Эти веселые и серьезные увлечения сделали жизнь дядюшки фантастичней любой сказки.
Его преемник уже ничего не менял. Он только мирился с тем, что сам был сказочно фантастичен.
На открытой крыше принцесса приостановилась, чтобы окинуть взором окрестности.
Внизу с трех сторон краснели городские крыши и петляли узкие улочки. Река разрезанной мостами лентой пробивалась через чащу домов и впадала в море.
На западе за городской стеной белел песчаный морской берег, чтобы выше раскинуться красной пустыней. За ней — снежные вершины гор, словно ряд белых зубов, укрывали небосклон.
На севере, точно перси ландшафта, возвышались светло-зеленые виноградники. Они исчезали вдали, зажатые между заснеженными горами и лежавшими на востоке лесами.
Но чем дальше на юг, тем более жалким становился лес. Пошли бескрайние мареммы, где камыш стоял, как бамбуковые заросли. Дымка над спящими вечным сном болотами казалась багряной в свете солнца. И в этом мареве проплывали силуэты фламинго.
Болота обрывались черной береговой линией, похоже было, что ее нанесли кисточкой, обмакнутой в тушь. Дальше открывалось море, подернутое белесым туманом, из которого виднелась сладкая, зовущая синь сапфировых вод.
На горизонте то ли в море, то ли в небе синел остров с куполами дворца, почти прозрачными в солнечном свете. То был морской королевский замок, сказочней самой сказки.
Залив клином вдавался в город. Через него был переброшен арочный мост с башнями. По эту сторону моста виднелась гавань — обилие корабельных флагов, позлащенных галер с красными балдахинами, сетей, сохнущих на корме рыбацких лодчонок.
Сотни людей со всех концов света сновали в гавани: арапы в огромных тюрбанах, азиаты с крашеными рыжими бородами и мрачные, глядящие исподлобья меланхлены, на родине которых с неба падает один лед.
В отдалении на полных парусах уходили к горизонту три корабля. Они становились все меньше и меньше, чтобы наконец исчезнуть вовсе.
Принцесса смотрела им вслед, и, судя по ее глазам, у нее могли быть неисполненные желания.
«Вот бы полететь на этих парусниках к неизведанным мирам, скрыться за горизонтом, исчезнуть вместе с ними…» Хотя, может быть, она исполнит это желание завтра же.
Но тут удар жезла Трастулло о каменные плиты прозвучал для нее неумолимым приказом. И она подчинилась, вступив в зал Совета, возвышавшийся в конце террасы.
Это мрачное помещение сохранилось в неприкосновенности еще с дедовских времен. Чернея, выгибались над головой его своды, в узкие окна вливался тусклый, желтый свет.
Только портреты государственных мужей кисти Калло оживляли это мрачное помещение. В них мастер раскрылся во всей своей гениальности. Нигде не был он столь остроумен, как в этой серии типов политической комедии дель арте.
Что за рожи и что за позы скрывались под масками и пурпурными мантиями! Челюсть — словно целый военный поход, глаза — по меньшей мере государственный переворот. Мэтр писал больше ядом и кровью, нежели красками. Некоторые портреты были выполнены одной лишь желчью интриг.
Министры и военачальники к моменту появления принцессы сидели за столом совещаний, пустив по кругу общеправительственную табакерку.
Свита удалилась, и только Жужу вспрыгнула на кресло, чтобы принять участие в совещании. Здесь ей спалось лучше всего.
Принцесса окинула взором правительство, в большинстве своем унаследованное еще от деда.
По правую руку от нее сидел министр внутренних дел граф Монкриф. Это был старик с кислой миной, заостренный подбородок венчала длинная и редкая козлиная борода. За поясом у него торчало пять пистолетов. Кружевной воротник глядел зубчатой крепостной стеной.
По левую руку принцессы разместился министр иностранных дел граф Балетти, человек неопределенного возраста. Он был в черном костюме в обтяжку, за поясом — кинжал и бутылка с ядом. Из-под его черной маски раздавался неясный голос.
Зарывшийся носом в табак маршал Табаччино и адмирал Браво — кончики перьев на его шляпе были обожжены порохом — сидели по концам стола. Их лица, высушенные солнцем и обветренные непогодой, сильно напоминали бурдюки.
Прямо напротив принцессы откинулся на спинку лорд Байрон — министр сокровенных дел. Единственный член правительства, назначенный самой принцессой. Его черные волосы возле ушей закручивались на щеку легкомысленными локонами. По самой последней моде он был одет безотносительно ко времени и месту. Глубокое его декольте венчал розовеющий орденский знак Святого Амура, пожалованный за редкостные заслуги.
Принцесса разом открыла заседание и коробку шоколада.
— Итак, господа, — произнесла она, отправляя конфетку мартышке в рот, — в государстве, боюсь, все спокойно.
— В государстве все спокойно! — граф Монкриф шарахнул кулаком по столу. — Я отвечаю за это!
— Да неужели? — удивленно хихикнул из-под маски граф Балетти. — Извините, значит, я ошибся. Ах, наша информация всегда так неполна!
— Что вы хотите этим сказать, граф Балетти? — угрожающе рявкнул граф Монкриф.
