– Федя, нет тут кроме нас никого.
– Ничего, бабушка, подождем!
– Хватит, Федя, замерз, губы синие. Вылезай!
…А вот ты свой шанс молодой умереть уже упустила, бабушка. Тебе теперь и смысла-то умирать особого нет…
– Вот и день, Федь, прошел, слава Богу…
– Чем больше пройдет их, тем меньше до школы останется, я по этому поводу, бабушка, не склонен благодарить никого с тобой за компанию…
Из тетради Фединой: не о сказках
– Я, ты знаешь, бабушка, все спросить тебя в детстве хотел, да вот забывал…
– Ну сейчас тогда спроси, Федь.
– Ты жуешь, бабушка, перед тем как проглатываешь?
– А как же, Федя, жую помаленечку…
– И я жую. И долго, как ты думаешь, разжеванная еда внутри у нас переваривается?
– От завтрака до обеда, думаю, успевает.
– Тоже я так думаю, бабушка, успевает…
Как же тогда охотник, волка вспоров, бабушку с Красной Шапочкой из него неразжеванными, да еще и непереваренными, достал? Волк же даже проглатывал их в разное время?!
…Есть еще один очень неприятный момент в этой сказке, бабушка. Ты ее мне, пожалуйста, больше никогда не рассказывай!
– Не буду, Федь. А момент какой?
– Волка жалко…
– И еще есть одна совершенно несправедливая сказка, бабушка, где зло вовсю торжествует, не нарадуется, над человеком!
– Это какая, Федь?
– Про кузнечика и лягушку, бабушка.
– Это песенка, Федь, а не сказка.
– Это правда, бабушка, а не песенка…
А вообще-то самые сказки правдоподобные про Мюнхгаузена. Там какую ни читает историю бабушка, сразу чувствуешь: так и было…
Из тетради Фединой: о людях жалких
– А вот знаешь что, бабушка, знаешь что?!
– Нет, не знаю, Федя, пока…
– А вот то, что не по душе мне, бабушка, эта тетя Галина твоя Константиновна! Уж ни так, ни сяк, ни в какую…
– Это за что же, Федя, ей от тебя такая немилость?
– А она какая-то, знаешь, бабушка, как горчица к пятке прилипла. Сядет тут, на прилавочке, говорит с тобой, говорит…
Ходит к нам, наповадилась! Только время наше теряет… Как бы нам ее с тобой, бабушка, от калитки нашей отвадить?
– А ты скажи ей, Федя, в следующий раз: вы мне, тетя Галя, не нравитесь. Что вы ходите к нам, наповадились, только время наше теряете. Вы к нам с бабушкой больше не приходите…
– А можно так, бабушка?
– Можно, Федь, почему нельзя?
– А она, ты думаешь, не обидится?
– А ты сам-то как, Федя, думаешь?
– Я вот думаю, бабушка… Ладно уж. Потерплю.
Только всякому терпению человеческому приходит конец.
Я, наверно, скажу ей все-таки, бабушка. Я скажу!
– А вчера она, Федь, пирожками нас угостила…
– Эти, с творогом?! Кто же, бабушка, людей пирожками с творогом угощает?
– Вот скажи ей, Федя, чтобы в следующий раз пирожками с яблоками тебя угостила. Что тебе, Федь, с творогом не понравились…
– А можно так?
– А чего же, Федя, нельзя, язык-то кто держит?
– А не знаю, кто держит язык мой, бабушка. Ну ее. Пусть приходит.
Может, молча она догадается больше к нам не ходить?
Уж стоял-стоял вчера рядом, молчал-молчал! Достоял до вечера самого. А она говорит, говорит…
Ходит, ходит…
Уж по скрипу калитки душа опускается. Всё, идет…
Пирожков с творогом нарочно, что ли, она столько печет, ищет повод, наверное, поздороваться. Ведь не может человек не почувствовать такое мое ледяное терпение?! Ведь смотрю! Из всех сил смотрю!
– Вот как будто поговорить ей, кроме нас с тобой, бабушка, не с кем!
– А ей, может, Федя, и не с кем, кроме нас с тобой, поговорить…
– Одинокая она, что ли, хуже нас?
– Да какие же мы, Федя, с тобой одинокие друг у друга…
– Здравствуй, Феденька, а где бабушка?
– Она в город уехала.
– Я тогда попозже зайду…
– Нет, входите, теть Галь Константиновна. Я и сам сейчас один-одинешенек на участке.
Строит дом сосед наш Бабурин. Человек рукастый. На четыре нижних комнаты дом. Со вторым этажом, с балконом!
– Нам бы, бабушка, такой дом!
– Да зачем нам, Федя, такой? Двое нас всего. Хватит нам.
– А у этого, у Бабурина, сколько всех?
– Да один он, Федя…
– А ему одному зачем тогда, бабушка, такой дом?
– А не знаю, Федя, зачем… из надежды.
– Жалко что-то, бабушка, всех…
– Жалко, Федь, как не жалко, трудно люди живут.
– Да еще умирают, бабушка! Жалкие люди…
Из тетради Фединой: про туман
– Туман, бабушка…
– Туман, Федя…
– Не пойдем давай за молоком сегодня с тобой. Там вампиры…
– Да какие вампиры, Федь, ты в своем уме?
– Ну давай тогда хоть просто так не пойдем… мимо будки без Шарика…
Иван-чаи синие по опушке, вьюнки, придорожники, поле, поле…
Столбы, провода, галки мокрые на стогах, дым печной, пар от крыш, у колодца лужи…
У Натальи Ивановны умер Шарик. Цепь пустая из будки к колышку тянется, в миску дождь наплакал.
