Он не успел. Холодные пальцы звезд издали последний щелчок. Юргэл и Чолбона поцеловались.
Над горной грядой полыхнуло угольно-красное зарево. Гора жрецов мощно содрогнулась. Гигантским сполохом взорвался над ней ворох ветвистых молний, и на Великий лес обрушился многорядный грохот. Примерно оттуда, где находилась Скала Удаганки, в небо с невероятной скоростью устремилась, бешено извиваясь, багровая змея. На голове ее волчком крутился бугристый колоб величиною с луну, вылепленный изо льда и снега. Хвост змеи окружала свита черных смерчей.
А над соседней с Дирингом березовой рощей сумасшедшими качелями замоталась длинная тень. Ее ничего не отбрасывало, она жила в воздухе сама по себе, раскачивалась и раздувала бока пузырями, не плоская, как обычные тени, а раскормленная, полнотелая, похожая на громадную гусеницу в перетяжках. Рискуя лопнуть, тень тянулась к Дирингу, к Хорсуну, как ему вдруг показалось, и выла так жутко, точно внутри нее истязали кого-то бесы.
Ярые ветра и вихлястая тень разозлили всегда гневливые волны Диринга. Озеро взревело с хрипом и визгом. Тяжкая вода вымахнула из недр бурливым валом, словно лапа с когтями из пены, и ударила в пешее небо. Когти полоснули по хвосту багровой змеи, та колесом завертелась, брызжа шипящими искрами.
Грузно подпрыгивал на колесе ледяной колоб. Он вспух, раздался и уже перерос луну. Исступленно вращаясь, змея разглаживала его и подбрасывала высоко, будто в мяч играла… И все наверху исчезло в красном мареве, кроме этого студеного колоба. Слепящими лезвиями исходило из морозной глуби его пагубное излучение. Капли горящей смолы летели в смертоносных ветрах и опаляли кроны деревьев.
Хорсун поспешил отстраниться от березы – дерево пало с почти человеческим воплем, вывернув корни с дерном, как огромную волосатую ступню. Кругом в неумолчном треске и стоне крушилась и горела тайга. Вспыхивали сушняк и хвоя, дымились мох и кусты.
Все мысли Хорсуна разбежались, оставив одно: «Ты – живой человек. Ты – старейшина. У тебя Элен, люди. Иди». Между тем не то что ступить, устоять на ногах не было мочи. В теле разливалась душная слабость, дурнотой выворачивало нутро. Он сел и оперся о поваленную березу. Еле переводя дух в метельных порывах, услышал снизу нарастающий гул. Через миг гром стал подобен бою двадцатки табыков, пошитых из шкур Водяных быков. Орто садануло изнутри и сотрясло снаружи, вздыбило в судороге и корчах. Подземные толчки и удары взрезали в зыбком дерне горячие трещины.
Странно измененное зрение Хорсуна будто воспарило над долиной. Все виделось ясно как на ладони. Среди пыльной пурги, под деревами, согнутыми, точно трава на ветру, возле шатких юрт метались сраженные ужасом люди, звери и птицы. Над землей неслись кучи лесного хлама, песка и камней. Штормовая буря прихватывала на лету беспомощную живую плоть, катила по дворам и аласам, швыряла из стороны в сторону, била о холмы и подножия гор. Гибельные лучи ледяного колоба в свирепой облаве гнали сущее в объятия смерти.
Диринг выбросил на берег горящие культи коряг, и голубые огни понеслись по гребням взъерошенных волн! В них замелькала рыба – мшистые щуки, ослепшие караси. Неведомо как оказались в озере и речные окуни, чьи красные плавники пылали. Кишащее рыбье варево, словно пестрые рысьи шапки, всплыло вверх брюшками.
Дыша зловонным паром, озеро начало проваливаться, раздвигать бурлящие створы. Низинные пучины открыли костистое дно в издырявленной шкуре гнилого ила, ощетиненное острыми краями впадин, жерлами пропастей, объятых жарким туманом… Из разверзнутой бездны вырвалось огромное чешуйчатое тело!
– Мохолуо, – просипел Хорсун, не в силах стронуться с места.
Хрипя с легочным свистом, несчастное чудовище неуклюже зашлепало к берегу на обожженных ластах. На полпути с жалостным рыком разинуло ороговелую пасть, не теснее дверей в Двенадцатистолбовой юрте, и вывалило обваренный язык. В клокочущей глотке нежно-розовой пеной вскипали легкие…
Вскинув змеиную шею, гигантская ящерица рухнула в чавкнувшую хлябь и засучила ластами. Длинная морда дернулась, блеснул перламутр брюшной чешуи. Ошпаренные глазищи белели, как оловянные мисы… Околела… Не попусту Олджуна спрашивала о Мохолуо. Знать, видеть довелось эту жуть.
Сквозь свистящий вой ветров Хорсун с изумлением прислушался к частому стуку – неужто какой-то хладнокровный дятел выбивает на лесине дробь? Обыденное потрясало нынче больше невозможного. Не тотчас сообразил, что в собственной его груди колотится всполошенное сердце.
– Прощай, Диринг, бесовская уха, – пробормотал он, в последний раз оглянувшись на погибшее озеро. К небу из дна, прямиком к ледяному колобу, поднималось сернистое облако. А этот сваленный на тучи ком уже не был ледяным. Цвет его из холодного голубого перешел в желтый со спутанными узлами багровых сгустков и нитей. Словно бельмо выпятилось над нижним небесным веком… Стало еще тяжелее дышать.
– Иди, – приказал себе Хорсун.
Ослабшие ноги артачились, отказывались нести.
