под утро зыбь страха и мглы оставляя на коже?..
– Он выпал по жребию, этот мучительный сон.
– Дилга, мне за что эта горькая выдалась доля —
жить в мире, где вынужден вечно бежать человек
от скорби, обиды, искуса, вины и неволи?..
– Он выпал по жребию, этот пожизненный бег.
– Дилга, есть ли край совершенный, где сны безмятежны,
где бег запрещен и лучи не тревожат покой?..
– Когда-нибудь ты добежишь до него неизбежно,
до этого края, где ждет тебя жребий такой.
Песня стихла. Илинэ опустила голову, по лицу ее бежали слезы. Атын прислонился к стене.
– У горбуна славный джогур, – похвалил демон. – Я ошибся, когда говорил, что его песни ярки, но бессодержательны. Беру свои слова обратно. Может быть, Дьоллох примкнет к нам, и его жребий на Орто, так же, как ваш, изменится. Я собираюсь отметить лучших. Долина Элен и Долина Смерти воссоединятся и станут отражением друг друга, как однояйцовые близнецы. Как левая и правая стороны одной сущности. Вы неглупы и в конце концов осознаете, что моя цель выше мелких человеческих страстей. Вы будете горды тем, что приняли участие в создании новой, более развитой Вселенной с иными законами существования. Разве не истинное счастье – сыграть первую роль в цивилизованном преобразовании своей планеты? В отношении Орто я занимаюсь благотворительностью, поскольку мог бы просто выкинуть ее в мусорную корзину. А я собираюсь переделать Землю! Destruam et aedijicabo[3]. Глобальное пси-влияние на людей, извлечение кладовой недр на поверхность, дематериализация несовершенных земных объектов и возведение безупречных… Какая жалость, что это тебе ни о чем не говорит, кузнец-шаман!
Подрумяненные утренние лучи осмелели и устремились в решетчатую прорезь. Зерцало воспроизводило их, возвращая в железное чрево багровым свечением. Кровавые пятна лучей загорались в гранях и меркли, содрогаясь, как умирающие сердца.
– С помощью лучепреломляющего кристалла мы вклинимся в ударные магнитные волны и сделаем их силу целенаправленной. Огненные ядра полетят, во-первых, в Небесные горы, во-вторых – в Ламу и Кытат… и так далее, так далее, так далее. Последним падет Великий лес. Девять нажатий пусковой кнопки, и Срединная превратится в вершу для ловли гольянов.
Плеща чешуйчатыми ручками, внимал речи страшный младенец. На свежем личике, глумящемся над самим детством, застыла маска бесовского ликования. В глазах клокотала горючая смесь зависти и восторга, с уголков нежного рта падали хлопья пены.
В вороньих волосах Странника с треском бегали синие искры. Из ледяных глаз, пробуя воздух раскаленными добела язычками, текли огненные змеи. Из всех пор тела струями темного воздуха вырывалось вселенское зло.
– Выживут только нужные мне люди, смыслящие в истинных ценностях, в масштабе и важности фундаментальной реорганизации мира… Кузнец-шаман! Я передам тебе руководство всеми установками в уникальной шахте. Мы сохраним здесь научный комплекс, где ученые продолжат опыты и создадут приспособления непрерывного действия с мегавозможностями. Мы поднимем очищенное от мелочных чувств человечество к порогу неведомых знаний!
Торжественная речь ураганным ревом исходила из пасти с несколькими рядами клыков, из лабиринта отражений с тринадцатью распалившимися демонами, от потолка и стен. Эхо играло ледяными осколками слов, повторяло их врозь, назад-вперед и наизнанку.
– Мы поработим разумные существа на всех планетах! – вопил Странник. – Обратим непокорных в прах! Откроем линзы времен! Расслоим пространство! Да здравствует эра Черной Галактики, ура!
– Ура! – пробасил малыш.
Домм восьмого вечераЖаркая ночь, рыжее утро
Напрасно близнецы пробовали отворить еле найденные двери. Чиргэл только батас покривил, а Чэбдик ногти сдуру пообломал. Толстая кора перемычек между домовинами Котла тоже не поддалась ни ножам, ни мечам. Сквозь пластины в узких решетчатых щелях под крышей пробивался жидкий свет. Жаль, нет у людей мушиных способностей отвесно шагать.
Закидывали арканы наверх – не получилось зацепить. Крыши прилегали плотно, трубы изгибались витиевато, да округло. Нос-дымоход, мерещилось, подозрительно принюхивался. Братья хотели было и на него аркан забросить, но дымоход напрягся и задрожал – собрался, видно, издать зубодробильные звуки и вонь. Пришлось отступить.
Стенки огромного гладкого пузыря в торце последней домовины были намного мягче коры перемычек. Можно, наверное, взрезать, выпустить воду. А толку? Прозрачный пузырь лепился к глухой стене.
Котел дыбился крепость крепостью. Как же Атын исхитрился зайти, или кто-то оттуда втянул и снова двери задраил? А ведь утро скоро. Что же там творится, в проклятой Самодвиге?!
Братья прикинули: если подтащить к стене железного великана, забраться на него Чэбдику да Чиргэлу встать брату на плечи, наверняка удастся дотянуться и заглянуть в прорезь.
