– Сам Дилга послал мне тебя, – прервала она. – Подожди, послушай: твоя Илинэ в опасности!
Слава богам: окно кузницы теплилось слабым светом. Болот заглянул – в ней колыхалась сумрачная тень Атына. Кроме молодого кузнеца, никого. Это хорошо, не сразу суматоха наступит. Атын нянчился с какой-то белой полосой, она ярко сверкнула в свете огонька сальной плошки. Похоже, меч… Некогда было присматриваться. Кинув скатку медвежьей шкуры у порога, воин носком зацепил дверь, шибанул ее вбок и на руках внес женщину внутрь.
– Олджуна?! – воскликнул Атын в смятении, как Болот малое время назад, и встал столбом. Меч упал с колен и вонзился острием в глиняный пол.
– Эй, очнись! – прикрикнул ботур. Кузнец протер глаза, будто блажь примерещилась. Мгновение спустя, смахнув мелкую снасть с верстака, кинул сверху ветошь:
– Давай сюда! – И воин осторожно положил женщину на столешницу.
Осмотрели с плошкой рассеченную камнем ногу Олджуны, убедились, что сухожилие не задето. Мякоть сильно повреждена, сюда бы Отосута… Ничего, подождет нога, пусть прежде женщина все расскажет.
Она попросила воды и дрожащими губами припала к краю ковша. Болот промыл рану и помог Олджуне умыться.
– Теперь скажи нам об Илинэ.
Атын только собрался о чем-то спросить и осекся, ошеломленный.
Олджуна рассказала, как могла, коротко. Привыкший к молчанию язык повиновался с трудом. К тому же видела, что с каждым ее словом перед парнями предстают видения одно страшнее другого и сводят с ума. Огонь плошки возгорался в глазах вместе с пламенем гнева. Наконец женщина выговорилась и от слабости едва не лишилась чувств.
– Убью гадину! – крикнул Болот о Кинтее. Саданул локтем в стену – боль полоснула от плеча до кончиков пальцев. Воин не дрогнул. Лишь бы эхо боли помогло превозмочь раздирающую душу ярость…
Атын сцепил зубы, лицо стало белее меловой глины.
Он, конечно, слышал, что Болот собирался присвататься к Илинэ, да разве это имело сейчас какое-то значение! Правду сказал предводитель шаманов: Илинэ была жива. Но ей грозила такая беда, перед которой в глазах Атына меркло все остальное. Во всем виноват он, трус и глупец! Зачем отдал Илинэ Сата, чего испугался?! Кинтей вовремя оказался на ее пути. Вовремя для Соннука, двойнику на руку это похищение. Избавится от спутника и приведет Илинэ к черному Страннику, а уж тот сумеет добиться ответа, куда она спрятала волшебный камень. Замучает, а добьется… Знает ли о том Олджуна?
Атын застонал в бессильном отчаянии. Тоже захотелось грохнуть о стену кулаком. Сдержался: сам виноват, так при чем тут дедовская кузня?
А в руке Болота боль понемногу стихала. Помедлив, спросил:
– Почему она не бежала вместе с тобой?
– Не смогла, – опустила глаза женщина.
Парни переглянулись.
– Кинтей ее не тронет, – заверила она торопливо, боясь вызвать новый приступ их бешенства. – Соннук не даст.
Бросила на Атына удрученный взгляд:
– Он неплохой, твой брат-близнец. Не думай о нем дурно.
Атын выдернул острие меча, подобрал кусочек замши, которым полировал клинок.
– Соннука обманули, – продолжала Олджуна. – Страшный человек манит его в страну сумерек лживыми сказками, а он верит. Соннук доверчив, но, думаю, скоро все поймет. Тогда они с Илинэ вернутся.
Атын в угрюмом замешательстве провел по клинку замшей. Бегучая тень отразилась в блестящем железе. И, словно отторгнувшись от мысленного отражения, в памяти вновь всплыл день сотворения Соннука. Он и Странник, какими видел их в волшебном камне. В гранях стеною кренилась и падала в пропасть земля…
– Что за брат-близнец? – Болот не мог сообразить, о ком говорит Олджуна. – Откуда он взялся у тебя, Атын?
– Вот те на! – послышался тут из-за двери изумленный возглас Тимира. – Никак, пропавшая шкура лесного старика сама к нам прискакала?!
– Ни слова об Илинэ, – успел шепнуть Атын, и дверь отворилась.
Главному кузнецу едва ноги не отказали. Остолбенел, войдя за порог, с полусогнутыми коленями и открытым ртом. Олджуна равнодушно скользнула по его ошарашенному лицу и замедлила взгляд: за Тимиром белело лицо Ураны. С гулким стуком упал и, погромыхивая, покатился котелок с мясом, принесенный Ураной. Сын поесть забыл за работой…
Болот тихо охнул – вспомнил, что и он, вообще-то, на службе. Наверное, Чиргэл с Чэбдиком недоумевают, не застав его в условленном месте.
– Олджуна! – вскричала Урана тонким голосом. – Я знала – ты придешь! – и, оттолкнув мужа, кинулась к бадже. Та тяжело скинула ноги с верстака, попробовала встать. Урана подставила плечо:
– Пойдем домой, – залопотала радостно. – Пойдем, дочка…
Странное слово явно не причудилось Тимиру в дурацком ворковании Ураны и перешибло первое потрясение новым. Опомнился в крепкой досаде: «Спятила, старая дура, дочку нашла!» Памятуя о Йор, не без опаски отодвинулся от сумасшедших жен, на лавку присел. Глупые бабы проковыляли мимо.
