Макаров, а ты ближе подъезжай на своем драндулете, ближе! Нам тоже неохота лишнее корячиться...
Вечером, еще до наступления комендантского часа, Аля с Митей вышли в город. Было светло – над Ленинградом стояли белые ночи.
На набережной стояла небольшая толпа людей – все смотрели на корабль, так называемый «минный заградитель».
На палубе корабля матрос играл на баяне «Яблочко», остальные танцевали.
Лица у матросов были какие-то странные – мрачные, сосредоточенные, в глазах ничего не отражалось. Они как будто не танцевали, а исполняли некий ритуал.
– Чего это они? – удивилась Аля. – Вроде веселятся, а на вид совсем невеселые...
– Так они с Балтики вернулись, – тихо ответил Митя. – С Балтики сейчас мало кто возвращается...
Один из матросов поднял голову, и взгляд его остановился на Але. Матрос сжал губы, и ноги его еще быстрей стали колотить по деревянной палубе.
– Эх, за белые ночи, за девичьи очи... Жги!
Во всем этом было какое-то безумие. Вот только что этот матрос плясал с мрачным, мертвенно-бледным лицом, а теперь на нем была и страсть, и ненависть, и мольба – о жизни и любви.
– Пойдем... – Аля потянула Митю за рукав, вытащила его из толпы.
Взгляд матроса напомнил ей об Артуре.
Артур тоже смотрел на нее вот так. Они сталкивались нечасто, в основном, на кухне или на лестнице. Артур работал в госпитале, Алька – дежурной в штабе МПВО (местной противовоздушной обороны).
И каждый раз Артур кидал на нее вот такой взгляд.
«Я изменилась. В тот самый день, когда поняла, что жить без Мити не могу... Да, точно, в тот самый день со мной что-то произошло, и теперь все мужчины смотрят на меня. А Митя наоборот, словно отдалился...»
Они с весны спали в разных комнатах, поскольку холода давно закончились.
– Митька, я красивая?
– Ну тебя! Нашла о чем думать... – покраснев, нахмурился он.
– Нет, ты скажи!
– Алька...
– Скажи!
– Ты очень красивая, – сказал он. – Очень.
– Митька, молчи! – противореча самой себе, возмутилась она. – Дурак, мы же договорились... И я тоже такая дура!
– Алька, я через два дня ухожу. Меня берут. Мне через два дня как раз семнадцать исполняется, – негромко произнес он.
– И когда ты об этом узнал? Что тебя все-таки берут? – дрогнувшим голосом спросила она.
– Еще неделю назад. Но ты, пожалуйста, спокойно – дело решенное, ничего изменить нельзя.
– Ладно, потом поговорим.
– Ты дежуришь?
– Да.
– Я тоже приду, но позже – сейчас мне на завод надо заглянуть, кое-что оформить...
Они расстались, и Аля вернулась домой одна. Одно из стекол в окнах – последнее, оказывается, разбилось в их отсутствие, и Аля принялась убирать осколки.
– Ой, мамочки!
На ладони была кровь – все-таки Аля умудрилась порезаться. И порез был довольно глубоким.
– Артур, ты дома?
У Артура был йод. Аля постучалась в комнату к соседу. Дверь была открыта, Артур отсутствовал. «Наверно, в госпиталь ушел, а дверь забыл запереть! Но ничего, я сама йод найду, потом Артура предупрежу...»
И Аля с простодушием невинного человека, у которого нет никаких тайн, и уверенного в том, что у всех прочих людей тоже никаких тайн нет и не может быть, принялась выдвигать ящики стола.
В нижнем ящике лежал какой-то сверток. Аля здоровой рукой принялась разворачивать его и вдруг увидела кольцо – золотое, с ярко-синим крупным камнем. Потом из свертка выпал браслет – тяжелый, красивый. Еще какие-то драгоценности... Много, очень много.
– Что это? – в ужасе прошептала Аля.
Все, у кого были ценные вещи, давным-давно выменяли их на хлеб. Аля слышала, что существуют спекулянты, наживающиеся на чужом горе. Одно хорошее кольцо – одна булка. Такова такса.
