И с душой тоже что-то, я считаю, можно сделать в будущем, каким-нибудь медицинским способом удалить из людей ее наконец, чтоб не мучились, чтобы изнутри заживо слезной ржавчиной в дуршлаг она не прогрызла…
– А в какой руке, бабушка?
– В правой, Федь.
– Вот и нет тут ничего, вот и нет! В другой руке, сама налюбуйся, видишь ты? Пятачок!
– Как же нет? А с ладони что сейчас упорхнуло?
Что упорхнуло у меня, где?
– А вон, на столе сидит, на тебя глядит. Дай поймаю…
И хлоп по столу рукой, в кулаке зажала.
Ничего в той руке моей вроде не было, ничего на стол улетело, ничего она в руку спрятала, а все-таки разбирает любопытство меня: вдруг же было?!
– Что? Ну что, бабушка? Покажи!
– Да ты угадай…
– Ничего нет, да?
– Нет, да есть.
– Теплое или холодное?
– Теплое.
– Живое или мертвое?
– Живое.
– Красное или зеленое?
– Разноцветное.
– Камушек?
– Разве камушки сами летают, Федь?
– Бабочка?
– Откуда, Федь, бабочка в ноябре?
– Что ли муха, да?
– Что ли нет.
– На какую букву хоть начинается?
– На «н» начинается.
– А кончается?
– На «а», Федь, кончается, на потом остается.
– Ниточка?
– Не ниточка, а бывает, что сегодня к завтру привяжет.
Размудрилась… Загадку на загадку громоздит! Вот как будто собаку купит мне, если вдруг угадаю…
Только что-то точно там есть у нее. Вон кулак-то как крепко стиснула! Опасается, что я подгляжу.
Не холодное, теплое, живое, не мертвое, не красное, не зеленое, разноцветное… на «н» начинается, на «а» кончается, на потом остается…
– Видимое или невидимое?
– А это, Федя, как посмотреть. За стеной не видишь ты, а там люди живут, под землей не видишь ты, а там муравьи. За дверью не видишь, а там позвонят. Кто же звонит тогда?
– Гости?
Нет за дверью гостей никаких. Хитрит опять что-то бабушка. Но опять не отпускает надежда меня, вдруг да есть что таки…
– Ладно, я сдаюсь лучше, бабушка, покажи…
Пусто!
Провела меня… провела!
Ничего в кулаке ее как и не было, так и не было!
– Как же не было, Федь, ничего, а надежда?
– …Дал Господь Федоту надежду – для души одежду.
А Федот не носит, каракуля просит…
Дал душу Федоту, а ему ее кормить неохота.
Сидит Федот на печи, грызет калачи. С душой голодной, да в одежде модной. Самому, говорит, мне мало, тебя еще не хватало…
Только, Федь, как человек ни оденется, душа от рогожек не греется. А надежда, Федь, всегда впереди, где ни ходи…
А я надеждой согрелся, воздушным тортом объелся…
– Дал Господь воздух Федоту. Трудная пошла у Федота работа. Воздуха наловить, про запас накопить. Набрал воздуха про запас. В кастрюлях, в бутылках, в горшках припас. Буду, думает, воздух варить, чай из воздуха пить, торговать, что воздуху зря пропадать?
Тут, говорит, у меня воздух речной, тут свечной, тут малинный сушеный, тут зимний студеный, тут летний полевой, тут дождевой, тут сладкий весенний, тут горький осенний. Тут липовый, луговой, тут ромашковый полевой…
Тут с мельницы, тут из ельницы.
Воздух с птичьим щебетом, с ветерком, молочный, гречишный, песочный…
Воздух капустный! Рубленый, вкусный!
Как мед продает воздух Федот, черпаком в ведра льет, просеивает, с комаром и с мошкой отсеивает…
– Разбогател он, да, бабушка?
– А как же! Замок с дохода построил. Воздушный. Не тесный, не душный… Крыша только, говорят, подтекает, никак Федот воздухом в небе дырку не залатает…
Обиделся на Бога Федот: воздуха, говорит, не видно, даже дышать обидно…
Это надо так понимать из бабушки, что воздух не видно, а есть. Ничего, говорю, пока дышим.
Это ладно с надеждой. И что воздух есть, хотя и невидимый, делом проверено.
…А душа?
Есть у нас с бабушкой «Популярная медицинская энциклопедия». Среди нас с бабушкой тоже она популярная, время от времени. Все болячки в ней как живые. Как во «Вкусной здоровой пище», с удовольствием, с аппетитом художником нарисованы, не захочешь, а залюбуешься! Вот как в Клапке с Джеромом, что мне папа в детстве читал, все болячки своими кажутся…
Сразу ясно становится, что не жить.
В ней есть карта человека распотрошенного. От головы до пяток скелетный срез. Есть в нем синие ниточки, есть красные, из каких внутри все друг с другом в человеке сшитое, кровообращения круг, пищеварения, ну и всякие прочие. Все что есть.
Самое главное из всего, что там распотрошено, – сердце, от сердца во все направления эти нитки разноцветные тянутся. Развернул энциклопедию на этой странице бабушке, так и ахнула:
– Фу ты, страсть!
Не страсть, а карта, инструкция, по которой каждый человек внутри сделанный. Каждый, бабушка. Даже ты!
– Ну и где тут душа нарисована? Покажи?!
