Человек был занят своими думами и очень спешил. Напряженный взгляд его устремился к северо-востоку и ничего вокруг не замечал. Впрочем, маленькое кочевье усмотрел бы не всякий. Оно пряталось нынче в ложбине между утесами на берегу Большой Реки.
Олени спали, лежа по бокам жилищ. Стояло раннее утро. Старуха еще только собиралась развести утренний костер. Прошли положенные дни после смерти мужа, и ей уже позволялось будить огонь.
– В вашей долине Элен все сильно, – говорила старуха, продолжая односторонний разговор с бегущим. – Сильна память предков, сильны нравы и чувства. Любовь сильнее, чем в других местах. Это потому, что там стоит мировое древо Ал-Кудук – так называют его люди саха. Оно притягивает к себе добрые пути… Я знаю одно древнее сказание. В нем поется, что в Долине Смерти тоже есть свое великое древо – Кудук-Ла. Оно перевернуто к небу вверх корнями и увешано опустошенными мошонками сластолюбцев, высохшими языками предателей и челюстями обжор… К Кудук-Ла ведут злые дороги Земли. Они приводят людей назад-вперед и больше не отпускают. Так поется в сказании, а теперь над гиблыми тропами страшной путеводной звездой возгорелось Пятно.
Она помолчала.
– Недавно у нас гостили женщина, юная девушка и двое парней. Они так же, как ты, человек с хорошим лицом, бежали из Элен на северо-восток. Я предупредила их, что Пятно убивает души, но парни не захотели об этом знать. Послушалась только женщина. Она была не праздна и думала о ребенке. Поэтому она испугалась и сбежала от парня, который любит ее очень сильно. Совсем как мой старик в наши с ним молодые весны. Жаль, что парень ошибается. Думает, в Долине Смерти хорошо. Мой старик тоже так думал. Но разве в мертвой долине кому-нибудь из живых созданий может быть хорошо? Там хорошо лишь бесам и людям, души которых давно замерзли… Зачем ты, человек с хорошим лицом, бежишь туда? Что тебе нужно?
Давно не видя перед собой высокую березу с нежной листвой и заветным туесом на верхней ветви, старуха чувствовала, как хиреет телом и мыслями. Собственные силы ее угасли. Она жила благодаря силе мужа-старейшины. Часть этой силы, оставленная им на Земле вместе со знанием живого пути, вошла в старуху с его сердцем, испеченным в углях костра.
– А-а, наверное, ты бежишь спасать девушку! – догадалась она. – Ты ее любишь! У этой девушки доброе сердце. Нежное, но сильное. И лицом она пригожа. Совсем как я в мои юные весны…
Морщины, как веточки к солнцу, потянулись к уголкам глаз. Высмотрев что-то приятное в прошлом, она улыбнулась своей дальнозоркой памяти, предпочитающей видеть время назад.
– Я тоже бежала. Вначале мчалась из детства, потому что хотелось скорее повзрослеть. Потом из свободной юности неслась к любви и замужеству. Рвалась из молодости к детям и зрелости… – Старуха вздохнула. – Уже не хочу бежать, но жизнь моя слишком давно взяла разгон. Разве удержишь?
Задумалась, а когда заговорила, голос был полон сочувствия и тревоги:
– Непонятно, почему девушка не сбежала обратно в Элен с той, другой. Я слышала, как женщина пыталась ее разбудить. Я чутко сплю. Можно сказать, не сплю вовсе. И слух у меня отличный, не то что глаза. Глаза мои видят далеко, а близко видят плохо. Совсем как память… Так вот, я слышала: девушка плакала после того, как женщина отъехала верхом на олене. Беглянка взяла себе двух оленей и мешок с юколой, который я подарила им всем. Я подарила им и свою ярангу. Три родовых шеста – сердце яранги – служили мне с юности. До этого они принадлежали моей матери. А до того – бабушке, матери бабушки и матери ее матери…
Бегущий человек сел на лошадь и скрылся в березовой роще, но она еще не кончила с ним говорить.
– Это хороший наследный дом! В нем умирали от старости и усталости и никогда – от болезни. В нем твоей девушке будет тепло и станут сниться хорошие сны. Я надеюсь, что ее горячее сердечко не заледенеет в пальцах ходячей стужи. Может, тебе удастся спасти свою девушку. Прощай, человек бегущий! Я стану молиться за вас двоих.
Жена-висящего-на-березе занялась костром. Молодой одуллар вышел из средней яранги и, сладко потянувшись, стряхнул остатки сна. Пора вставать остальным мужчинам, пора идти на лов рыбы.
После завтрака старуха подозвала младшего внука и велела ему зачерпнуть из реки воды в туесок. Сполоснула медные мисы, стараясь не шуметь, – водной шири не нравится звон посуды. Малыш хотел выплеснуть грязную воду в реку, – бабка удержала:
– Нечистого в реку не льют, не бросают, иначе ослепнет рыба.
Внук послушно отнес туесок подальше от берега. Старуха пошла за мальчиком и, кинув на давешний спуск случайный взор, остановилась. Приставила ладонь к глазам и воскликнула удивленно:
– Опять человек!
Рассмотрела его, насколько позволило зрение:
– Большой, сильный воин в рыжей шапке. Или волосы у него такие. А лицо доверчивое, как у ребенка… Не вижу, но чувствую. Воин не мог нас не заметить. Заметил наверняка.