Это папы удочка, вот моя, в сарае нашла их бабушка, тут поставила. Можно червяков накопать, в тушенку сложить, окуней пойти половить. Только лески за зиму перепутались… навсегда.
Ты полынь моя, трава горькая… раз один сорвешь, разотрешь в руке, навсегда вдохнешь, никогда уже не забудется…
Пахнет горе в поле ромашками, травой скошенной, подорешником, мховой плесенью, один раз вдохнешь счастье – горем, другой раз вдохнешь счастьем горе…
И кружит, кружит вверх-вниз по лучику от дождя, в облаках на минутку к земле отпущенным счастьем, солнышком не надышится, одним днем жива, как душа чья-то в радости, белая-белая бабочка…
– Счастье коротко, Феденька, путь далек.
– Да уж понял…
Мы купили! Купили!!! КУПИЛИ!!! Цыпленочка с бабушкой! Только что! ТОЛЬКО ЧТО!!! Мы купили-и-и-и!!! И-и-и-и-и!!! И-и! Разбабуленька ты моя ненаглядная, расхорошая, разлюбимая!!! Ненаглядная! Загляденная! Навсегда теперь самая ты моя разсамая! Раз-моя-при-моя, разлучшая… Я тебя никогда-никогда, никогда теперь не забуду!
За секунду до счастья в счастье не верил я, и надеялся – не надеялся, я и верил – не верил в бабушку… Это руки сами собой вот так, брюшком в брюшко вжимаются, к носу тянутся помолиться, сами ноги встают на цыпочки, если самое, самое-самое ненаглядное, невозможное ее просишь. Только так всю душу и выдохнешь, тише шепота:
– Бабушка…
– Ладно, Федь.
И КУПИЛА! Купила! КУПИЛА!!!
Мой! Внутри моем и снаружи…
Вся душа в цыпленка ушла… Так: клек-клек, мырк-мырк, тук-тук вот тут, глазки-бусинки…
Желтой ваты пушистой мех… шерстка даже…
– Понюхай, бабушка… вот понюхай… Как Пуней пахнет… мохнатенький… полосатенький…
– Да какой же, Федь, он тебе полосатенький?
– Расхороший…
– Они маленькие, Федь, все хорошие, щенятки, котятки, цыпленочки, а вот вырастет в курицу, что мы с ней с тобой делать будем?
Как же может цыпленок стать курицей? Он же он?!
– Он не вырастет, бабушка, он не вырастет! Ни за что не вырастет, вот увидишь!
– Это что ж он не вырастет, Федь, куда денется?
– Да еще-то до этого, бабушка, жить и жить!!!
Месяц – лето! Погода – хорошая. Вот идем сейчас прогуляться мы с Нюшей и бабушкой к остановке. Там у нас магазин открыли…
– Нюша, Нюшка!!! Гулять! Цып-цып!
И из зарослей, из малинных трущь, выбирается мой… моя, наша Нюша.
Поводок ей купили с бабушкой, колокольчик на ошейник повесили, закатали в ошейник бумажку с записочкой: Нюша. Деревня Тетерево. 33 участок. Вторая линия. Феде.
Она тоже не знает, петух он или же курица.
– Ты зачем, бессовестный, на людей кидаешься, нападаешь? А?!
Потому что к гостям, соседям она не особенно, и кто мимо забора тоже идет, чужие прохожие, то до самой дыры преследует, горлом так, как зерно глотает:
– Куда? Куд-куды? – пока на свободу не вырвется и до поворота самого под конвоем куриным не допроводит.
А потом назад возвращается, вся довольная, гордый весь!
– Только что не лает он у нас с тобой, да, бабушка?
– Только этого не хватало…
– Только что кудыкает у нас с тобой она, бабушка, а так-то все, что скажет, – по-человечьи…
ОБЪЯВЛЕНИЕ!!!
ПРОПАЛА КУРИЦА!
Цвета белого, в рыжину, хохоль красный.
В синем ошейнике с колокольчиком.
33 участок, вторая линия.
Деревня Тетерево.
Булкин Федя и бабушка
– Хочешь, Федь, сегодня поедем, купим тебе другого цыпленочка?
– ХОЧУ, БАБУШКА!!! Нет… Не надо…
Июль в середину, день вполовину. Прошло вдоль забора дождичком, до нас с бабушкой не достало.
Хожу вдоль канавы, подберезовиков высматриваю, жду, когда к козе пойдем с бабушкой, обрываю с веток хлопучие белые шарики. Сапогом резиновым в луже хлопаю.
Полем туман-туман… Стоит в поле коза, одна-одинешенька. Мекает.
– Мне-е-е…
Зарезали у козы козленочка. У коровы – теленочка.
Если будут резать меня, пусть режут с бабушкой. Вместе мы.
Дым ноздрями выдыхает, вздыхает, переступает, жует березы ветку коза, плачет да жует, плачет да жует…
– Хрум, хрум…
Пусть убивают нас вместе с бабушкой. Вместе мы.
Плывут по луже сквозь сон облака. Налив белый восковой, до огрызочка на свет ясно. Разглядываю, нет ли внутри налива змея подлого, червяка?
Можно есть яблоко. Половину бабушке. Вместе мы.
Проредило дождем до зарева. Лес с верхушек горит. Солнце день прожгло, догорает. Облака в небе варятся. Клубятся. Целые горы плывут…
Стоит у калитки тетка страшная Вера, один зуб золотой, остальные съела. Говорит, что на десятом участке человека зарезали…
Видели еще в деревне черного петуха с красной гривой, вдоль домов ходил, выбирал. Какому дому гореть.