Олджуна удивила еще и тем, что спросила, можно ли извести в Диринге Мохолуо. Не то, мол, выползет, напугает кого. Или, не дайте боги, пожрет.
– Нет там никакой Мохолуо, – отрезал Хорсун. Осерчал аж: взрослая женщина, а в бабкины побасенки верит! Но не сказал так, не стал обижать.
«Украденную» медвежью шкуру Долгунча недавно отыскала у себя на задворках. Ободранную, повыдерганную собаками до полной негодности, что послужило причиной подстеречь Хорсуна. Едва не довела до белого каления! От душистого запаха блестящих волос Долгунчи, промытых с какими-то травами, голова закружилась.
– Пуст я, как прошлогодний тростник, – сказал он напористой девице. – Не гожусь даже на то, чтобы из меня вырезали Люльку ветра. Звуки такой люльки резки и унылы.
Принудила к глупым словам, сама глянула кротко:
– Я за шкуру просить прощения пришла, а ты что подумал?
Перед собою застыдила вконец…
Быгдай рассказывал, что женщины по утрам бегают допытывать друг друга о снах. Боятся увидеть нож острый – к горю, выпавший с кровью зуб – к смерти кого-нибудь из родных.
– А перед сном косы перестали расплетать, – насмешничал отрядник над трусихами. – Вечером же принято покойникам волосы расчесывать.
– Это ж надо, сколько некоторые ботуры ведают о нынешних женских печалях! – воскликнул с завистью молниеносный из молодых… Дружинная юрта от хохота сотряслась.
Хорсун вздохнул. О подобном ли поминать? Враги вот-вот на горло наступят! Народ снял с колышков на столбах все оружие и охотничьи снасти, наточил хозяйственное железо. Асчит, похудевший от забот, ежедневно ездил с помощниками от заставы к селенью Горячий Ручей и обратно, осматривая подвалы и лабазы. Что-то отпускал, подсчитывал, переправлял туда и сюда.
Радужным дымом курился бессрочный костер у шаманской восьмигранной юрты. Волшебники варили в особом серебряном котле заговорные зелья для стрел, чтобы те находили на телах противников самые уязвимые места. Жрецы творили обряды отвода зла и раздавали желающим обереги. Кузнецы между делом ковали талисманы и охранные привески.
Воины ходили молиться к Матери Листвени. Поверх разноцветных бус и колец украшали нижние ветви великого древа крохотным жертвенным оружием. Каждый, стараясь углядеть солнечный луч сквозь ветвистую вязь, шептал сокровенную просьбу. Мать Земли Алахчина, живущая в сердцевине необъятного ствола, откликалась не на всякий отчаянный зов. Хорсун молился ей когда-то в свои юные весны. Знал: если от лиственницы повеет прохладой и гулкое эхо прокатится в корнях, значит, останешься жить. И не просто жить, а во славу победы…
Вся Элен с ее людьми, горами, аласами и озерами готовилась к войне. Лишь Диринг возбужденно раскачивал вздутые волны и подвывал с явным злорадством, издалека смердя тухлым зловонием. Ботуры донесли, что у обрыва в озере всплыли три странных шерстистых острова. Один воин, на свою беду, ткнул острой жердью в ближний остров. Отпрыгнуть не успел, как из прокола с жутким шипением и свистом вырвался фонтан тошнотворной жижи и окатил парня с головы до ног.
Кто-то предположил, что в Диринг из обваленного берега выпали мертвые Водяные быки. «Не к добру», – качали головами старцы. А на следующий день быки пропали. Наверное, утонули, выпустив ядовитый воздух.
Хорсун вспомнил, как Олджуна говорила о Мохолуо. Вот так и рождаются сказки… Он думал обо всем этом, скача на Аргысе из старой заставы в новую, построенную в селенье Горячий Ручей. Могучая шея коня взволнованно и нетерпеливо подрагивала. Видно, чуял скорую битву. Белое пятно на лбу, где, говорят, прячется воинственный конский дух, будто снег покрыл. Почитай, двадцать весен верой и правдой служил преданный конь, ратной масти красавец с мечами на ногах, умный, как человек. Садясь на скакуна, Хорсун всегда слышал короткое тихое ржание. Аргыс приветствовал хозяина и друга – гордость своей высокой холки… Прошло время, когда поутру казалось, что ночью выпал золотой дождь, – так солнечно светился конь в рассветных лучах. Теперь старый друг подошел к возрасту лошадиной старости. Потускнели лучистые пряди в темном хвосте, поблекла огневая шерсть. Пора бы отпустить старика на волю – заслужил. Пусть бы гулял в девственных лугах, бегал лизать чистые солонцы, поднимался в горы пить хрустальную воду тарынов… Но не сейчас же, в военную пору, менять коня! На Аргысе старейшина Элен уйдет на войну. На Аргысе он встанет во главе своей дружины и будет сражаться в передних рядах. А вернутся ли друзья – одному Илбису знать.
Ветром взвихрило непокрытую голову, на лицо среди дня опустилась бегучая тень. Хорсун поднял голову… О-о! Над ним, распахнув во всю ширь огромные крылья, летел орел! Повернув темно-охристую голову, скосил вниз золотистый глаз, приоткрыл мощный клюв и клекотнул!
«Новости есть?» – будто поприветствовал беркут, касаясь плеча Хорсуна буро-белым с изнанки крылом, и, не дожидаясь ответа, взмыл вверх… В вышине парила подруга!