Внук обернулся и понял: бабушка беседует не с ним. Ребенок пошел к ярангам, а старуха заговорила с тем, кто не пожелал тратить время на доброе знакомство:
– Гляжу, ты спешишь не меньше первого. Догоняешь его, бегущего в Долину Смерти, или бежишь сам по себе? Друг он твой или оба вы любите девушку с нежным сердцем?..
Старуха поежилась от холодного речного ветра. Ей было хорошо. Ветер взбадривал усталую плоть и мысли.
– Человек жив любовью. Не желанием богатства, не местью, не ненавистью, никакими иными чувствами. Только любовью. Каждый раз для двоих она – костер небесного огня, единственный в целом мире… Беги, воин, беги!
Рыжий воин увидел старуху и приветливо махнул рукой. Она махала ему до тех пор, пока всадник на сером коне не исчез в роще.
В полдень какое-то наитие заставило старуху снова повернуться к спуску.
– Так и знала, – сказала она. – Не один, двое. И тоже воины.
Прищурилась из-под руки:
– Лица веселые, любят смеяться… Впрямь одинаковые или чудится? Нет, точно – одинаковые. Близнецы из одной родильной рубашки.
Они приближались к роще. Старуха всмотрелась, ожидая, что близнецы увидят ее и, может быть, подойдут. Но братья, занятые своим разговором, быстро помогли друг другу и коням спуститься. Моргнуть не успела – растворились в лесу.
Рысьи уши на шапке старухи замотались из стороны в сторону. Она скорбно и чуть обиженно покачала головой:
– Вы-то зачем бежите из солнечных мест в страну сумерек и отчаяния? Что даст вам чудовищный край на перепутье бедовых дорог? Там нет ни одного, кто мог бы называться человеком. Если бы вы захотели со мной поговорить, я б рассказала, как в поисках богатства наш род шел в сторону Долины Смерти. Теперь мы бежим от нее… Ну, ваше дело. Недаром толкуют: верь не тому, что говорят, верь тому, что увидишь сам. Наверное, вы – друзья первых двоих и хотите им помочь.
Поворачивая в ярангу сына, старуха пробормотала:
– Я отыщу для рода доброе место на Земле и наконец-то перестану бежать. У меня есть знание живого пути. А если я так устану, что не смогу идти, людей поведет мой сын. Он исполнит мечту отца. Он не ошибется, потому что видел зло собственными глазами.
Домм пятого вечераХищный лес
Стужа напала на путников неожиданно, точно враг из-за угла. Она явно чуяла исходящее от людей тепло. Не стояла на месте, а плавала и двигалась, раскидывая впереди ручьистые руки с пронзительными пальцами. Морозные пальцы касались безжизненных деревьев и заросших инеем трупов зверей под ними, взмывали вверх и внимательно ощупывали ломкий, застылый воздух.
Илинэ с Соннуком быстро научились лавировать между слепыми струями. Менее проворный Кинтей попытался перерубить пальцы стужи мечом. Клинок завяз в гулком туманном потоке, как в живой плоти. Парень плюнул от злости. Плевок заледенел на лету, мгновение повисел в тумане белым камешком, вернулся со свистом и тукнул Кинтея между глаз. Глупец обнаружил себя. Не успел поднести рукавицу – в лицо немедля впились язвящие когтистые жала. Спутники еле отодрали от них беднягу.
Пять последних оленей покорно брели сквозь белесые ручьи, нагнув ветвисторогие головы. Умудрялись хватать по пути кустики сыпучего ягеля. Олени как будто уже встречались с этой странной бродячей стужей, о которой упоминала старая одулларка.
Измотанные, промерзшие до костей, к вечеру Соннук с Илинэ насилу водружали ярангу и загоняли оленей в полог. Стужа разочарованно взвывала, скреблась и царапала наружную покрышку, но внутрь проникнуть не могла. Соннук молча заносил сухую лесину и разводил костер. Кинтей тотчас кидался к огню, грел руки и скулил. Ждать помощи от него не приходилось. Одурев от напастей, парень пал духом и все время только ныл и плакал. О скорой женитьбе он забыл напрочь.
– Потерпи еще чуть-чуть, вот дойдем до места, и бездолье от нас отступит, – говорил ему Соннук, едва разлепляя оледенелые губы. – Мы станем высокими людьми и вернемся в Элен в крытых мехом повозках… Не стони так надрывно и жалко! Вспомни, ведь ты – потомок солнечной ветви богов! Ты станешь старшиной своего рода. А может, и старейшиной нашей долины. Хочешь быть им? Нить счастливой жизни продлится долго… На, смажь сальцем иззябшее нутро.
Соннук утешал Кинтея, как ребенка. Безразличные, без проблеска мысли глаза парня оживали. Кривоватая улыбка раздвигала впалые щеки с темными пятнами обморожения. Кинтей захлебывался смехом и кашлем:
– Все мои недруги лягут ступенями на пороге моего дома, а я буду ноги о них вытирать!
Стужа, видно, доняла парня и вконец повредила его рассудок. Холод словно впрямь замораживал и высушивал мозги. Лишь в яранге, в тесноте и паре, что поднимался от оленьей шерсти, мысли кое-как начинали оттаивать. Немного погодя их подхлестывали жар костра и горячая похлебка.
Соннук предпочел бы ни о чем не думать. Не смотрел на Илинэ, прятал от нее лицо. Оно так и не научилось лгать, как привык ко лжи бескостный язык. По предательски откровенному лицу Соннука девушка могла разгадать его мысли. Впрочем, она, должно быть, давно догадалась, что горькие сомнения растут в нем день ото дня.