– Наверху просто не хотят ломать систему. – Эдику, похоже, было все равно, где он сейчас находится. – К чему такие риски? Нужна стабильность. Болото. – Он плюнул в сердцах. – Сказали прямым текстом: хотите риски – тогда вам к Никите Сергеевичу.
– У, лысый черт! – сразу отреагировал спящий мужчина.
Антон наконец повернулся к ним и разглядел вошедшего типа. В его глазах на секунду возник ужас.
– Разогнали совнархозы на Пленуме, – вступил он в разговор, медленно подбирая слова и с трудом отведя от лысого взгляд, – опять министерства создают. – Наконец он немного пришел в себя. – Знаете, что академик Трапезников сказал после доклада Косыгина о реформах? Если из лучших швейцарских часов вынуть пару колесиков, они перестанут показывать время.
Лысому что-то, видимо, не понравилось, но тут дверь открылась, вошел дежурный, назвал их фамилии и сказал – на выход.
Они быстро вышли. Антону и Эдику вернули документы, но на улице их ждал милицейский «Газик». Петя испугался, но потом понял, что их просто подвозят к машине.
Высадили их там же, у гранитного парапета. Город внизу погружался во тьму. Ларек закрылся, вокруг ни души.
– Вере спасибо скажи, – тихо сказал Антон, не глядя на Эдика. – Ей, видно, дежурный позвонил, когда личность устанавливал.
Эдик, казалось, ничего не слышал.
Антон пошел к своему «Москвичу».
– Но даже если бы Косыгин все наши пункты утвердил, все равно ничего бы не вышло. – В голосе Эдика звучала обреченность.
– Почему?
– Машина идеально будет считать загруженные параметры. Выдаст правильные цифры на выходе. Но вот вопрос – будет ли она получать правильные цифры на входе? От директоров, плановиков, всех тех, кто десятилетиями учился обманывать плановую систему? Оптимальными цены так и не станут, машина просто пересчитает один обман в другой. Похоже, что мне теперь по жизни этим и придется заниматься. Бесконечно оптимизировать ложь.
Пошел дождь. Они вернулись к машине. Потом еще долго ехали по ночной Москве и молчали.
Глава 34
Бежали, боялись не успеть. Куда они бегут, Петя толком не понимал. Сорвались, как по тревоге, вернее, тревога и случилась. Заканчивался рабочий день, когда Антону позвонил отец и сказал, что Белка ушла на демонстрацию. Демонстраций в декабре не бывает, в декабре только Новый год, понятно было, что она снова ввязалась в какую-то очередную авантюру, на этот раз серьезную, судя по тому, как подорвался Антон. Петя с Кирой даже ничего и не спрашивали, просто знали, что они там точно будут нужны.
На Пушкинской площади стояло в общей сложности человек двести. Часть у памятника, часть чуть поодаль, эти вроде как в демонстрации не участвовали. Лица у собравшихся были спокойные, держались они с достоинством. Те, которые стояли сбоку, были пооживленнее, складывалось впечатление, что они пришли то ли на вернисаж, то ли в консерваторию. Здоровались друг с другом, улыбались. Вокруг ходили постовые, будто бы занятые своим делом, еще какие-то люди, этих Петя сразу определил – свои. Было несколько комсомольских патрулей, те вылавливали студентов из своих институтов и уговаривали идти домой. Какие-то люди с фотоаппаратами – то ли корреспонденты, то ли ребята из наружки – без конца фотографировали происходящее. Словом, пока все было тихо-спокойно.
Кто-то поднял самодельный плакат – не такой, какие обычно бывают на первомайских демонстрациях: «УВАЖАЙТЕ СОБСТВЕННУЮ КОНСТИТУЦИЮ!» Но к нему сразу подошли, и плакат исчез.
Белку первым заметил Кира, она стояла у памятника и улыбалась. Пошли к ней, стараясь идти не очень быстро.
Антон крепко взял ее за руку:
– Выходи.
Она постаралась высвободиться, не переставая улыбаться, но ничего не получалось.
– Уйди от меня, Антон. Я взрослая. Ты за меня уже не отвечаешь. Жизни я тебе не испорчу, не бойся. Уйди, не позорь меня, – говорила она, не глядя на брата.
– Ты зачем сюда пришла? Двух евреев защищать? У них защитники и без тебя найдутся. Включи «голоса» и послушай.
– Я просто хочу, чтобы законы для всех были одинаковыми. Чтобы их просто исполняли. Ты понимаешь, какой начинается бред? Кучка людей вышла сказать власти, что она должна выполнять свои же законы.
Антон не стал с ней больше разговаривать, силой выволок из толпы. На них смотрели молча, не вмешивались. Ни те, кто стоял, ни постовые. Белка не кричала, только отчаянно сопротивлялась. Антон вдруг оказался жестким и точным. Через минуту они уже стояли за углом, на улице Чехова.
Видно было, что Кира испытывал разные чувства, пока Антон ее волок. В какой-то момент Пете даже показалось, что он сейчас его ударит. Они встали рядом, но чуть поодаль, дело-то семейное.
Вроде брат с сестрой, а с другой стороны, ведь это их Белка.
– Галя! Послушай меня внимательно. Все очень серьезно. На этот раз все будет по-другому. Это тюрьма. Настоящая. Поедешь лес пилить в Пермский край.
