— Он упал и как-то выжил, — говорила она.
— Невероятно, что падение не убило его. Что он смог замедлить падение и приземлиться.
— Но он не научился летать.
— Я думаю, у него деформировано одно крыло, — сказал я.
— Но разве это могло помешать?
— Или, может, после падения ему не хватало уверенности, — предположил я.
— Они никогда не прилетали навестить его.
— Они просто бросили его. Мать отказалась от своего ребенка.
— Она ничего не могла сделать, — сказала Кейт. — Не могла нести его.
— Они могут поднять из воды большую рыбину, ваш же дедушка писал.
— Может, они просто решили, что он мертв или сильно изувечен и нет смысла спасать его, он все равно не выживет, раз не может летать.
— Это жестоко, — заявил я. — Может, ему нужно было просто немножко времени. Чтобы поправиться или научиться. И он мог бы стать отличным летуном.
— Это животные, — ответила она. — Они не думают, как мы. У них выживает сильнейший.
— Даже животные любят своих детенышей, — возразил я.
— Верно, — согласилась она, — я видала среди шимпанзе куда более нежных родителей, чем мои.
Мы рассмеялись и некоторое время шли молча, размышляя.
Кейт медленно произнесла, хмурясь, будто мысля вслух:
— Он упал и приземлился на дерево или на что-то мягкое. У него не было матери, которая ухаживала бы за ним. Он как-то выжил, питаясь птицами, жуками и всякой мелочью. Ягоды, фрукты. Невероятная история спасения.
— Здесь на него некому было охотиться, — сказал я, стараясь тоже быть умным и рассудительным. — Ну и, конечно, ему повезло.
— Да, — согласилась Кейт. — Но он отлично приспособился — вон как прыгает по деревьям. Видели его лапы, как они отталкиваются от веток? Очень сильные. В воздухе им такими быть не нужно. В чем-то он усовершенствовался здесь, поэтому смог выжить.
— И все же он не приспособлен для этого. Его мех — у него неподходящая окраска для жизни здесь. Он выделяется на фоне зелени. Будь здесь хищники, его легко поймали бы. — Я вздохнул. — Он должен был бы летать, а не скакать по лесу. Он был создан для полета.
— Но не он, не этот. Может, у него что-то деформировано, как вы сказали, может, крылья не работают. Это все, на что он мог рассчитывать.
Мне жаль было его, прикованного к земле. По крайней мере, он никогда не знал полета. Ему нечего было терять, не о чем тосковать. Интересно, помнит ли он то ужасное падение, с которого началась его жизнь.
Мы дошли до нашего дерева, и Кейт снова упаковала камеру в футляр.
— Вдруг я никогда больше его не увижу? — печально проговорила она. — Мы, наверно, улетим сегодня или завтра. Фотография наверняка не получится. Я даже не навела объектив как следует. И он так быстро двигался. В лучшем случае выйдет расплывшееся пятно. Мне надо было подобраться поближе.
— Вы получили кости, — напомнил я. — И фотографии скелета.
Она фыркнула.
— Но вы говорили, что этого достаточно, — напомнил я. — Говорили, что кости будут решающими.
— О, кости хороши, — равнодушно отозвалась она, — но вот он живой, прямо тут! Если бы я смогла сделать несколько снимков вблизи… — Она растерянно умолкла. — Не забавно ли, что мы оба стали называть его «он»?
— Я об этом даже не думал.
— Мы не могли знать, он это или она. Но, конечно, стали говорить «он». Как о любом ярком представителе своего вида.
Она сердито смотрела на меня, будто я был в этом виноват.
— Давайте называть его «она», — предложил я.
Она перестала хмуриться.
— Ладно. Хорошо. Она.
— Она такая, как вы себе представляли? — спросил я.
— Нет. Да. Не уверена. Она красивая, правда?
— Правда.
— Красивые создания, точно как и говорил дедушка. О Мэтт, я хочу снова увидеть ее.
— Я тоже.
Она взглянула на меня и улыбнулась.
— Но нам надо уходить, — сказал я. — И может, это к лучшему. Оно могло стать опасным, попытайся мы подобраться поближе.
— Вы думаете, она нападет? — Эта мысль, казалось, была совершенно нова для нее. — Они не нападали на дедушку.
— Это верно. И все-таки это дикое животное.
— Она показалась мне довольно спокойной.
— Прямо славная большая пушистая киска, да? Вам надо еще разок взглянуть на эти зубы, — указал я на саквояж.
— Ну, я не думаю, чтобы она напала на человека.
— Вы ведь встречались лицом к лицу со множеством диких зверей, верно?
Она рассмеялась:
— Нет, конечно нет…
— Снимали крупным планом пуму или, может, индонезийского комодского варана — просто шутки ради?
— Как мы назовем ее? — спросила она.
— Существо? — Я засмеялся. Кейт уже видит свое имя в ученых книгах. — Не знаю.
— У нее должно быть название. А раз мы ее открыли, мы и должны дать его.
— Придумайте что-нибудь, — сказал я ей, — что-нибудь, где побольше латыни. — Но про себя я подумал: «Облачная кошка». Правда, вслух произнести побоялся: вдруг Кейт подумает, что это слишком просто, слишком ненаучно.
