После она закрылась в комнате, как приказала мать, потому что невесту до свадьбы никто не должен видеть. Мийя провела взаперти целую неделю до свадьбы, даже соседкам умудрилась не попасться на глаза. Асмаа вздохнула: хорошо еще, что мать не настаивала на недельном заключении и для нее. Не выпускала из дома? Асмаа и так почти не выходит. Смешно. Зачем все это? Чтобы ощутить вкус свободы после свадьбы? Да, она будет считаться женщиной, сможет крутиться во взрослом обществе, отлучаться по делам, принимать приглашения на все свадьбы и банкеты, как бы далеко от дома они ни проходили.
Асмаа присоединится к женским утренним и вечерним посиделкам с кофе. Ее будут звать на обеды и ужины, она также вольна будет принимать гостей у себя дома. Она станет настоящей женщиной, а не девчонкой. Брак – вот пропуск в эту жизнь, пропуск в больший мир, за стены дома.
Еще пару лет назад надо было искать повод, чтобы вырваться с подружками на прогулку. В сезон сбора фиников они ранним утром шли на делянки аль-Авафи и обходили их, наблюдая за тем, как урожай сортируют и раскладывают. Они перекидывались незрелыми красноватыми плодами, плескали друг в друга водой из каналов, соединявших участки между собой. Потоки пускали попеременно то на одни посадки, то на другие по договоренности, следя за тем, чтобы не расходовать воду почем зря и чтобы всем доставалось по справедливости. Но самое интересное ждало их вечером на площади за пальмами, где собирались для варки фагора[20]. Асмаа в изумление приводили горы неспелых фиников, которые засыпали в котлы с кипящей водой. Она спорила с подружками, в каком из них фагор будет готов первым. Мужчины доставали варево из котлов с помощью черпаков из пальмовых листьев, раскладывали на просушку в солнечное место, а затем все это увозили грузовики, так как урожай выкупало правительство, отправлявшее потом товар на экспорт в Индию. Асмаа не нравился фагор, она ела только желтые или самые спелые темно-коричневые финики. Да и сами жители только пробовали его на вкус. Их пищей считались именно перезревшие ягоды. Весь день Асмаа играла с девочками, бегала, карабкалась на невысокие пальмы, качалась на качелях, которые сооружали из троса, натягивая его между двух стволов, подзадоривала женщин, которые, перебрав кучи фиников, вечером уходили с ними в корзинах на головах. Девчонки кормили скот либо срывали траву, набивали ее по мешкам и выменивали их тут же у хозяев животных на монетки. Асмаа помнила, как мешок у Фатимы продырявился и за ней потянулся травяной след, а потом подружки еще долго дразнили ее. Но сейчас Асмаа уже взрослая и не ходит на сбор урожая.
Она не выходит за ворота даже в первые дни хаджа, чтобы спеть с соседками:
Мухаммед спустился в долину,
Мухаммед спустился в рай,
Закончили мы молитву,
Пророку хвалу воздавай!
Как только день стал клониться к закату, дом наполнился шумом высоких и тоненьких голосов. Женщины пришли, чтобы помочь доставить приданое Асмаа в дом жениха. В пикап, взятый Иссой в аренду у бедуина, погрузили две сумки с добром Асмаа, большой сундук, расшитые подушки и два персидских ковра. В первой сумке был ее свадебный наряд, а во второй – ничего, кроме стеклянного флакончика французских духов, арабских масел и благовоний. Но мать настояла на том, чтобы была и вторая сумка, так приданое смотрелось побогаче.
Мийя с другими женщинами направилась в новый дом Асмаа, чтобы помочь ей там устроиться. Сама же невеста с Холей и соседками, которые делали ей татуировки хной, оставалась пока в своей комнате. Мысли Асмаа метались от материнства к новым одеждам, от разлуки с родным домом к суженому Халеду.
Асмаа читала отцу, а порой он и сам декламировал любовную лирику. Особенно в зимние дни им нравилось погрузиться в поэзию аль-Мутанабби. Стихами о пылких чувствах он увлекался еще больше, чем дочь. Даже на каких-то местах в дешевых романах, купленных ее подругой в маленьком книжном в Маскате, которые она быстро пробегала, он останавливался, чтобы насладиться. Ей же казалось, что это чтиво, завезенное из столицы, рассказывает о чужой и далекой, какой-то нереальной жизни. Последний роман, который она взялась читать, был озаглавлен как «Тайники дворца». События разворачивались во Франции XVIII века: любовные страсти королевских особ, с интригами, изменами и маленькими победами. С первых же страниц она нашла сюжет надуманным и взяла другую книгу. Единственный текст, который тронул ее до глубины души так, что, до конца не понимая смысла, она заучила отрывок из него наизусть, – это легенда о разъединенных душах, заключенных в мерцающие шары, которые стремятся слиться воедино. Так она представляла себе любовь – как столкновение родственных душ. Она и не мечтала, что испытает в жизни страсть, от пламени которой ночь будет казаться такой же длинной, как в касыдах аль-Мутанабби, и так же наполнится тяжелыми раздумьями, как у Имру аль-Кайса. Она мечтала выйти замуж за исключительного человека, не похожего на остальных, полюбить его, обрести в нем опору и стать матерью.