– Я не Галя. – Белка посмотрела Антону прямо в глаза. – Запомни навсегда.
Они стояли друг против друга, страшно было на них смотреть. Затем Белка развернулась и зашагала прочь.
Антон не двигался. Кира переглянулся с ним и медленно пошел за ней.
Возвращались к метро. Народу на площади не прибавилось, но рядом появились грузовики.
– Тикунов увеличил штат на двадцать тысяч человек. Теперь разрешено применять дубинки и слезоточивый газ.
Шел снег. Чей-то монотонный голос в мегафон убедительно просил всех немедленно очистить площадь. Все потихоньку начали расходиться. Рядом стоял Пушкин Александр Сергеевич и внимательно наблюдал за происходящим. Казалось, вот-вот он даст всем какой-то важный совет. Его частная жизнь, похоже, продолжалась.
– Декабристы… – Антон отряхнул шапку от снега. – Х*евы.
И вошел в метро.
Петя домой не поехал – сил не было. Нужно было побродить. Пошел к Большому, завернул на Неглинку, потом по Цветному мимо цирка и как-то так незаметно очутился у Катиного подъезда.
Она не удивилась, было только видно, что немного нервничала. Налила ему чаю, от еды Петя отказался.
Он все ей рассказал. И про Белку, и про Эдика. И про Филиппыча. Про то, что у Антона, похоже, своя игра началась в КГБ. Даже про себя рассказал, вернее, про Настю. Совершенно неожиданно.
Катя слушала все внимательно, временами погружаясь в свои мысли.
– Привыкнешь. Будешь ценить каждую секунду, проведенную вместе. Родить ей надо побыстрее.
Потом сидели и просто друг на друга смотрели. Наверное, не нужно было этого делать.
– Сколько тебе сейчас?
– Двадцать восемь.
– Болтаешься ты пока, Петенька. Если за этот год не поймешь, так и будешь болтаться.
– Чего не поймешь? Что мне нужно понять?
– Просто кто ты и что ты. Но у тебя получится.
Она улыбнулась. Он взял ее руку. Все что угодно, но отпустить он ее уже не мог.
Они лежали, он ее обнимал. Все встало на свои места. Так просто. Так легко.
Глава 35
У Киры умирала мать. Петя узнал об этом совершенно неожиданно, просто зашли к нему в обед за книгами.
Мать им накрыла и ушла к себе. Была бледная, но улыбалась.
– Ей месяца два осталась, – вдруг сказал Кира.
Сидел он спокойно, говорил словно о другом человеке. И будто бы вообще не о смерти. О смерти так не говорят.
Пете захотелось сразу исчезнуть, он не знал, как себя в таких случаях вести. Кира это заметил:
– Не волнуйся. И не говори лишних слов.
– А как ты можешь так спокойно…
– Мне важно, чтобы она счастлива была до последнего дня. И в последний день тоже.
– Разве человек может быть счастлив, умирая?
– Человек обязан умирать счастливым. В этом важная часть его жизни. Смерть – это просто переход. Такой же торжественный и великий, как и рождение. Это как встреча и проводы. Нас провожают, чтобы когда-то встретить, все просто. Важно только умереть вовремя.
– Как это – умереть вовремя?
– Ну, когда ты вроде все сделал, все понял и остановился. И просто живешь. Или ничего не понял и просто живешь. Доживаешь, а все вокруг рассыпается на куски и теряет смысл. Так, по крайней мере, тебе кажется. Но на самом деле это ты рассыпаешься и потихоньку исчезаешь. На поэтах это легче всего наблюдать. И вообще на художниках.
– Почему?
– Знаешь, говорят: «И тогда Бог перестал через него разговаривать». Вроде бы художник продолжает творить, но это все холостые выстрелы. Художник человека покинул, а человек еще жив. И мается. Доживает. Но иногда все совпадает, как это было у Александра Сергеевича. А вот у Николая Васильевича не совпало. Поэтому и памятники у них разные. Хорошо, когда до самой смерти, до глубокой старости, человек все идет и идет. Знаешь, что самое важное? Это как бегуны, марафонцы, вернее, те, кто в эстафете, нужно постараться пробежать как можно больше, насколько сил хватит. Нет уже сил, падаешь уже, а все равно упал и еще прополз сколько смог, и руку с палочкой вытянул вперед и воткнул, самыми кончиками пальцев. Чтобы потом с этого места начать. Вот что важно. Остальное не важно. Конечно, когда близкий твой уходит – это горе. Он был с тобой, и вот его нет. Но горе это только для тебя, не для него уже. По крайней мере, после того, как душа его успокоится. Вот мама умрет, буду ей помогать.
– Это как?
– Молиться. Думать о ней. Но все очень спокойно, чтобы просто мою любовь ощущала. И не беспокоилась за меня.
– А сейчас?
– Сейчас то же самое. Только мы пока еще рядом. Ты не представляешь, как мы каждый день проживаем. Ужинать садимся все вместе, как на Новый год. Для меня и самого теперь день не то, что раньше был день. Как подарок. Я теперь, когда спать ложусь и глаза закрываю, улыбаюсь. И когда просыпаюсь. Попробуй. Это легко.
Кира сидел светлый и тихий.
– Петя, я, наверное, уеду скоро. К Лотману, в Тарту. Насовсем.
– Тебя никто не отпустит.
– Все само решится. Потому что я этого очень хочу.