– Держись за капюшон мой покрепче, бабушка, как бы ты совсем от рук не отбилась…
Смотрит, слушает, нюхает, дышит лес…
Плывет по болоту в калоше лягушка. Ишь ты, устроилась! Смотри, бабушка! Лягушка на калоше плывет… вон еще калоша одна…
– Господи помилуй, пойдем-ка отсюда, Федя…
И глядит в спину мутными пузырями кто-то, качаются желтые кружки кувшинок, урчит, булькает, точно проглотило кого-то болото…
Что-то страшно жить захотелось…
Жить черная, жить пучеглазая, скользкая, гладкая, усатая, крылатая, волосатая, полосатая… Паучина, как золотыми нитками, от ветки к ветке растянута. Ловит лесище человека…
– Неважнецкое все-таки в мировом масштабе человек существо. Песчинка…
– Песчинка, Федь, только писку много…
Самое лето… Светлые ночи. Зацвели пионы в саду, бордовый, белый, розовый перекат. Только-только захватит все темнота, как проступят звезды на башнях Града Небесного, каждую башенку видно. Какая подальше, какая поближе…
– Как в Кремле у нас звезды, да, бабушка?
– И не говори, Федя, как у нас, так и там.
– А огромный все-таки город Бог отгрохал! Ты как думаешь, больше Москвы?
– Да побольше, Федя, выйдет, наверное, небо Земли…
Плавает Земля в небе, как в море мячик; всем, кто тут пока, а потом умрут, хватит места в Небесном Городе. Это все-таки правильно, думаю, такой городище построил на небе Бог.
– На земле-то у нас, это да, тут права ты, бабушка, потеснее…
Снилось мне небо-море, волнами черными, изумрудными, алыми облака, барашками перекаты, мимо Спасской башни Кремля Небесного…
Совершил открытие я! Циферблат, оказывается, солнце; тени – стрелки, по часовой идут.
Воткнешь в землю палочку – и пойдет себе тень-стрелка по кругу. Передаю сигналы точного дачного времени…
– Бабушка, обедать!
– Что-то, Федя, странное, разве вчера у нас не среда была?
– Вторник вчера была, бабушка.
В третий раз уже среду сэкономил я! В третий раз обвела один и тот же вечный день карандашом бабушка! Так, глядишь, и неделя лишняя летняя у нас сэкономится…
Не попался бабушке вовремя под руку простой карандаш. Обвела она день фломастером. Загубила дело!
Земляника скоро пойдет. Еще зеленая пока ягода, розовые бочки кое-где да цветочки. Скорей бы уж ягоды!
– То торопишься, Федь, то остаться хочешь. Ты уж выбери…
– Просто нужно сделать так, бабушка, чтоб за летом лето…
– Так и есть оно, Федя.
– Нет, не так и есть оно, бабушка. Без зимы лето за летом нужно сделать чтоб!
– О зиме не соскучишься?
– На один Новый год, пожалуй, ей уступлю…
Моя кружка синяя, бабушкина железная.
Ползет бабушка по откосу вниз, от березки к березке движется, по стволам пробирается.
– Господи помилуй, того гляди загремлю…
Вот она! Готова! У бабушки первая земляники красная капелька. От такой до самого вечера в ладони душисто…
– Желание, Федь, по первой ягодке загадай.
Навсегда чтобы все это – земляника, клубника, черешня, смородина красная, смородина черная, вишня, крыжовник, персик, малина, черноплодка, рябина, калина, яблоко…
Навсегда!
Вечеряем с бабушкой. Чаи в беседке гоняем.
Вольготные люди! Электричество сегодня мы в нее провели!
– Почему беседка, бабушка?
– Потому что, Федя, беседка, беседуем.
И беседуем, и беседуем с бабушкой, как плывем в беседке под месяцем…
Все-все звездочки проступили…
Хорошо человеку жить на свете, бабушка! Хоть всю жизнь живи!
Все блюдце с малинной пеночкой язык отлизал. До блеска кружок, по каемочку…
Смотри, бабушка! Мыть не нужно…
Слушаем по радио последние новости. Слушаем, слушаем…
Тут не пикни!
– Почему последние новости, бабушка? Завтра рухнем?
– Тише, Федя, ПОГОДА!
Синева-то какая… обступила.
– Тут ты, бабушка?
– Тут я, Федя.
И по плиточкам, как по ниточке, в синеве сплошной, между флоксами, добираемся… пробираемся до крылечка.
– Страхота-то какая, бабушка…
Господи помилуй, кромешная…
Крепче за меня держись, не оступись, бабушка…
Господи помилуй, лягушка!
Из тетради Фединой: о последнем дне
Видит со стены горницы, только нос из-под одеяла высуни, меня картина горящая. Из журнала «ОГОНЕК» в прошлый год вырезывала мама ее, в величину натуральную, в два листа журнальные, с перегибом. «Последний день Помпеи» называется картина страшенная.
Вот-вот настигнет волна кипящая людей погибающих, до меня по стеночке дохлебнет. Спрячусь под одеяло, не видно меня картине. Выгляну, и опять…
– Бабушка!
– А?
– Ты картину забыла шторкой на ночь закрыть.
– А… сейчас.
И со скрипом сползает бабушка с трех матрацев своих, царских перин. Занавеской гороховой задвигает ужас.
А не загорится изнутри занавеска?