Аля вдруг вспомнила – когда они с Митей выходили этим вечером из дома, Артур шел впереди их и свернул в сторону Пушкарской...
Аля кое-как перевязала руку платком и выскочила из дома. Патрулей она не боялась – у нее, как у дежурной, имелся пропуск.
В этот момент завыл сигнал тревоги.
– Алька, ты куда? – крикнула управдом.
– За одной сволочью!
– Что? Алька, да погоди ты!
Но Аля только отмахнулась. «Если поймаю гада, своими руками убью!» Она совсем не владела собой.
Было светло как днем. Пустые улицы, черные окна.
На Пушкарской стояли разбитые дома. С крыши одного из них – наполовину разрушенной шестиэтажки летели в небо маленькие зеленые огоньки.
Аля забежала в дом, принялась быстро подниматься по ступеням, засыпанным битым кирпичом. Снаружи раздавался жуткий вой, затем – разрывы бомб, от которых дрожали стены.
Аля поднялась на последний этаж, нашла лестницу, ведущую на чердак.
Пыль, старые вещи, всполохи за окнами... Никого. И тогда Аля стала по приставной лестнице карабкаться на крышу. Ее не могла остановить никакая сила, в девушке не осталось и капли благоразумия...
Аля выскочила на крышу и увидела Артура – он прятался за трубой дымохода. В руках у мужчины была труба, напоминающая ту, в которую обычно кладут свернутые чертежи. Артур направлял ракеты в сторону оборонного завода, чья крыша была покрашена в маскировочный черный цвет.
Тусклый свет белых ночей позволял разглядеть все. По небу с воем летели немецкие бомбардировщики.
– Артур! – крикнула Аля. Артур вздрогнул и уронил ракетницу.
«Это он. Это все-таки он!» Бомбардировщики, не увидев сигналов, полетели куда-то в сторону.
– Аля... – по его губам прочитала она.
– Предатель... – сделала она шаг вперед.
– Аля, не надо! – он выставил вперед ладонь. – Погоди, ты сначала должна меня выслушать... Этот город обречен, эта страна – тоже. Только сумасшедший может этого не замечать!
– Все ты врешь!
– Аля, скоро придут немцы. Они со мной ничего не сделают, потому что я им помогал. Если ты будешь со мной, они тебе тоже ничего не сделают. Мы уедем, мы будем жить в другой стране, мы будем счастливы...
– Мы?..
– Да, ты и я. Митьку берут на фронт, его там убьют. Всех убивают!
Артур говорил то, о чем Але даже думать было страшно. О том, что Митю убьют на фронте.
– Его никто никогда не убьет! – дрожа от ненависти, отчетливо и громко произнесла Аля.
– Ты моя милая. Ты моя хорошая... – словно сумасшедший, бормотал Артур, глядя на приближающуюся девушку. – Тебе пойдет золото. Золото и бриллианты. У меня есть, я для тебя копил... Я тебя одену в самые лучшие парижские платья! Я люблю тебя. Я в тебя с первого взгляда влюбился. Господи, подумал я тогда – какая девушка! Все отдал бы, чтобы она только моей была... А Митьку твоего убьют, точно убьют...
Аля подошла к Артуру совсем близко, хотела вцепиться ему в горло обеими руками, но перед тем машинально поправила платок на ладони... И в этот момент Артур схватил ее за плечи, прижал к себе. Он тоже весь дрожал, его тело было – как натянутая тетива, но эта дрожь была отвратительна. И эта его страсть, и его обещания золота...
Конечно, он был сильней, но в Але скопилось очень много злости. Она вырвалась, толкнула его. Артур упал на неровной крыше, потом снова вскочил.
– Алька! – Аля оглянулась и увидела Митю – он как раз вылезал на крышу из чердачного окна.
– Митя, он предатель! Диверсант! – Аля, зажимая порезанную ладонь, указала подбородком на Артура. – Он ракеты пускал!
– Видели ракеты... Мы с Розой за тобой бежали... – Митя был уже на крыше и, пригибаясь, шел навстречу Артуру. Ветер ерошил его волосы.