— Леший? — Водяной сел, приподнявшись над водой. Длинные зелёные волосы заколыхались вокруг. — А чем это он хвастался?
— Да заявил давеча, что его медведь всех сильнее в округе. Ни одна животина, дескать, с ним не справится.
— Ах он гнилушка буреломная, пень трухлявый! — Вода в озере всколыхнулась. — Да мой сом его медведю башку оторвёт, проглотит и не подавится! Пусть только сунется в озеро!
Анчутка согласно закивал и полетел прочь. Надо спешить, пока хмель у Водяного не выветрился.
Лешего Анчутка нашёл на заветной поляне под могучей, в три обхвата, сосной. Хозяин леса, тяжело вздыхая и супя моховые брови, вёл подсчёт поголовью белок и зайцев. Не иначе, опять соседу в зернь проигрался и готовился перегонять зверьё на новое место жительства.
— Поздорову, хозяин! — Анчутка уселся на сук прямо над головой Лешего. — Слыхал новость? Именинник-то наш заявил, что его сом всех сильнее. Медведю твоему, дескать, голову оторвёт и проглотит.
— Проглотит, значит? — Леший поднял на сороку недобрый взгляд. — Эй, Михайло!
Кусты орешника на краю поляны затрещали и из них высунулась медвежья башка — вся в древесной трухе. Видать, гнилой пень крушил.
— А ну-ка, дружок, прогуляйся до озера. Покажи этому разжиревшему борову подводному, кто здесь всех сильнее! А ты, Беспятый, — Леший ткнул пальцем в Анчутку, — проследи, чтоб всё честно было. Я бы и сам сходил, да дело у меня срочное.
— Не беспокойся, прослежу! — Анчутка полетел назад к озеру, обогнав медведя.
Водяного видно не было, должно быть, заснул. Сом притаился на мелководье, прикинувшись корягой. Анчутка уселся на макушку самой высокой ивы. Весь берег отсюда был виден, как на ладони. Только устроился, как утробный рёв всполошил гнездящихся в зарослях рогоза уток.
Медведь тяжёлым галопом, в туче брызг, ворвался в озеро. Навстречу ему взметнулся сом, вцепился в морду, разом заглотив до ушей. Медведь замотал головой, попятился, выволакивая гигантскую рыбину на берег. Вслепую замахал лапами, пытаясь оторвать от себя противника. Но когти впустую скользили по гладкой, прочной шкуре, а сом только крепче сжимал пасть. Сотни мелких, но острых, как иглы, зубов, загнутых внутрь, не выпускали добычу.
Медведь повалился на спину, задыхаясь, изо всех сил ударил задними лапами, вспарывая рыбье брюхо. Соминые внутренности склизкой грудой вывалились на песок.
Анчутка азартно подпрыгивал на своей ветке:
— Вот так! Так! Подавитесь вы оба!
Медведь ему нравился не больше сома. Слишком много Леший воли дал своему любимцу. Сначала коров сверх договора с деревенским пастухом задирал, потом пристрастился человечиной лакомиться, а потом и бесов притеснять начал. Поймает, сдавит так, что не дохнуть не выдохнуть и заставляет бороться. Анчутке удалось вырваться, а сколько бесов после медвежьих забав в палую листву ушли — не считано.
Хвост сома уже не хлестал по песку. Дёрнулся последний раз в смертной конвульсии и обвис. Не поднялся и медведь. По косматой шкуре прокатилась волна дрожи и угасла.
Вода в озере вздыбилась. Водяной, проспавший всю драку, очумело огляделся, увидел на берегу своего распотрошённого любимца и взвыл белугой. А по лесу уже гудело, трещало, гремело. Приближался Леший.
Дилан топтался возле раздвоенного дуба, настороженно вслушиваясь, как гудит лес. Шум стоял, словно где-то в чаще буря деревья ломает, хотя на опушке ветра не было. Летнее небо, повсюду чистое, с яркими звёздами, над лесом темнело дождевыми тучами.
— Заждался? — Из зарослей орешника выкатился Анчутка. Растрёпанный, с шалой улыбкой и свежей царапиной на лбу. Круглые глаза беса горели диким восторгом, рыжие патлы стояли дыбом и потрескивали.
— Это… что там? — спросил Дилан. — Так всегда на Купалу?
— Нет, что ты! Это Леший с Водяным сцепились. Теперь им не до нас, хоть ты что из леса выноси. — Анчутка пригладил волосы и посерьёзнел. — Но с цветком всё равно не просто будет. Нынче русалки последнюю ночь на земле гуляют, вот и злобятся на всех подряд. Ништо, и на них управа есть. Значит так, слушай внимательно. Ежели тебя русалки кружить начнут…
— Что значит, меня?! — всполошился Дилан. — А ты разве со мной не пойдёшь?
— Мне сейчас в лес лучше не соваться. Но ты не тушуйся, я недалече буду. В общем, слушай. Ежели тебя русалка щекотить начнёт, хватай палку и по тени её, по тени! — Анчутка, подобрав сухую ветку орешины, показал, как следует лупить русалочью тень. — И приговаривай при этом: хрен до полынь, плюнь да покинь! Держи, — он всучил приятелю ветку. — Гостинцы не забыл?
— Всё здесь, — Дилан показал котомку. — Коврига хлеба и соль в тряпочке, как ты сказал. И я ещё пряники захватил.
— А леденцы?
Дилан достал из кармана жестяную коробочку с лимонным монпансье. Анчутка когтем сковырнул крышку, высыпал конфеты в рот и блаженно зажмурился.
