Глава 31
У Антона родилась дочь – Василиса Антоновна. Вера с задачей справилась уверенно, рожала, по словам Антона, профессионально. Весь роддом был как на иголках, пациентка-то «блатная», не дай бог чего… А тут все произошло четко, как это обычно у Веры и бывало. Только матом немного покричала.
Пошли ее навещать, она лежала в роддоме Грауэрмана, в начале Арбата, сразу за ним начиналась исполинская стройка – Посохин возводил свои скандинавские дома-книжки. У Антона в руке была авоська с бутылками можайского молока и новым романом фантаста Ефремова – «Лезвие бритвы». Кира купил у метро ландышей. Петя принес из дома маленький транзистор.
На работе Антон ей долго писал письмо. Накануне они с Петей зашли в «Детский мир» и выбрали кроватку с коляской. Привезли домой, ну и посидели, конечно. В итоге письмо никак не хотело складываться, Антон нервничал, и Пете пришлось ему помочь – признаться Вере в любви. В какой-то момент он даже представил, что это у него родилась дочь, и мысль эта его совсем не испугала.
Передачу сдали в приемной и встали под окнами. Подошла Белка:
– Ну и видок у вас. Стоите, как будто не можете решить, кто отец.
– Хотел бы я видеть, кто к тебе под окна придет. – Антон сурово посмотрел на сестру. – Ты, вообще, куда пропала? Хотя бы раз в неделю родителям звони!
– Вот я сегодня и позвонила. Оказалось, я тетка.
Белка отнесла что-то для Веры и вернулась к ним. В ее жизни явно что-то происходило. Была она задумчива, и ее стрекозиные крылья не стрекотали, как обычно.
Наконец в окне четвертого этажа появилась Вера. В руках она держала свое новорожденное сокровище и смотрела на них, как с другой планеты.
– На деда похожа.
– Вера? – не понял Петя.
– Вася. На отца моего. Мы ее Васей еще в животе называли. Думали, что это мальчик.
Вера скрылась из виду. Антон расстроился. Неподалеку стоял мужчина, и ему даже в один момент показалась, что Вера украдкой на него посмотрела.
– А что этот тип тут делает? Ни передачи никакой не принес, ни цветов… К кому пришел? На нее пялился… – заволновался он. – Пойду-ка разберусь.
– Никуда ты не пойдешь. Стой, – остановила его Белка. И даже схватила за рукав.
Антон замер на секунду, потом выдернул свою руку и направился к незнакомцу. Белка побежала за ним и встала между мужчинами. На всякий случай подтянулись и Кира с Петей.
– Это Всеволод, – сказала Белка. – Знакомьтесь.
Возникла немая сцена, даже непонятно было, что сейчас произойдет.
У Антона что-то лихорадочно проносилось в голове, Петя с Кирой встали по бокам, готовые то ли его защищать, то ли наоборот.
– Он из Одессы.
Антон посерел.
– Будет делать фильм по сценарию Булата.
Антон качнулся, развернулся на каблуках, как матрос, и зашагал прочь.
– Не хотела вас знакомить, только Вере про него чуть-чуть написала, – пожала плечами Белка.
Сидели у памятника Гоголю, того, что во дворике. Перед этим дождались от Веры ответа, тетрадного листа, свернутого в треугольник, как в войну. Там был список из восьми пунктов, программа Антона на вечер, плюс лаконичный постскриптум – Вера не могла не ответить на признание в любви Пети, вернее, Антона.
Белка со своим новым знакомым вела себя не как обычно, была тиха, слушала его внимательно и не перебивала. Чувствовалось, что она целиком находится под его влиянием. Даже интонации у нее изменились.
Было ему в районе сорока, но борода делала его старше. Выяснилось, что лет десять назад он переехал из Москвы в Одессу и стал снимать на местной киностудии фильмы, пока только документальные и научно-популярные. С игровыми картинами ему не везло, но похоже, что в его жизни все наконец менялось. Он запускался с полным метром, о котором можно было только мечтать.
– «Частная жизнь Александра Сергеевича». Или «Пушкин в Одессе».
– У нас в кино все исторические герои либо из бронзы, либо из патоки, – пояснила Белка. – Вот и возникла идея снять по-другому, сделать хотя бы из Пушкина Пушкина. Пусть радуется, как человек, пусть страдает, пусть просто живет. А то ведь его в такое ходульное существо превратили, не человек, а носитель идей. Ходит, декламирует свои мысли направо-налево.
– А у вас, значит, он будет просто пить-гулять в Одессе? – Антона этот проект, похоже, не очень вдохновил. – Шаланды, полные кефали?
Всеволод сидел хмурый и был углублен в свои мысли. Видимо, ему не очень было понятно, куда его притащила Белка и почему он вообще должен каким-то молокососам что-либо объяснять.
– Нам не икона нужна, – сказал он наконец. – И не мумия. Вон там на бульваре стоит мужик. Видел? Голову другую подставил – и на тебе, не Гоголь, а Чернышевский какой-нибудь. А Гоголь – вот он какой.
Он кивнул на сутулую фигуру поэта, когда-то перенесенную сюда во дворик подальше от сталинских глаз, дважды в день наблюдавших страдания гения из окна своего бронированного автомобиля.