Я помедлил и прищурился. Я кожей чувствовал, что погода меняется, и искал признаки этого. Через прореху в лесном пологе видна была широкая полоса неба — и оно больше не было синим. Когда это произошло? Я никогда не видел, чтобы погода менялась так быстро. Двадцать минут назад была чистая голубизна, а теперь ее заслонили темные, мрачные громады облаков, похожие на своды самой преисподней. Хороший же я наблюдатель! Специалист по погоде. Глаза корабля.
— Надо спешить, — сказал я. — Живей!
Мы побежали. Я уже слышал, как нас настигает ветер, и все, о чем успел подумать: «Мой корабль!» И буря накрыла нас.
Глава двенадцатаяКРУШЕНИЕ
Ветер и дождь ударили одновременно, сгибая деревья, швыряя нас в разные стороны, пытаясь выбить землю у нас из-под ног.
Мысленно я представлял себе «Аврору», пытаясь пересчитать швартовы. Я буквально чувствовал, как они вытягивают забитые глубоко в песок штыри, как трутся, нагреваясь, о пальмовые стволы. И все эти туго натянутые лини стонут и гудят, будто дьявольский струнный оркестр. Я уже слышал первый треск, потом еще, и вот лини начинают лопаться, и корабль разворачивает. Ни о чем другом я не мог думать, пока мы, пошатываясь, брели через лес.
Кейт споткнулась, я схватил ее за руку, скользкую, как угорь. Держась друг за друга, мы потащились дальше, нагруженные камерой и саквояжем, кренясь под ударами ветра. Внезапно с треском повалилось дерево, метрах в трех от нас, не больше, и от толчка мы попадали. За грохотом дождя и сатанинскими завываниями ветра я даже не услышал, как оно рухнуло. Я жмурился и едва мог различать хоть что-нибудь.
Становилось все хуже. Вода низвергалась с веток, как из пастей горгулий. Со стволов обрушивались водопады. Ветер смешал небо с землей. Я едва понимал, что мы делаем и куда идем. Мы двигались, как могли, мокрые насквозь. Одежда липла к телу, делая нас неповоротливыми и медлительными. В воздухе мелькали ветки. Так недалеко и до беды.
Сквозь серую завесу ливня я разглядел тень и двинулся туда. Там, в густом подлеске, у подножия небольшого каменистого холмика, темнела расщелина. Я доволок до нее Кейт и пропихнул ее между цветущих лиан, закрывавших вход. Это оказалась маленькая пещерка, но все же там было достаточно места, чтобы мы вдвоем поместились, усевшись бок о бок. Какой глубины она была, я не знаю — там было очень темно, а я совершенно не рвался выяснять это. Внутри оказалось более-менее сухо, и мы были укрыты от ветра и хлещущего дождя. Кейт стала возиться со своей камерой и саквояжем с костями, проверяя, не промокло ли содержимое, заталкивая их поглубже за наши спины, чтобы они не намокли еще больше. Я обернулся и смотрел в глубь пещеры, давая глазам привыкнуть к темноте. Теперь я мог видеть немножко дальше, как раз чтобы разглядеть, что она уходит довольно глубоко.
Мы сели рядом и некоторое время не говорили ничего, просто вытирали воду с лица, поправляли мокрую одежду и с благоговейным ужасом смотрели на неистовство бури.
— Корабль пострадает. — Я едва расслышал собственный голос за ветром и дождем.
— С ним все будет в порядке.
Я покачал головой. Я-то знал, что не будет. Если они смогли вовремя развернуть «Аврору» носом к ветру, ущерб будет небольшим; если ветер ударил в борт, она станет гигантским парусом и сорвется со швартовов. А если она получит пробоины, мы потеряем и те малые остатки гидрия, что еще имели. А без гидрия «Аврора» превратится всего лишь в сломанный каркас.
У ветра был голос. Он выл, изрыгал проклятия, а когда затихал на мгновение, я молился, надеясь, что это конец, что он растратил свою силу. Но тут дождь обрушивался с новой яростью, и ветер принимался вопить опять, словно сами небеса наставили на остров все свои рупоры.
Я ощупал карман, ища компас. Я гордился тем, что нечасто нуждался в его подсказках. После стольких часов в воздухе я всегда знал, в какую сторону мы движемся. Порой, чувствуя, что корабль ночью изменил курс, я проверял себя, угадывая новое направление, а потом проверял себя по компасу. Чаще всего я оказывался до противного прав. Но сейчас он был мне нужен. Прежде чем мы спрятались здесь, ветер так закружил нас, что я совершенно потерял ориентировку.
Теперь я смотрел на него, на иглу, дрожавшую от грохота небес. Мой внутренний компас заработал снова, и я знал теперь дорогу назад, к лагуне и кораблю. Кейт разглядывала компас. Я протянул его ей, и она положила его на ладонь.
— Он всегда показывает на север, да?
Ей пришлось говорить мне прямо в самое ухо, чтобы я услышал.
— Да.
— А где наше дерево?
— На юго-юго-западе.
— А обрыв, — спросила она, — где мы в последний раз видели то существо?
— Думаю, что почти точно на юго-западе отсюда.
Я удивился: уж не пытается ли она меня подбодрить, напоследок вдруг проявляя интерес к нашим координатам? Мы сидели бок о бок, касаясь друг друга плечами. Даже в разгар бури воздух оставался теплым и ароматным. Я подумал, что часть этого аромата исходит от волос и одежды Кейт. Еще здесь сильно пахло манго, и мне ужасно захотелось его сладкого плода. Вокруг было полно деревьев, а после долгих утренних трудов я хотел пить и есть.