– Иди, старейшина Элен! – зарычал он и, стиснув зубы, пополз.
Древесный мусор в иных местах почему-то воспламенялся от движения руки. Одежда на локтях и коленях порвалась, подол рубахи обгорел. В сыром въедчивом чаде с писком и стрекотом суетились, выскакивая из дымных нор, оглохшие грызуны. Царапали плечи, бегали по спине, цеплялись острыми коготками за лохмотья и кожу. Из красной земляной щели выскочил заяц и запрыгал, вереща и вскидывая прожаренные до мяса задние лапы. Длинными скользящими прыжками промчалась волчица с темным ремнем по хребту. Мимо проскакал заполошный табунок… Земля гудела, дрожала мелко и зябко, как испуганная женщина, что увидела под утро страшный сон.
Хорсун нащупывал спасительный живой путь изодранными в кровь, обожженными ладонями. Человек упрямо полз туда, куда устремились звери.
Лошадиные копыта споткнулись о расщепленную осину. Конь с берестяной перевязью на голени шатнулся, но не свалился. Заржал радостно и опустился рядом.
– Аргыс!
Хорсун вновь удивился простому: кто-то в этом хаосе и светопреставлении подумал о нем. Кто-то взнуздал гнедого товарища, приторочил седло и отправил искать хозяина… Вот спасибо доброму человеку!
Ухватившись за рог передней луки, медленно начал вставать. Не сразу заметил, что ветра смолкли и стало тихо. Это была тишина не покоя, а настороженности. Желтый колоб навис над Орто скверной подделкой предзакатного солнца.
Над березовой рощей у холма тусклыми голосами шести голодных людей выла гусеничная тень. Чуткий Аргыс повез друга, далеко обогнув ее.
– Я опоздал, – горестно сказал Болот. – Теперь эта треклятая железяка нипочем не отворится.
Ответом было затяжное молчание, и воин сообразил: Соннук его не видит. Он ничего не видит. Болот знал брата Атына совсем недолго, но успел понять, какой это человек… был. Лучший из лучших.
Отрешенный от всего, ботур плакал над телом погибшего, когда за спиной послышался чей-то вскрик. Рядом с Болотом упала на колени взлохмаченная девушка, вся в пыли и грязи.
– Ты?! – до него не сразу дошло, что это Илинэ.
– О, Соннук! – стонала она, не глядя на воина, не слыша его. Говорила с мертвым. – О, Соннук, демон унес Сата! Я не смогла… а ты… Ну почему, почему?!
– А я везде опоздал, – вздохнул Болот о своем. – И здесь, и там, – кивнул он в сторону Самодвиги… Дверь которой открылась!
Молниеносный ботур не посрамил Посвящения. Илинэ увидела только взметенный вихрь… А вихри внезапно умножились. В толщи воздуха ударили жара и дикий холод. Их, видно, калили в торосах и пекле Преисподней, если ледяные иглы не таяли в хлестком зное!
Задыхаясь, Илинэ поволокла тело Соннука в пещеру. Уложила под левой стеной и кинулась обратно: в гомоне драчливых ветров ей почудился человеческий крик.
…Он не был человеческим. Кричал демон.
– У меня получилос-сь! – свистел и шипел из-за двери его ликующий голос. – С-смерть Орто! С-смерть! С-смерть!!!
Илинэ не заметила, как лицо ее загорелось от студеных и горячих пощечин безумных вихрей.
Все кончилось.
Все.
Нос Котла взмыл соплом кверху, запыхтел и раздулся до невероятных размеров. По бокам поднялся десяток таких же, чуть меньше… Колени Илинэ подогнулись: в вышине грохнул раскатистый гром такой силы, что ударной волной вдребезги разнесло соседний утес.
Жерло, в которое снова превратился хобот, выстрелило витым багровым копьем. Вместо наконечника на конце копья круглился холодный ком – его-то в тот миг и увидел Хорсун на берегу Диринга. Морозный ком умчался к горизонту. Следом остальные дула Котла выплюнули вертлюжные стрелы с подолами черного дыма.
Языки грандиозного пожара вылизывали кипящую пенку туч с края неба. Слева, насаженный на огненный шип, крутился ком. Немного погодя он превратился в ледяной колоб – огромный и, несмотря на слепящее сияние, мрачный. Весь он был запятнан смерзшимися полыньями и дуплами, голубоватыми и белыми иззелена. Илинэ поняла, чем начинен колоб, покрытый льдом. Его заполняла желчь зла, лихо и ненависть, увеличенные волшебным свойством Сата умножать особенности того, в чьих руках он находился…
С неба падали хвостатые звезды. Гора жрецов встряхнулась, будто только что искупавшийся зверь, и совершенно бесшумно поехала под ногами – это уши Илинэ отказались слышать. В клубах кремнистой пыли, без грохота-стука, вдоль и поперек раскалывались могучие глыбы. Земля беззвучно сминалась, дробилась, обращалась в песочно-каменное месиво. В руслах, проложенных булыжными ручьями, стремительно и молча тек смоляной сель. В нем грузли и тонули слетевшие с деревьев вершины. Стволы и ветви лущились, как орехи. Молодой лес горел без единого стона и треска. На самом высоком утесе красным золотом пылала воплощенная знаками в камне жизнь Элен. Каменный Палец стоял несокрушимо, головою касаясь неба, гордый и гневный.
Лавина изрядно подточила Скалу Удаганки, но она выдержала. Вышибленный полозьями Самодвиги сторож-валун встал во время землетрясения на прежнее место. Теперь ливни сыпуна обтекали скалу, будто бегучие серебристо-туманные меха. В пещере было спокойно…