Животы у железяк были скользкие, все в жирной смоле с неприятным запахом. Близнецы мигом перепачкались. Насилу сдвинули с места одного великана, который показался менее тяжелым. Уже и внимания не обращали на его возмущенно моргающие голубые и красные глазки. Забылись, покрикивать начали, волоча громадину…
Вот и призвали беду. Из-за холма послышался топот-гомон, и, размахивая копьями, выбежала гурьба чучун! Чэбдик успел спрятаться за великанскую спину. Дикари его не заметили, а Чиргэл, как назло, зацепился штанами за какой-то крючок в железной ножище. Замешкался, дернул и оторвал лоскут штанины. Птицей за холм полетел! И чучуны ветром мимо Чэбдика пронеслись, оставив за собою хвост запаха потной шерсти.
«Чиргэл в селенье надеется скрыться, – стукнуло в голову Чэбдику. – Не добежит! Эти твари скачут не хуже лошадей». И молнией сверкнула удачная мысль… Чэбдик стремглав дунул к другой стороне холма, благо тот был гораздо ближе. Чиргэл должен сообразить, что близнец надумал. Они всегда думают одинаково!
Дождавшись, когда брату осталось несколько шагов до того, чтобы завернуть за покатое подножие холма, Чэбдик выпрыгнул с противоположного конца и закричал изо всех сил:
– Чучуны! Ку-ку!
Чиргэл обернулся, прежде чем исчезнуть за холмом. Чэбдик издалека увидел белое пятно вместо лица. В груди захолонуло: уразумел ли брат, что нужно делать? Заклинал отчаянно: «Думай же, думай, не беги!»
Дикари споткнулись друг о друга, попадали – куча-мала… Двое вскочили, ревя яростно и удивленно. Без слов были понятны нечеловеческие вопли. Как же так? Чужой воин только что туда бежал, а оказался здесь!
Топча руки-ноги собратьев, поднявшиеся чучуны развернулись обратно. Кому-то переломали хребет, оставили лежать измочаленным комком грязно-бурой ветоши. Их волосатые сердца, говорят, не ведают жалости… И все слилось в глазах Чэбдика: черные зверские лица, раззявленные пасти, лохмы длинных волос, тупые каменные копья… Жуткие существа надвигались на него с пронзительным посвистом и лаем, как свирепые псы… Ох, как псы и набросятся сейчас, раздерут в клочья!
Чэбдик помертвел, ноги дрогнули. Шагнул за округлость холма, привалился к пологому склону и зажмурился. Молился: «Брат, догадайся!» Открыл глаза и услышал:
– Ку-ку! Чучуны! – кричал Чиргэл.
Смекнул, слава богам! Хватило времени чуть передохнуть, отойти от страха, пока дикари бежали к брату. Потом снова, едва они и развернулись и стали приближаться к Чиргэлу, завопил:
– Чучуны! Ку-ку!
Опять столпотворение, свалка, треск костей, крутой разворот, неистовый гвалт… Черно-бурая туча, издырявленная горящими угольями глаз и красно-белыми пастями, повернула назад.
Чэбдик стоял, прислонившись к холму. Пока кулак сердца вбухивал в грудь удар за ударом, словно тренируясь на мешке с песком, голова думала: как же, наверное, бедняге Чиргэлу страшно.
– Ку-ку!
Раз восемь разъяренные дурни бегали туда-сюда. Трое валялись на покрытой кровью тропе. Один был ранен и, жалобно скуля, тщетно призывал кого-то. Сколько можно было обманываться схожестью пришельцев? Не бесконечно же продолжаться детской игре. Чэбдику даже совестно стало за пустоголовых. Тут бы и звери хитрость почуяли, а эти хоть дикие, все-таки люди!
Но вот чучуны не ответили на птичий клич Чиргэла. Сгрудились посередке, засвистали, как шквальные ветры, замахали руками… Кончилась удача.
Чэбдик жег пятки, огибая холм слева, со стороны селенья, и вновь молил близнеца: «Сюда, ко мне, ко мне беги!» Не заметил, как брат выстрелил из лука, как раз оглянулся и прянул от нападающего дикаря… Вернее, дикарки. Стрела вонзилась ей в горло. Дикая женщина оскалилась – то ли еще не осознала конца, то ли хотела напоследок запустить клыки ботуру в шею. Не донеслась в прыжке, лишь царапнула локоть когтями. Рухнув вниз лицом, захлебнулась коротким лаем. Пронзившее могучую шею жало стрелы высунулось из косм над лопатками, и дымная кровь ожгла мертвую землю долины.
Следующий за женщиной чучуна, скрежеща зубами, копьем сбил в полете вторую стрелу. Взору престрашного, на полторы головы выше – ни дать ни взять лесной старик поднялся на дыбы! Взмахнул своим оружием и прыгнул… Воин сиганул дикарю в ноги, змейкой скользнул меж коленями. Чучуна потерял равновесие и сверзился бы оземь, не удержи его копье: привязанный к древку заостренный кремень по маковку утоп в рыхлом дерне холма. Но это дикаря и сгубило. Чэбдик вскочил ему на согнутое колено и, обхватив кудлатую башку обеими руками, крутанул как мог сильно и резко. Едва не вытошнило парня от громкого хруста позвонков…
Дальше Чэбдик понять не мог, да не больно-то и старался, – лихой ветер свищет в ушах или кругом раздался диковинный свист. Сам не помнил, как встал спина к спине с братом, левым плечом к холму, в одной руке меч, в другой – батас. Шум поднялся похлеще, чем в осенней стае казарок!