– Вы прилетели! Слава Творцу – орлы прилетели!
Хорсун сам не ожидал, как сильно обрадуется птицам. А они, прекрасные, гордые, плавали в прозрачно-голубом небе долины – его кровные родичи, крылатые звери силы и мощи предков. Широкие маховые перья, просвечивая на солнце, сверкали, как ножи, каленные в крови. Как боевые, готовые к битве батасы.
Из-за домма главный жрец, первый вестник перемен вокруг Элен, теперь не всякое утро забирался на Каменный Палец и проворонил приближение врагов. Грозное сообщение принесли семь северных ботуров – бывшие спутники Долгунчи. Торопясь в Перекрестье живых путей, они прискакали на взмыленных конях. Хомусчитам удалось опередить неприятельскую армию на половину дня пути. Полчища, сказали они, движутся несметные. Воинов больше, чем кочек на болотах. Копья торчат, как густой ерник, земля содрогается от ударов множества множеств конских копыт.
Быгдай отпросился разведать. Его вороной Хараска был самым быстрым скакуном в долине. Отрядник умчался в полдень и вернулся, когда солнце едва ступило на вечернюю дорогу.
Хараска нисколько на вид не устал, только черная шерсть отливала лоснящимся шелком меньше обычного. А Быгдай запыхался и побагровел, словно бегать ему довелось на собственных ногах. Окатился ведром воды, чуть подостыл и рассказал, что войско ведут бесы, похожие на людей, или люди, похожие на бесов. То есть будто бы люди, но злобы невероятной. Быгдай затаился в густых ветвях сосны и сам видел, как одного человека до смерти запороли нагайками за какую-то провинность. Били его по приказу воеводы, человека в золотом шлеме, странные лысые люди-нелюди с розовыми проломами на макушках и лютыми лицами. Бросили труп и тронулись дальше, не освободив душ несчастного.
Отряды конные, идут не спеша, согласованно и без лишних движений. Значит, враги – обученные воины. Вооружены мечами и легкими кривыми саблями, подобными тому ржавому оружию, что мальчишки когда-то находили на Поле Скорби. Помимо этого в руках некоторых разведчик видел железные булавы и большие, как косы, топоры на длинных палках. А копья разной формы – есть граненые, округлые и как листья березы. Кони подкованы, так и щелкают по камню копытами – лэс-лас, лэс-лас, так и долбят по тропам – лип-лоп, лип-лоп, по аласам шумят, как прибой в ураган! Ратников не смог посчитать, но уж точно втрое больше вместе взятых здешних дружин.
– Выходит, на каждого из наших по три человека, – вздохнул багалык Бэргэн.
Незнакомый народ был, похоже, собран со всей Орто, хотя мелькали люди из разных племен Великого леса, включая саха. Быгдай приметил мужчин с бубнами – шаманов, троих нельгезидов и воинов неизвестного племени с красивыми лицами и бронзовой кожей. Из этого народа вроде бы происходил и главный водящий войско.
– Гилэты, – сказал умудренный веснами багалык Бэргэн.
Отрядник помешкал и упомянул о шаяле, закованном в латы:
– Этакая ходячая крепость! И конь владельцу под стать, круп не меньше притиснутых задов двух медведей.
Великан был знаком ботурам Элен. Не так давно он числился соннгом дружественного тонготского войска. В нем, говорили, смешалась кровь верзил шаялов и мелкорослых тонготов. Как получилось, что в этих враждующих народах нашлись мужчина и женщина, которые пожелали соединить свои жизни, о том никто не знал. А парень уродился-вырос, на удивление, еще и здоровее рослых родичей. Прошлой весной, когда ратное кочевье гостило в заставе, Болот в игрищах побил человека-гору… Почему могучий сонинг к чуждому стану примкнул? Надо бы спросить у его бывшего воеводы.
– Враги к ночи придут, – прикинул Быгдай. – Не торопятся. Ночью их встретим?
– Нет, – медля, качнул головой Бэргэн. – Утром начнем.
Выслушав новейшие известия, старейшина Хорсун велел старшинам отправить стада и людей в горы. Пастухи и табунщики немедля погнали животных за далекие сопки.
Женщины попрощались с домашними духами, попотчевали тем, кому что нравилось. Особенно долго, встав перед очагом на колени, каждая пошепталась о чем-то с серебристобородым духом-хозяином. Огонь согласно покачивался, гневно вспыхивая в жерле.
Мужчины глянули в глаза женам, детям и родителям, те – в глаза мужей, отцов и сыновей. Кивнули друг другу, влажно взблеснув глазами. Малыши помалкивали, понимая, что звать и тем более плакать совсем-совсем нельзя…
Казалось, солнечные круги-обереги с хаххаями, висящие на детских шейках, засверкали сильнее. Хмурый поток людей молча поднимался по некогда запретной жреческой дороге.
– Куда мы, матушка? – спросил в толпе звонкий голосок.
– За лучезарную скалу, сынок, где нежится дева Луна, – вздохнула мать.
– А дедушка и отец почему остались?
Женщина замешкалась. Вместо нее ответила древняя старушка в шапке с собольей мордочкой на торчке. Голос у нее был тонкий, почти детский:
– Потому что в Элен на огромном коне хочет приехать страшный человек. Он черный, как ворон, и выше тени Матери Листвени в лунную ночь. Отец твой и дед будут с ним драться.