– Тело, Федь, как, помнишь, у той бабочки – куколка, душу защищать сделано. А душа внутри спрятана, и науками ее, рентгенами, потрошителями, микроскопами, слава богу, что не разглянешь. А она растет себе потихонечку, а потом, как вырастет, тело тесным станет ей, как скорлупка птенчику, вот она и проклюнется, как воробушек улетит…
Ну, не знаю…
– А когда вылетает, почему не видно ее? Или тоже это обман, как у фотографов? Улыбнись, сейчас птичка вылетит, да?
…Ничего ни разу не вылетало! Одни обещания. Столько раз фотографировали меня: и в детском саду, и на класс сейчас, и отдельным портретом фотографическим, и всегда фотограф так: «Улыбнись, сейчас птичка вылетит!»
Потом вспышка. А потом улыбайся, не улыбайся уже, из-за вспышки этой, как вылетала птичка, не видел.
И совсем не нравится мне, что тело для души скорлупа! Скорлупа – вещь тонкая, ненадежная. По ней за завтраком чайной ложкой – тюк! – и сиди себе, отколупливай, выгребай да соли…
Лучше латы бы душе подошли. Бегемота, например, так просто из бегемота не вытащишь. Слона не вытащишь. Черепаху не вытащишь.
Ежа не вытащишь. И улитку-то даже не вытащишь, приспособились… Бабушка!
– Ты мне больше, пожалуйста, яиц не вари…
– Это что так, Федь, ты же любишь?
– Это раньше любил. Ведь не думал же, что там эти души…
А икра красная, бабушка?!.
А минтая? В три раза мельче…
Это сколько же душ я, бабушка, загубил?!
– …Душа, Федя, в небо просится, а тело по земле носится. Как сносится – так и сбросится. Полетит душа в небояси, а тело – из князи в грязи…
Тело жалко. Что тела! Старого свитера… Душа – эгоистка!
– Сносит – сбросит, значит, да, бабушка?!
Одни крысы первыми бегут с корабля.
– Что-то страшно мне, бабушка… вдруг и нет ее все-таки?
– Кого нет?
– Да души-то этой, раз она такая бездушная…
Вот умру, а ничего из меня не выпорхнет… темнота одна…
– Закрой-ка, Федя, глаза.
– Зачем?
– Закрой, не подглядывай. Видно что-нибудь тебе?
Как же видно? Сама сказала, чтоб я не подглядывал.
– И меня не видно?
– Не видно.
– Так и нет меня, значит, темнота одна, раз не видно?
– Может, и нет, не видно же…
– Так глаза открой, посмотри!
На месте. Стоит с половником.
Ничего не понял я из этого опыта. То есть бабушка. То нет бабушки. Разморгалась…
– И еще закрой. Сам-то есть теперь или тоже нет?
– Вроде есть… но невидимый.
И стою с глазами закрытыми. Видимый я невидимый в темноте с глазами закрытыми есть…
Из тетради Фединой: про полную электрификацию всей земли
Нет! Не утаишь ты кота в мешке, бабушка! Все равно мяукнет! Не скроешь от человека ты истины! Рано или поздно, а правда каждому боком выйдет!
Зря скрывала от меня настоящее положение вещей она. Не дальше луны, говорила, Федя, ваше светлое будущее. Это вроде как далеко.
Побывало уже на Луне человечество! Диафильм с фотографиями показали нам в школе. Не так уж далеко до нее и лететь!
Высадились на Луну пилоты, экипаж корабля «Аполлон-11» Армстронг и Олдрин. Астронавты! Хоть и американцы, а тоже – люди. А при бабушке одни аргонавты были, море Черное всего-то и переплыли, и корабль был у них не космический, а простой, деревянный, аргонавты бабушкины в Колхиду за бараньей шкурой, мы – на Луну!
Далеко аргонавтам бабушкиным до астронавтов наших…
Как тебе, бабушка, – до Луны!
Высадился лунный десант, походил в скафандрах. Проверил. Есть ли человеку жизнь на Луне? Нет человеку жизни там, оказалось. Кочки белые, кратеры, пыль пылится, ни воды нет, ни дышать нечем. Это значит, чем выше человек к Граду Небесному подбирается, тем неудобнее пересадки, да еще и полная невесомость! Легче воздуха тело становится. И живое даже легчает, летает, как шарик гелиевый…
Это значит, как аквалангисты у нас под водой. Только под водой – понятное дело, вода густая, а вот воздух чем тяжелеет?
Хитро устроено. Ничего не скажешь.
Управление теряет, вертится в космосе человек, на веревке к луноходу привязан, чтобы в открытый космос не унесло. Все сделал Бог, чтобы люди до него живыми не добрались. Все сделал, да не все учел! Прогрессирует человечество!
На Луне побывали уже земляне. Вот с чем бабушка никак смириться не может!
– Скоро, бабушка, вот увидишь, и до Бога твоего доберемся! А Луна – это так, мелочи, пункт пересадочный. Бог на Солнце засел, конечно.
Подлетают к Солнцу корабли космические и все как спички пока от жары вспыхивают. Даже тут, внизу, от солнца жара, а уж там…
Только это, бабушка, дело времени. Придумаем несгораемые скафандры, жаронепроницаемые, и за нами будет Город Небесный. Потому что не может быть власть несправедливая вечной! Свергли мы царя, свергнем и Бога, бабушка! Вот увидишь!
– Кашу ешь, боговержец…
Потому что, бабушка, перестанут когда-нибудь воевать, спорить люди, убивать друг друга, а поймут, что Земля у нас общая, а захватчик главный наверху сидит! А рабовладельческий строй, бабушка, пережиток и крепостничество…