— Вам тоже хорошо известно, что за аварии на буровой несет ответственность и руководство конторы бурения.
— Может, все-таки заслушаем выводы комиссии? — поспешно вмешался Сафронов. Он от всей души сочувствовал Аману, но хотел прекратить перебранку.
— Если работа закончена, я не возражаю, — пожал плечами Аннатувак. — Где же председатель? Я что-то не вижу Зоряна!
— Вы же сами вчера послали его в Челекен, — сказал Сафронов. — Но он успел подписать решение. Вот сейчас все и узнаем.
Андрей Николаевич вышел из комнаты и через минуту вернулся вместе с Тамарой Даниловной. Аннатувак отрывисто спросил:
— Тамара! Ты зачем еще?
— Вызвана как член комиссии.
— Я тебя не вызывал!
Тамара Даниловна растерялась и, боясь, что Аннатувак устроит на людях семейную сцену, сказала с наигранной беспечностью:
— Что ж, обратная дорога известна! Не заблужусь!
— И чем скорее уйдешь, тем лучше!
— Постараюсь поторопиться, — по-прежнему шутливо ответила Тамара Даниловна.
— Товарищ Довженко, подождите, — нарочито официально остановил ее Аман.
— Не обращая внимания, Аннатувак закричал:
— А я прошу тебя не показываться здесь без моего вызова! Понятно?
— Это просто невыносимо! — повысила голос и Тамара Даниловна. — Ты можешь понять, что я пришла сюда по делу? Неужели нельзя отложить эти разъяснения, где я могу показываться, где не могу?..
Сафронов положил конец этой тягостной сцене.
— Мы просим вас, Тамара Даниловна, рассказать о решении комиссии.
— Комиссия считает, что причиной пожара послужило то обстоятельство, что нефтяной пласт оказался несколько выше, чем предполагалось по данным геологической разведки и как указывалось в геолого-техническом наряде. При внезапном выбросе из скважины газированного раствора бурильщик не мог закрыть превентор, потому что был ранен и потерял сознание. Моторист утверждает, что двигатели были выключены, как только раздался крик Атаджанова. Следовательно, пожар произошел, как обычно это бывает, от искры, вызванной ударом камня о сталь или стали о сталь. Искра вызвала взрыв газа, и фонтан вспыхнул как спичка.
Тихомиров так и подскочил на месте.
— А что я говорил? Виновата тектоника, а не бурильщик! При чем тут бурильщик, если геологи не разбираются в строении земли?
— Евгений Евсеевич совершенно прав, говоря об Атаджанове, — продолжала Тамара Даниловна. — Комиссия считает, что ни бурильщик, ни мастер не виноваты в аварии. Таган Човдуров вел проходку отлично, еще раз показал себя опытным мастером. Атаджанов рисковал жизнью, чтобы предотвратить пожар, и чудом уцелел. Поэтому комиссия просит администрацию довести до сведения всего коллектива о мужественном поведении Атаджанова и наградить его по своему усмотрению.
— Кончила? — спросил Аннатувак.
— Да, это все.
— Ну, а я считаю дело не конченным, — сказал Човдуров. — Я не утверждал состава комиссии, не знаю, из каких людей она собрана, да и прокурор не сказал своего слова.
— Побойтесь бога, Аннатувак Таганович! — свирепо загудел Сафронов. — Как можете вы не доверять своим работникам?
Тихомиров почти визжал, обращаясь к инженерам:
— Сулейманова под суд! Сулейманова! Не узнаю Човдурова! Бить надо по главной опасности!
Не слушая, Сулейманов разговаривал с Тамарой Даниловной, стараясь своей предупредительностью и вниманием загладить грубую выходку ее мужа. Аман вплотную подошел к Човдурову. После разговора с Айгюль в ресторане ему все было ясно. Неужели Аннатувак способен сводить личные счеты таким образом? Ведь нет других причин для такой спешки. Аман совсем по-новому видел сейчас Аннатувака. И красивая черная прядь на лбу, и длинные пальцы, терзавшие окурок папиросы, — все было чужое, незнакомое. Звонил телефон, и Човдуров раздраженно поднимал и бросал трубку, не желая разговаривать. И эти высокомерные замашки тоже раздражали сейчас Амана. Когда раздался очередной звонок, он взял трубку, отозвался и тотчас передал Аннатуваку.
— Из прокуратуры, — сухо объяснил он.
В комнате сразу стихло.
— …Свидетельские показания? — переспрашивал Човдуров. — Странно! А чем же вы будете заниматься?.. Документация? Дошло через несколько дней. Пока можно начинать следствие… Ах, вернете?.. Вы это называете травмой? Очень странно. Я думал, что обращаюсь в прокуратуру, а не в санаторий.
Он швырнул трубку на рычаг, сел в свое кресло, раскрыл первую попавшуюся под руки папку и углубился в чтение, всем своим видом показывая, что собравшиеся в кабинете мешают работать.
Люди гуськом потянулись к двери. Только Аман продолжал стоять у стола. Когда закрылась дверь за Сафроновым, который вышел последним, он сказал:
— Стыдно за тебя, Аннатувак. Не в первый раз стыдно, но, кажется, в последний. За чужих не бывает стыдно. Не плюешь ли ты в бороду тому, кто тебя накормил? Ты на рабочего поднял руку. — Аннатувак встрепенулся, но Аман не дал ему говорить. — Не спорь. Знаю, что ты скажешь, но это неправда. Ты преследуешь Атаджанова не ради дела.