Но сердце не трепетало. Почему оно не впускает в себя Халеда? Неужели потому что она заглядывалась на Марвана, двоюродного брата мужа Мийи? Потому что приняла было его за человека с чистейшей душой? Он был весь в белом, немногословен. Его загадочность только распаляла девичье воображение. Асмаа понимала, что тех считаных минут, что она видела его, мало. И когда наступил праздник и он появился у них с поздравлениями, она не упустила возможности всмотреться в него получше. Она заглянула ему прямо в глаза и пришла в замешательство, сама не в состоянии объяснить из-за чего. Ей померещилось, что под его внешней невозмутимостью прячется нечто ужасное, и она бросила думать о нем.
Халед! Халед! Халед! Художник, воспевающий мир лошадей. Не такой, как все, как она и мечтала. Отец его получил прозвище «мигрант», когда после поражения имама Галеба аль-Хинаи в сражении за аль-Джабаль аль-Ахдар в 1959 году уехал в Египет. Так же поступили почти две тысячи оманских семей, опасавшихся жестокой расправы англичан. Со своим небольшим семейством Исса обосновался в Каире, Халед и Али пошли там в школу, затем родилась Галия. А когда в семидесятые годы новое правительство объявило о народном примирении и призвало беженцев участвовать в возрождении единого Омана, Исса отказался от возвращения наотрез и остался в чужой стране.
Галия долго болела и умерла, и мать настояла на том, чтобы предать ее тело земле в аль-Авафи. Халед как раз окончил факультет изящных искусств и вернулся с родителями в страну, откуда его увезли еще мальчишкой. Али же оставался в Каире, продолжая там учебу, и только потом воссоединился с семьей в Омане, не сохранив о нем практически никаких детских воспоминаний. И вот они приходят к ним в дом сватать Асмаа и Холю.
Их семьи связывают дальние родственные узы, но убедительные для того, чтобы приходить друг к другу на праздники с поздравлениями. Асмаа видела Халеда несколько раз и обменялась с ним парой слов. Разглядела также его работы, когда однажды мать позволила ей вместе с ней зайти к ним в гости. Ее поразило: какое огромное количество картин, и все посвящены одной теме – лошадям.
Натянутые мышцы у гарцевавших на его полотнах скакунов были прорисованы с изумительной точностью. Их копыта практически не касались земли, будто они вот-вот воспарят. Асмаа рассматривала картины с плохо скрываемой тревогой – ей хотелось, чтобы животное опустилось на твердь и ровно встало на ноги. Годы спустя с его полотен уйдет вся легкость, хрупкость и ощущение мимолетности жизни, он станет рисовать босых женщин, ступающих по земле своими тяжелыми ногами, и воспевать связь человека с землей, традиции рода, размеренное течение жизни и незыблемость устоев.
Исса не ходил вокруг да около, прямо заявив Аззану: «Мы хотим, чтобы Асмаа и Холя стали нашими снохами. Они будут жить с нами в Маскате. Кто познал каирскую суету, не свыкнется с такой деревней, как аль-Авафи».
Переезд в столицу означал для Асмаа, что она сможет окончить старшие классы, а в перспективе поступить в университет, который, как говорили, сейчас строится полным ходом. Какой факультет выбрать? Главное, учиться. Она будет учиться!
Мать рассказывала ей о ее деде, шейхе Масуде, оставившем им в наследство библиотеку, каким смышленым и жадным до знаний он рос. Уже юношей он пытался поступить в школу «Ас-Саидийя» в Маскате, но отец предостерег его от соблазнов и опасностей столицы. Поэтому он учился у имамов и толкователей священных текстов, следуя за ними из Низвы в Рустак[21], но вместе с тем не предавая свою мечту о современном образовании.
Уже в зрелом возрасте он загорелся идеей открыть школу в одном из прибрежных городов; с единомышленниками они выбрали Сур. Чертили планы помещений, приобретали оборудование, уже заложили первый камень в основание, как пришло распоряжение свыше прекратить все работы. В сороковые годы сама мысль обучать оманцев наукам пугала власти. Они тогда заявили союзникам-англичанам: «Дать оманцам образование, как вы дали образование индийцам, восставшим против вас же? Глазом моргнуть не успеете, как они вас погонят из своей страны!» Так был закрыт проект школы в Суре, и шейх Масуд заперся навсегда у себя в кабинете с книгами, привезенными из Индии, Сирии и Египта.
«Он горел жаждой знаний!» – воскликнула Асмаа, слушая мать. Через десятки лет этот же огонь, перебросившийся через поколение, затеплился и в ней.
Салима
Когда автомобиль с приданым Асмаа отъехал от дома, мать, обессилев, опустилась на пол в зале. Ее одолевал голод, всплыли воспоминания детства. Она росла за высокими стенами дядиного дома во дворе за кухней, лишенная ласки. Не стряпала, не мела, не таскала воды или дров, она не была невольницей, но ходила полуголодная, не выбирала одежд, какие нравились, и не обучалась искусству вышивания бисером. Шейх Саид не заменил ей отца, так и оставшись для нее навсегда дядькой. Ей не дозволялось выходить за ворота и играть с соседскими девочками. Не разрешалось пересмеиваться во время купания в канале. Нельзя было танцевать на свадьбах, как это делали дочки рабынь. Она даже не могла раздобыть клочки старой ткани, чтобы сшить из них наряд для куклы. У нее не было никаких украшений. За столом ей не давали сладости, как отпрыскам шейха. Она просто просидела все детство, пр