— Ничего, ровным счетом ничего, — вывернулся граф Балетти, вращаясь в кресле. — Я только слышал, что за Черными островами были замечены пиратские корабли, а за Белыми горами зашевелились бедуины. Но я ничего не хочу этим сказать.
— Пираты и бедуины? — поразился Монкриф. — Но это же иностранные дела, господин граф Балетти.
— Что верно, то верно, — хохотнул Балетти, — но они того и гляди станут делами внутренними, господин граф Монкриф, хе-хе-хе!
Разговор с самого начала затронул больное место. И в спор немедля ринулись адмирал Браво и маршал Табаччино.
Они были столь же разными, как вода и камень. Их воинский сарказм был ядовит и резок. А их заслуги по поддержанию государства были куда значительнее самого государства.
Маршал советовал послать на покорение пустыни флот, а адмирал — двинуть против пиратов конницу. Казалось, они развяжут бой тут же за столом.
В воздухе так запахло пороховым дымом, что мартышка в кресле чихнула.
Принцесса пребывала в самом радужном настроении. Заседание сразу же пошло интересней, чем можно было предположить. Выходило, что политика не такая уж бескрылая вещь! И принцесса углубилась в нее с шаловливой серьезностью.
Особенно с той минуты, как граф Монкриф обвинил графа Балетти в том, что пираты делятся с ним добычей, а граф Балетти графа Монкрифа — в получении взяток от бедуинов.
Принцесса для развлечения прикинула, кого из министров она велела бы повесить прежде — министра иностранных или внутренних дел. Это имело значение с точки зрения этикета. Потому что в первом случае в качестве почетных гостей пришлось бы пригласить дипломатический корпус, а во втором — жандармский.
Конечно же, это была не более чем шаловливая фантазия. Ибо ей было безразлично, который из них крал больше.
Вскоре уже трудно стало различать физиономии спорщиков. В клокочущей ярости они были на одно лицо. Хоть в этом правительство было едино.
Слышалось только одышливое рычание Монкрифа: «Господин граф, вы забываете, что я старше!»
На что Балетти отвечал змеиным шипением: «Господин граф, вы забываете, что я главнее!»
— Господа, — вмешалась принцесса смеясь, — держитесь подальше от дела. Ваша фантастика становится излишне правдоподобной. К тому же вы пугаете мою обезьянку. Видишь, крошка Жужу, политика — мрачная штука. Счастливица, тебе не надо управлять даже собой, не говоря уж о других.
А правительство тем временем дошло до выяснения границ собственного государства. Выходило, что один министр продал часть государства без ведома другого.
Были доставлены фантастические карты с еще более фантастическими материками и морями. Карты были на папирусе и пергаменте, еще времен географа Птоломея. Они с шуршанием развернулись, и министры ушли в них с головой.
Вдруг все наскучило принцессе. Лорд Байрон зевнул как человек, которому довольно даже самого маленького государства, чтобы не потерять достоинства. Принцесса наклонилась к нему через стол.
— Они умеют сделать скучным даже шутовство! — со вздохом прошептала она. — Их споры состарили меня на целых пять лет.
Она поднесла палец к губам, схватила лорда Байрона за руку, и они на цыпочках торопливо удалились. Обезьянка проснулась и вприпрыжку кинулась за ними.
Из-за карт доносилась приглушенная перебранка министров. Ворох карт над их головами все рос. Там они, наверное, и полегли.
Люсинда, Амариллис и Арделия вместе с Леандро, Лелио и Флоримоном уже дожидались на большой террасе.
Дамы были в гиацинтового цвета плащах и золоченых туфельках. Под шляпами с вуалью их головы походили на чашечки цветков, золотыми спиралями ниспадали их волосы.
Красные береты с перьями красовались на завитых волосах мужчин. Их розовые жилеты были усеяны пуговицами с эмалью. У Лелио на одной ноге трико было зеленого цвета, на другой — белого. Левая нога Леандро сверху донизу была в черно-белую полоску, а правая — совсем голая. Манжеты на брюках Флоримона были розовыми.
Они коротали время, следя за поединком попугаев. Попугаи ругались самым чудовищным образом. Леандро нашептывал в ухо Арделии весьма двусмысленные анекдоты. А Лелио глядел на Амариллис и вздыхал.
Арапы подзадоривали попугаев, скрючившись вокруг них на четвереньках, уперев руки в землю. На солнце они казались безделушками из черного дерева. Да и само солнце полыхало в стеклянных куполах так ослепительно, как это бывало в прежние времена или в сказках.
Увидев все это, принцесса так обрадовалась, что чуть не решила сделаться вполовину моложе. Только близость лорда Байрона вынудила ее остаться женщиной в интересном возрасте.
Тем не менее она хлопала в ладоши, громко смеялась, выкрикивала имена своих любимцев, да так, что обезьянка ее приревновала.
Восхитительно беспечная, оживленно болтая, спустилась компания с большой террасы. Несомая могучими арками, та необъятной лестницей переливалась за крепостной вал. Арапы сопровождали общество, неся алые солнечные зонты, украшенные бахромой и бубенчиками.