Глава сорок девятаяТаган идет по городу
Комиссии, изучавшие причины пожара и способы восстановления буровой в Сазаклы, закончили работу, и Таган Човдуров смог вернуться в Небит-Даг.
Дела складывались хорошо. Буровую обещали восстановить в две недели, в происшедшей аварии ни мастер, ни бурильщик не были виноваты. Первой заботой Тагана было поделиться с Тойджаном радостными новостями.
Сбросив пропыленную спецовку и ватник, хорошенько отмывшись, он облачился в новый синий костюм, коричневое пальто, водрузил на голову бурую папаху, сунул в карман сверток с мандаринами, припасенный заботливой Айгюль, и отправился в больницу.
Он поторопился. Прием посетителей начинался позже, а сейчас у больных был час послеобеденного отдыха. Мастер вышел за ворота и уселся на кирпичи, сложенные около ограды. Рядом с больницей начинали строить новую поликлинику.
Предзакатное небо розовыми отблесками освещало стены белых домов; теплый безветренный воздух словно мягкой ладонью проводил по лицу мастера. Все тяжелое осталось позади, и вспоминать о нем не следовало. Так бы и сидеть без конца на солнышке, смотреть на порозовевшие дома, на прохожих… Вот идут две школьницы с нежным румянцем на щеках; вот сухощавый старик, как видно, достойнейший аксакал с неподвижным строгим лицом, неторопливо передвигает негнущиеся ноги; стайка воробьев купается в пыли придорожной канавы, и среди них выделяется один, нахохлившийся, отважный забияка… В детстве сын очень походил на эту бесстрашную птичку. Ах, какое прекрасное время юность! Таган вспомнил, как женился на Тыллагюзель. Даже теперь, если он слышит по радио стихи о любви, вспоминается то время. Да, в звонких рифмах поэта заключена иной раз золотая правда! И после женитьбы все складывалось счастливо, светло: Таган поставил себе кибитку, родился сын. Вот когда он стал хозяином жизни — у него был наследник, продолжатель рода. Он брал на руки ребенка, подбрасывал, а тот бесстрашно улыбался, что-то веселое лепетал на своем непонятном языке… А сколько радости доставлял Аннатувак, когда начал учиться! Старый украинец, учитель из Джебела, говорил Тагану, что такие способные дети редко встречаются и в больших городах. Нет, когда Аннатувак был маленьким, он доставлял родителям больше радости, чем печали. Да и потом сколько раз буровой мастер сиял от гордости, читая в письмах земляков, ушедших воевать, о боевой доблести Аннатувака! Немного зазнался и заважничал в последние годы, но, может, все-таки вернется в старую колею? Голова закружилась от непосильной работы, ответственности. Шутка ли, отвечать за десятки станков, за сотни людей… Пожалуй, и нельзя слишком строго судить сына… Солнце разнеживало, ласкало, тишина успокаивала… Мастеру хотелось думать только хорошее.
Он расстегнул пальто, снял папаху, положил на колени. Потом глянул в стекло подвального окна, там отразился его коричневый бритый череп, блестевший на солнце, как медная миска. Мастер погладил голову и сам не заметил, как начал потихоньку напевать.
В подъезд больницы потянулись люди с узелками и свертками. Таган нащупал в кармане сверток с мандаринами и направился вслед за другими.
В дверях палаты, разговаривая с сестрой, он из-за плеча взглянул на бурильщика и даже отвернулся: так поразило осунувшееся, мрачное лицо юноши. Оранжевый, никогда не сходивший загар почти исчез под болезненно-серым налетом. Это огорчило и встревожило. Еще утром Айгюль, которая каждый день ходила в больницу, уверяла отца, что Тойджан бодр и весел и врачи собираются через два дня выписать его на волю. Подойдя к постели, мастер, не умевший лукавить, спросил напрямик:
— Что-нибудь случилось с головой? Болезнь вернулась к тебе?
— Нет, мастер-ага, я совсем здоров.
— Взгляд у тебя такой, будто проиграл свой дом в кости.
— Очень рад, что вы пришли, мастер-ага, — постарался улыбнуться Тойджан, только улыбка получилась бледная, деланная.
— Не вижу радости, — буркнул Таган.
Оба помолчали.
— Соскучился по работе?
— Очень соскучился, мастер-ага, но я не знаю…
— Что путаешь мне мозги! Говори прямо, что тебя тревожит? Может, врачи сказали, что тебе нужно заняться другим делом?
— Врачи ничем не огорчили меня…
— Так кто же тебя огорчил? Почему боишься сказать правду? Как совесть позволяет таиться от человека, который годится тебе в отцы? Я заслужил это, по-твоему?
Тойджан колебался. Сказать всю правду мешала не скрытность, как думал Човдуров, а боязнь расстроить старика. А мастер продолжал, теперь уже мягко, уговаривать.
— Говори, дорогой, не скрывай ничего. Разве я желал когда-нибудь тебе зла? Если сумею — помогу, не смогу — промолчу. Выкладывай, что гложет твое сердце…
— Хорошо, мастер-ага, — сказал Тойджан. — Я и сам вижу, что одним кирпичом нельзя удержать покосившуюся стену. Так зачем же на минуту скрывать то, что все равно станет известно?..
Таган важно кивал, приготовившись слушать.