Аннатувак тронул за плечо рядом стоявшего старичка.
— Может быть, объясните, почему некоторые поскакали на неоседланных лошадях?
Бровастый старичок обернулся к городскому начальнику и, поблескивая живыми глазками, рассказал побасенку:
— Слушай, братец, и понимай… Один купец ушел с караваном в дальний край торговать, а дома оставил молодую жену. Через четыре года вернулся и нашел дома трех маленьких карапузов. Купец взял на руки старшенького и спрашивает: «Чей это прелестный ребенок?» — «Ай, купец, забыл разве? — пристыдила жена. — Когда ты уезжал, он должен был вот-вот родиться». Купец протянул руку к другому малютке. «А это что за славный ребенок?» — «Ай, купец, когда ты уезжал, я как раз зачала его!» Тогда купец показал на третьего, совсем махонького, и спрашивает: «Ну, а это что тогда?» Жена не нашлась и только застенчиво сказала: «Купец, ты этому дивишься, и я удивлена…» — Старичок, положив свою волосатую руку на плечо Аннатувака, беззубо рассмеялся: — Вот так же, братец, ты удивляешься, что скачут без седел, и я удивлен!
Пока окружающие вместе с Аннатуваком смеялись над басенкой, кони обскакали круг и, тяжело дыша, приблизились к финишной ленте. Прокатились аплодисменты: народ приветствовал победителя. А вот проскакали на кобылах и хозяева быстроногого скакуна — работники колхозной конюшни. У одного из них в руке развевался приз — десятиметровый отрез шелка.
И снова закричали глашатаи. Снова вышли на старт неоседланные кони. И старичок, довольный, что нашел слушателя, опять приник к плечу Аннатувака.
— Видишь, некоторые поверх потников протянули подпруги, а у других и того нету. Неудобно и для всадника и для коня.
— Может быть, седел не хватает? — догадался Аман.
— Кони теперь не в чести, — посетовал старик. — И мастера-седельщика днем с огнем не найти… Но для скачек, пожалуй бы, седел хватило. Это они нарочно так делают.
— Не без причины, конечно? — спросил Аннатувак.
— Братец, а знаешь ли ты, кто сосед у нашего колхоза? Впрочем, ты нефтяник, откуда тебе знать. Здесь неподалеку казахское село. Вот у казахов и переняли наши эту привычку скакать на неоседланных лошадях…
Он, видно, не прочь был бы рассказать и о том, почему казахи испокон веков любят такую степную скачку, но снова возопили глашатаи:
— Кто идет на четыре круга, выводи коней, ха-а!
— На четыре круга приз назначен — годовалый верблюд, э-эй!
Толпа дрогнула по всему полю — всех волновал исход борьбы на главной, восьмикилометровой, дистанции. Махтум первый заметил, что стали поспешно седлать и тех двух красавцев скакунов — белого и гнедого.
— Товарищ начальник, — почтительно обратился он к Аннатуваку. — Который из тех коней, по-вашему, придет первым?
Аннатувак, уже вдоволь налюбовавшийся мощным крупом гнедого, его широкой грудью, стройной шеей, красивой головой, не задумываясь, ответил:
— Конечно, гнедой!
— А я считаю, — вкрадчиво заметил шофер, — что белый перегонит.
— Если так разбираешься в конях… — Аннатувак удержался от грубого словечка и закончил шуткой: — Махтум, что с тобой? Глаза плохо видят или пора заправляться горючим?
— Сейчас не об этом речь, товарищ начальник, хотя в желудке слышу перебои.
— О чем же речь?
— Я так предполагаю, что, ежели скакать на короткую дистанцию, гнедой обскачет. Но восьми километров его холеные ноги не выдержат. В этом убежден, и никто меня не отговорит.
— А я другого коня и не вижу, — пытаясь быть хладнокровным, возразил Човдуров.
— Можно поспорить с тобой? — ласково приступил Махтум к главной своей задаче.
— На что хочешь спорить?
— Если белый обгонит гнедого, дашь мне двухмесячный отпуск?
Аннатувак усмехнулся.
Махтум, не болтай что попало. Не я издаю законы, не я устанавливаю продолжительность отпусков.
— Ладно… Тогда премируешь чем-нибудь из директорского фонда.
— Глупости говоришь. Разве не знаешь, для чего предназначен директорский фонд?
— Тогда… Тогда сто рублей из своего кармана!
— Это другое дело, — согласился Аннатувак. — А что ты мне дашь, если придет гнедой?
— Я… — Махтум толкнул локтем Амана. — Я готов доверить тебе на обратном пути баранку… Жизнью рискую, как видишь.
Этот сговор мог тянуться долго, если бы кони не изготовились на старте и не раздался выстрел.
Толпа ахнула — гнедой сразу вырвался вперед, оставив за собой четырех коней, бежавших кучно. Аннатувак толкнул в плечо шофера.
— Гляди, Махтум! Гляди, Махтум!.. Еще наездник сдерживает, а то он все четыре круга обежит, пока остальные сделают первый…
И в самом деле, если б дугой пригнувшийся к шее коня гибкий мальчик-наездник показал плеть и сделал сильный посыл, гнедой далеко оторвался бы от остальных. Махтум это чувствовал, но понимал, что такого темпа нервный скакун долго не выдержит, и потому хладнокровно ответил:
— Не торопись, товарищ начальник, дело еще впереди. Будем рассчитываться па финише…
Но и на втором и на третьем кругах гнедой скакал далеко впереди других, и Човдуров, увлекшийся не меньше Махтума, то и дело выкрикивал:
— Ну как, Махтум?.. Эге! Ну как теперь?..