— Живём… — Он выплюнул слипшийся ком леденцов обратно в коробочку, закрыл крышкой и сунул за пазуху. — Опосля доем. Так, дальше слушай. Зазря гостинцы по лесу не раскидывай. А вот ежели берёза на тебя глянула, положи ей под корень хлебца, да поклонись с уважением, чай, спина не треснет. Берёзы — они памятливые. На пеньке, ну, ты знаешь, широкий такой, плясать на нём можно, вот на нём соль оставь. А с пряниками — это как получится. Сам думай, кого одаривать. Ну, вроде всё, иди. Клубочек тебе дорогу покажет, не заплутаешь.
Он сложил ладони вместе, развёл и дунул. Под ноги Дилану скатился небольшой, с его кулак размером, клубок, смотанный из слабо светящихся ниток. Кончики ниток торчали во все стороны, так что клубок походил на лохматого ёжика.
— Ежели размотается, ты нитки-то подбирай, — сказал Анчутка. — Ну, по возможности.
— А почему он такой… драный? — спросил Дилан. Ему доводилось видеть путеводные клубки. Все они были ровные и на отдельные нитки не разматывались.
— Сам ты! — обиделся Анчутка. — Я тебе кто, Баба-Яга? Откуда у меня новый клубочек? Сто лет по ниточке собирал. Можно сказать, от сердца отрываю! Так что нечего морду кривить!
— Прости, — Дилан виновато улыбнулся. Наклонился и погладил клубочек. — Ты хороший. Я постараюсь тебя беречь, обещаю.
Клубочек замер под его рукой, потом засветился ярче и шустро покатился по едва заметной тропе в глубину леса. Анчутка ободряюще хлопнул Дилана по плечу.
— Давай, шевелись. Он ждать не любит.
Дилан глубоко вздохнул и побежал за клубочком.
Анчутка посмотрел ему вслед, задумчиво прищурившись. «И уродился же такой! Небось, с детства все подряд шпыняют, а он всё не озлобляется. Стало быть, стержень есть. Ну, посмотрим… А может, догнать? Рассказать про Ивку с Алёной, а заодно и про то, что Мидир разрешил вернуться, ежели Почечуевы получат по заслугам. Так-то проще будет… Нет, пусть сам разбирается. Ежели не от сердца, а по расчёту, сказка не сложится!»
Анчутка достал монпансье, отколупал один жёлтый леденец, сунул за щёку, а коробочку спрятал в ямку под корнями дуба. Была опасность, что ухронку найдут лесавки, но жестянку с собой не потаскаешь — любое железо колдовать мешает.
Анчутка посмотрел вверх. Тучи по-прежнему клубились над лесом — в той стороне, где озеро. Вот и прекрасно! Чёрный-то ручей совсем в другую сторону течёт.
Бес потоптался, прикидывая, какое обличье лучше принять. Сорокой лететь — и думать нечего. Ветки захлещут или филин сцапает. Небось уже все прихвостни Лешего прознали, кто их хозяина с Водяным стравил. Оно конечно, прямой вины на Анчутке нет, за язык он никого не тянул, но и дело не в суде разбираться будет. Стало быть, превращаться надо в кого-то быстрого и незаметного.
Тощий заяц с рожками между ушей нырнул в подлесок и поскакал, петляя, к болоту. Туда, где этой ночью должен распуститься жар-цвет.
Клубочек то катился по тропе, то нырял в заросли папоротника орляка. Каждый раз Дилан надеялся, что вот оно — то самое место, но клубочек не останавливался. Задержался только возле широкого пня, на котором Анчутка прошлой осенью учил приятеля бесовской пляске. Дилан достал из котомки тряпицу с солью, развернул и с поклоном положил на пень.
— Угощайтесь на здоровье, — пробормотал он, искоса поглядывая на недобро скрипящие деревья. За ними чудились длинноногие тени с ветвистыми рогами.
Клубочек нетерпеливо подпрыгнул, поторапливая. Дилан подобрал отлетевший обрывок нитки, уже пятый по счёту, бережно свернул и спрятал в карман. Клубочек одобрительно мигнул и покатился дальше. Вскоре послышалось журчание воды. Дилан, следом за клубочком, обогнул заросший бузиной холм и оказался на берегу ручья с чёрной, как ночь Самайна, водой. Пахло от ручья так, что не только пить, но и касаться воды не хотелось.
На другом берегу мелькали блуждающие огоньки и сновала какая-то лесная мелочь. Хихикали, клацали чем-то костяным. Вроде, звериными челюстями на палках. Дилана никто не окликал. Вот и хорошо, а то гостинцы уже закончились. Он у каждого дуплистого дерева оставлял по куску, не разбирая, берёза это, осина или ясень. Сначала хлеб ломал, потом печатные пряники. Только самый большой оставил на обратный путь.
Впереди пахнуло болотом. Раздались звонкие голоса, рассыпчатый смех, чистая, как родник, мелодия свирели… Клубочек остановился, запрыгал мячиком. Дилан подхватил его и сунул в опустевшую котомку.
Чёрный ручей убегал в заросли пышных, в рост Дилана, папоротников. Сейчас они тоже казались чёрными. «И какой из них зацветёт?»
Свирель смолкла, зато зарокотали барабаны. Ноги Дилана сами собой дрогнули. Захотелось завертеться вихрем, помчаться в бешеной пляске по болоту — всё дальше и дальше, не останавливаясь, пока не сомкнётся над головой трясина… Дилан встряхнулся, избавляясь от наваждения.
— Чего стоишь, гость дорогой? Спляши с нами!
Папоротник расступился, пропуская двоих. Девушка, совсем юная, лет шестнадцати, и парень чуть постарше. Оба в простых посконных рубахах без опоясок. В длинных белёсых волосах вплетены васильки и ромашки. Одинаковые синие глаза смотрят с усмешкой.