– Нам с Болотом надо поговорить, – сказал Атын отцу.
Растерянный Тимир поспешно кивнул, засуетился, зачем-то подвинул лавку ближе к стене.
– Ухожу, ухожу, – буркнул сердито.
Сын с каждым днем становился все отчужденнее. Бывало, с утра до вечера словом с ним не перемолвишься, а скажет что, так лишь по делу-нужде. На вопросы отвечал кратко: «Да – нет», либо отмалчивался. Тимиру заранее приходилось обдумывать слова. С непривычки нападало косноязычие, спотыкался в речи, как Балтысыт. Боялся парня от себя отвратить и в то же время сердился.
Тимир вышел, раздраженный на сына и собственный неровный норов. Чуть громче положенного хлопнула дверь.
Атын тянул с разговором. Дул на меч, выглаживал ворсистой замшей. Несмотря на хмурые думы, Болот с интересом посматривал на красивое боевое оружие. Оно, пожалуй, было ничуть не хуже его меча Человека.
– Ты стал большим мастером, – произнес с уважением. Протянул руку: – Можно?
Разглядывая меч на свету плошки, с восхищением цокнул языком. Размахнувшись крест-накрест, прислушался к тонкому свисту острия. Великолепный клинок будто пластами нарезал дымный воздух кузни.
– Себе сделал?
Кузнец кивнул, забрал меч. Клинок влился в ножны.
– Ты хотел знать о Соннуке. Так вот, все началось в том году, когда мы с тобой забрались на скалу орлов…
Чиргэл с Чэбдиком, должно быть, уже не Элен охраняли, а искали Болота. Он не сомневался, что парни его не выдадут, как не сомневался и в том, что завтра ответит перед ними сполна. Ну, пусть поколотят, отведут души. Болот не мог уйти, не дослушав эту диковинную историю. Странные чувства завладели воином. Злился на соперника, осуждал и восторгался…
– Поеду за Илинэ, – завершил Атын. – Сегодня, сейчас же.
– Я тоже.
Кузнец пожал плечом.
– Но у меня дозор, – заторопился Болот. – Давай двинемся утром?
– Не могу ждать.
– Ладно, езжай один… Я догоню.
– Как мне миновать стражу?
– Попробую отвлечь, – вздохнул ботур. – Поскорее собирайся, опоздал я совсем. Напарники башку снимут.
Атын отлучился ненадолго, дома не пришлось объясняться. Тимир спал или делал вид, что спит, женщины шептались за занавеской на левой половине. Парень побросал в суму скибку творога, мешочки со всякой сушеной едой, какие сыскал в темноте. Снял с колышка охотничий лук, пояс с полным колчаном стрел. Прихватил дедовский оберег – плоскую железку с отверстиями для высадки гвоздей. С ней и Тимир не расставался когда-то. Среди девяти кузнечных духов-покровителей эта железка самая главная. Стоит кузнецу бросить ее левой рукой в черного колдуна, и злые чары рассеются…
Почти развиднелось, когда Болот проводил Атына за ворота. Смотрел, как, удаляясь по серой предутренней тропе, яркой поземкой вихрятся белые до запястий задние ноги пепельно-пятнистой лошади молодого кузнеца, и с благодарностью думал о Чиргэле и Чэбдике. Встретившись с ними, Болот с согласия Атына вкратце повторил рассказ Олджуны. Возбужденные новостью, близнецы обещали помалкивать. Помогли уломать стражу северных ворот. Наплели чужим воинам с три короба, будто Атыну необходимо набрать какой-то необыкновенной секретной руды, якобы обнаруженной о прошлом годе в горах за озером Аймачным.
Утром, едва сменились, Болот помчался домой. Матушка ушла недавно – камелек еще вовсю горел. Парень присел перед огнем, поворошил кочергой угли. Дух-хозяин огня ответил гудением и треском.
– Об опасности предупреждаешь, звонковзрывчатый? – вымученно улыбнулся Болот. – Знаю о ней. Но ведь и ты знаешь, что с тех пор, как Ёлю заглянула в твой дымоход, людям в этом доме снятся только ратные сны… Прощай, серебристобородый, береги матушку и деда.
Окинул юрту опечаленным взором. Может, больше не доведется увидеть ему родные окна. А глазам-окнам – его.
Домашние стены и вещи, имеющие корни памяти, помнили ботура маленьким. Наблюдали, как он рос, наливаясь силой и военным умением. Видели радости и грусти молодого хозяина, любовь его и метания, тайный плач по Илинэ. Они его понимали.
Мешкая, он все же решился: выстрелил из лука в северо-восточную балку потолка. Матушка и дед сообразят, куда Болот направился. Зачем – рано или поздно узнают после.
Взор задержался на правом крайнем столбе, где висел старый охотничий лук Кугаса. Наверное, матушка нарочно поместила лук ближе к двери, чтобы сын, входя, вспоминал отца. Или чтобы самой не забыть настойчивого муравья, который научил ее упорству и стойкости.
Перешагивая через порог, Болот не оглянулся. Не оглядываются в начале пути.
Жена-висящего-на-березе приставила ладонь к дальнозорким глазам. Смотрела долго. Потом сказала:
– У тебя хорошее лицо, человек саха. Я плохо вижу, но чувствую. Почему-то кажется, что я уже видела похожее лицо. Знаю, откуда бежишь. Ты бежишь из Перекрестья живых путей.
Тот, с кем она говорила, не слышал ее, да и не мог услышать, поскольку находился довольно далеко. Придерживая за узду пепельно-пятнистую лошадь, он осторожно спускался с крутой горной тропы, больше заботясь о лошади, чем о себе.