Но на половине четвертого круга белый конь вдруг отделился от остальных и быстро стал настигать гнедого. Теперь уже Махтум, приплясывая от возбуждения, кричал:
— Товарищ начальник, гляди, гляди!.. Ай, что делает белый!
Когда прошли третий столб четвертого круга, оба коня шли голова в голову. Зрители проталкивались вперед, раздвигая плечами стоящих ближе, подбадривая фаворитов:
— Гнедой, красавец мой, жми!
— Жертвой буду ради тебя, белый мой, покажи себя!
Иные шутники прыгали на спины своих соседей, а те и не замечали. Аннатувак тоже в азарте выскакивал из рядов, бормоча про себя: «Жаль, что его пустили на большую дистанцию… Эх, гнедой, не подведи меня, постарайся!..» Даже не чувствовал, как шофер что есть силы колотит его по плечам, крича:
— Гляди! Гляди!..
Часто мелькали ноги белого, приближался издали глухой топот копыт, сияла мокрая от пота спина гнедого… Распластываясь в воздухе, кони летели мимо ухающей толпы… Только в последнюю секунду стало заметно, как на финише белый уже на целый корпус опередил гнедого под рев зрителей… Казалось, громче всех орал Махтум:
— Что?.. А?.. Белый победил гнедого!
Кончились скачки — начался гореш, излюбленная в туркменских селах борьба пальванов.
Тойджан и Ольга протиснулись в круг, где схватывалась в единоборстве то одна пара, то другая… Ольга ничего не понимала в тонкостях гореша, но Тойджан, надеявшийся показать русской девушке туркменский праздник во всей его красоте, только презрительно кривил губы. Зарясь на приз, то и дело выходили на круг обыкновенные, не отличающиеся ни ростом, ни телосложением шоферы, пастухи, конюхи. Не те были пальваны, что прежде, не та была борьба, какую Тойджан видывал в родном селении…
— Детская забава, — сказал он и даже плюнул.
— А мне нравится! — говорила Ольга и тянулась на цыпочках, чтобы лучше видеть.
— Видела бы ты, какие прежде на тоях выступали пальваны… — недовольно гудел бурильщик. — Затылки были как пудовые сахарные головы, а ноги точно кувшины для воды… А эти, ах!
— Да что ты брюзжишь?
— Не нравится.
Тойджан был уверен, что, выйди он на круг, всех бы раскидал. Но он был застенчив и потому сердился и отворачивался, когда кто-нибудь из толпы выбегал на круг и повязывал на себе кушак… А когда победителю вручали сторублевку, он даже начинал что-то напевать себе под нос, и Ольга удивленно приподнимала брови, с интересом поглядывая на придирчивого спутника. Впрочем, и она рассмеялась, увидев шофера Махтума, который успел с кем-то схватиться и сейчас, азартно прикладывая ко лбу сторублевую бумажку, точно пьяный, шел из круга. Его, видно, интересовала не сама борьба, а приз, и он нес его над толпой, как флаг. И уже, кажется, готов был снова ринуться в схватку.
Когда Тойджан и Ольга разыскали в толпе своих, был уже третий час дня. Махтум, изрядно проголодавшийся после борьбы, нетерпеливо поглядывал на Аннатувака — тот спорил о чем-то с Ягшимом.
— Сказать по совести, товарищ председатель, — говорил Аннатувак, и трудно было сразу понять, всерьез ли он или разыгрывает толстяка, — ваш той не превзошел моих ожиданий…
— Дорогой товарищ Човдуров, потерпите, угощение вас единогласно удовлетворит, — перебил Ягшим.
— Нет, Ягшим, вы меня не поняли.
— А что?
— Почему на конях скачете без седел?
— Мы этого даже не замечаем.
— И гореш у вас словно детская забава, — вставил слово Тойджан.
— Ай, как же это так? — изумленно оглядел Ягшим своих колхозников. — Товарищи активисты, неужели не удался наш праздник?
Льстивые голоса тотчас откликнулись:
— Как будто неплохо, товарищ председатель.
— Люди повеселились, товарищ председатель.
— И призы щедро раздавались…
Аман, слушая этот хор подхалимов, рассмеялся.
— Где прежние пальваны? — спросил он. — Где Балхан-пальван? Где Пеленг? Где Непес Чака?
Ягшим решил обратить в шутку неприятный разговор.
— Не тревожь мои раны, товарищ Аман, женщины теперь единогласно рожают карапузов!
— Разве товарищ Ягшим — карапуз? — наседал Аннатувак, почувствовав поддержку товарищей-нефтяников. — Вот этот друг — разве карапуз? — он показал на рослого кладовщика. — И тот, что в праздничный день стоит с папкой под мышкой, разве карапуз?
— Ай, ведь мы же актив!
— А разве актив… — Аннатувак чуть было не сказал «должен гордиться своим пузом?», но поправился: — Разве актив не должен заниматься физкультурой? Забыли, видно, пословицу: «Старший начнет — младший работает!» Почему сами не вышли бороться?
Ягшим уныло ответил за всех:
— Товарищ нефтяник, разве не слышишь, какая у меня одышка, даже когда с места встаю?
— Дальше так пойдет, и встать не сможешь.
Ягшим хитро подмигнул своим и рассмеялся.
— А ведь это единогласно золотые слова, а?! Пойдемте покушаем, дорогие гости.