Страшно мне! Вот уснем и сгорим тут заживо…
У нас так сгорели насмерть в прошлом году одни с третьей дачной линии. Тоже мальчик с мамой и бабушкой, папа их, только с девочкой еще их…
Я с той девочкой, когда маленький был, один раз подружиться у их забора стоял. Не из-за нее, конечно, а из-за качелей. Свои качели на участке у них. Вот где роскошь, как в городе, настоящая! Но она качалась, качалась, качалась на них, та девочка, чуть не в небо летала туда-сюда, а потом ее мама обедать позвала, она спрыгнула и убежала.
Их участок – идешь, по забор трава, покосил ее огонь, еще сытней поднялась, пороть некому, и на середине от бревен углей гора – с дома – черных. А качели остались. Я был маленький когда, с папой ходили на дальний пруд окуней ловить, очень этим качелям завидовал. Вот бы нам! А теперь я ничему не завидую, каждому свое счастье…
Только я один раз потрогал картину нашу днем вчера – руку ошпарила! Раскалилась…
– Это, Федь, на нее из окошка днем солнце в тот угол так падает.
– А потрогай сейчас ее, бабушка. Как? Остыла?
– Холодная, Федь.
– А давай ее снимем? Под дождик вынесем… а?
– Завтра снимем, Федь, двенадцатый час.
– Завтра, бабушка, от нас с тобой тоже, может, одни качели останутся…
– Какие качели, Федь?
– Да качели, бабушка, как от всех…
– Не придумывай, страх придуманный всякой страсти страше.
Как не придумывать мне, когда по звуку в темноте только страх определить можно? Он ведь тоже невидимый! Потому и убивает убийца убитого, что подкрадывается незаметно! Как в Агате Кристи по телевизору одну девушку, пока она белье вешала, задушили…
Шуркнет в подполе мышь, а как будто чудовище вскопошилось, ударит по крыше яблоко – как Америка уже на нас с бабушкой бомбу атомную сбросила…
На смерть лютую жить появился я. Все равно умру, хоть бы знать где, как? Не ходить туда, обезопаситься. Всякий случай предусмотреть…
– А ты знаешь, как умрешь, бабушка?
– Бог, Федь, знает.
– Вот ты, бабушка, с ним больше, чем со мной, говоришь, говоришь… Хоть спроси!
…Сняла, слава богу, картину бабушка, унесла.
– Где поставила?
– В беседку поставила.
– Надо было под дождь же, бабушка! Сказал же тебе!
– Раму жалко, Федь, отсыреет…
А если сгорит – не жалко ей? Вот она, женская логика.
Ну да ладно, загорится в беседке, если пожар, к тете-Зины дому беседка ближе, до нас потушить успеют. Хоть и жалко тетю Зину, конечно, да… Но не так же, как нас-то с бабушкой! Себе вообще жальчее и больнее всех всегда достается…
За других, как за себя, один Ленин был и тот еще, из сказки бабушкиной, на ослике.
Из тетради Фединой: о добрых снах
– Святые угодники!!!
– Что?! ЧТО ТАМ, бабушка?!
– Это ты, злодей, ведро в такой темноте под дверью поставил?
– Я, бабушка. Я не знал же, что будешь ты среди ночи к дверям прорываться…
– Да зачем, Христа ради, Федь?
– От грабителей… сигнализация… собаки-то нет…
Думал, будут ночью красться они, замок распилят тихонечко, только дверь приоткроют…
– Ты, Федь, думай, что говоришь! Это как же они тихонечко распилят замок?
– Бог их знает как, бабушка, а распилят! Дверь откроют, заденут ведро, оно опрокинется, за собой гвоздодер на веревке вниз с шкафа сдернет, к гвоздодеру ваза привязана, к вазе рога оленьи, от рогов веревка ведет к кровати твоей, тебя как следует тогда встряхнет, бабушка, мы проснемся с тобой от ужаса, а грабителей как не бывало…
– Доброй ночи, бабушка, спи спокойно. И мне с тобой поспокойней. Хорошо, что ты уже тут.
– Доброй ночи, Федюшка… снов хороших…
– И тебе снов хороших, бабушка. Ты засов до конца задвинула?
– До конца.
– А топор положила, бабушка, под подушку?
Из тетради Фединой: про сон грядущий
Так живем мы с бабушкой, поживаем. Верим в лучшее. В политическом курсе держим себя событий…
– Что ты делаешь, бабушка?
– Спичку точу.
Будем с бабушкой сейчас «Юность» чинить, проволочку антенную спичкой заточенной в дупле укреплять, чтоб не падала. Направо протянешь укрепленную проволоку – первый показывает канал. Налево протянешь – второй. А вверх если протянуть проволоку, за гвоздь обмотать, – «Культура».
…Только тихо сиди, замри, бабушка! От тебя, когда ты шевелишься, помехи одни. Я давно уже заметил за тобой, бабушка, что ты, как все перехватчики, излучаешь вражескую волну…
Лежит у нас на телевизоре программа телепередач на неделю из газеты папиной «Правда».
Хорошо, что в нашей стране в газетах правду печатают! Только жалко, что мелким подчерком, нам без лупы с бабушкой не разобрать. Не вмещается, видимо, вся правда о нашей Родине в газету одну, вот и приходится каждый день правду новую допечатывать…
Газета эта многоцелевая, полезная. И костер разжигаем ей мы на даче, и в макулатуру сдаем, и в уборной приносит пользу она, и дверь закрывать, чтоб от сквозняка не скрипела, и форточку, и окна заклеить на зиму, и под стол, чтобы не терял равновесия, и селедку почистить…