– Нужно, чтобы зритель ощутил Пушкина как человека. – Белке было важно все как следует им объяснить. – Ведь вся его неуемность и в поэзию шла, и в политику, и в любовные страсти. Он так жил. Булат его хорошо чувствует и многое о нем знает. Сценарий уже одобрен членами Пушкинской комиссии Академии наук.
– И когда вы запускаетесь? – поинтересовался Антон. – Как я понимаю, ты будешь редактором на картине? Или ты… просто помогаешь?
– Скоро уже. – Белка подробности решила опустить. – У нас в кино новый виток оттепели. На фестивале «Войну и мир» покажут.
– А кто снимал?
– Там темная история. Собирался Пырьев ставить, когда еще «Мосфильмом» командовал. А его не очень любили наверху, давно хотели убрать, только повода не было. Почувствовали, что после «Войны и мира» его вообще не сковырнешь, хорошо ведь снимет. И выдвинули кандидатуру Бондарчука. В итоге дали картину двоим.
– Это как? – не понял Петя.
– Каждый должен был снять по несколько эпизодов. А потом комиссия Минкульта с Фурцевой собиралась выбрать победителя. Но Пырьев в итоге отказался.
– Испугался?
– У него все в жизни из-за баб, – вздохнула Белка. – И хорошее, и плохое.
Бородатый режиссер вдруг встал и молча куда-то ушел.
Белка занервничала.
– Ну так чего там с Пырьевым-то? – напомнил Петя.
– Актрису молодую полюбил, даже в Ялту возил репетировать, Наташу Ростову. А она в итоге соскочила. Вот он и плюнул на все, интерес потерял. А тут еще наши деятели написали коллективное письмо – мол, после идиотской постановки «Войны и мира» в США мы должны сделать не просто хороший фильм, а событие международного значения. В итоге на Бондарчуке все и сошлось, он запустился.
– А кто будет князем Болконским?
– Хотели Стриженова, но он уперся – ни в какую. Все киношное начальство собралось в кабинете у Фурцевой, его вызвали на ковер – предлагали все что угодно, только снимись. А он им ручкой помахал. «Хочу, – говорит, – в театре играть». Потом Бондарчук долго Смоктуновского уговаривал, но у того Гамлет с Козинцевым предстоял, нужно было решать: либо-либо. В итоге Смоктуновский позвонил ему ночью и говорит: «Если дашь Пьера Безухова сыграть, приеду завтра же». А Бондарчук сам уже себя на эту роль наметил, хотя изначально хотел снимать Юрия Власова.
– Белка, ну хватит уже трещать! – Антон поморщился. – Власов – штангист.
– Из них, наверное, самые лучшие Пьеры Безуховы, – заметил Кира.
– Слушайте, я могу вообще не рассказывать. У меня вон человек куда-то запропастился.
– Трешку, наверное, нашел в кармане, вот и отвалил. – Антону бородач внезапно стал нравиться. – Беги к винному.
– Ну а кто князем-то стал? – не понял Петя.
– Тихонов. Только, говорят, не получилось у него ничего. Бондарчук его ломал на площадке, как мальчишку. В итоге тот поклялся, что ни в одном фильме больше не снимется.
Вернулся бородатый Всеволод. Принес батон, килек в бумажном пакете, пучок зеленого лука со сломанными стрелками и две бутылки «Московской-особой».
– Ну что, есть повод, – угрюмо сказал он, бережно разложив все на скамейке и достав из кармана стакан. – Человек родился.
Гоголь их не то чтобы не одобрял, но и не поддерживал. Ему явно было что им сказать, но он упорно молчал, и все их разговоры в его присутствии в какой-то момент показались нелепыми и пустыми.
– Вот Пушкина закончите, за него, наверное, возьметесь? – спросил Петя. – Тайная жизнь Николая Васильевича. В Европе.
– А вы сами-то чем занимаетесь? – Бородач решил наконец разобраться с молодежью.
– Мы научные работники, – быстро ответил Антон. – С архивами работаем.
– Зачем мне смотреть кино про Пушкина-чело века? – Кира немного захмелел и смотрел на памятник. – Как он ест и спит? Все равно ведь соврете в чем-то. Кукольный театр устроите. Пушкин туда, Пушкин сюда. Мне стихов достаточно. В них его душа напрямую с моей говорит. Ну не довелось мне его за руку держать и в бане парить. Переживу как-нибудь без его экранной проекции.
Допили вторую. Белка с бородачом ушли, Кира – вслед за ними. Антон долго еще сидел рядом с Петей и в какой-то момент сам начал походить на поникшего гения. Они так и сидели с Гоголем, друг напротив друга, очень похожие, и молчали. Наконец Антон достал Верину записку-треуголку, развернул, оторвал любовный постскриптум и спрятал его в карман. Восемь пунктов своей программы он разорвал и пустил по ветру.
Глава 32
Настя прижилась. Петины родители ее полюбили, его грозный отец с ней все время шутил, мама потихоньку приучала ее к их семейному устройству и вообще старалась деликатно рассказать о каких-то важных для женщин вещах. Настя не сопротивлялась, ей было интересно оказаться вдруг в другой семье и начать жить по-новому. У мамы было много знакомых… стоматолог, да еще и с легкой рукой, все ее любили, она сразу отвела Настю в нужные магазины и приодела, импортные вещи ей очень пошли. Словом, был у них полный контакт и взаимопонимание.