авелевый суп! И мятный чай.
— Цвет волос красивый, я же говорил, что тебе пойдет!
Я смотрела на него и улыбалась, не понимая, как можно быть таким непроходимым истуканом, как можно не слышать моих мыслей, не чувствовать моих слов и подтекстов.
Вместе со стерлядью он резал мое сердце, не просто напополам, а на множество мясистых образований.
Он попросту съел меня, вытер рот салфеткой, сделал несколько глотков чая.
— Ты не любишь меня, так и скажи.
— Ну вот, ты опять за свое женское, — начал МММ свою занимательно-познавательную речь. — У тебя в жизни будет еще очень много «Я тебя люблю», у меня, надеюсь, что только одно… Именно поэтому я скажу эти слова только своей жене.
— Ты же предложил мне выйти за тебя замуж! Ты передумал?
Меня кидало в холодный пот. Я поняла, что название ресторана «Обломов» в точности отражало содержание разговора.
— Нет, что ты! Я буду рад — ты только скажи «Да», ты тогда сказала лишь что-то про жалость — это не да и не прыжок с криками «я тебя люблю».
— Да.
Я всегда мечтала — ну росла-то я на фильмах уже часто американских, что предложение мне сделают как-то особенно — что это будет не постслезный синдикат, а нечто волшебное — с кольцом в красивой коробочке, которое застолбит мою отданность мужчине. Бред, конечно, но я же женщина и имею право хотеть сказку в жизни. Хотя бы на один вечер.
— Ну вот и хорошо. Давай чего-нибудь сладкое съедим или ягод?
— Почему-то мне кажется, что тебе все равно на меня…
— Если я зол на тебя за ночную выходку, это вовсе не значит, что я не люблю тебя и никогда этого не скажу. Если я захотел от тебя детей, то, наверное, я уже многое для себя решил. И если ты этого не понимаешь, то я не собираюсь разжевывать каждое свое действие.
Я молчала.
Макс добавлял пилюль:
— Только не надо сейчас театрально вставать из-за стола и уходить, кидать салфетку на стол и класть деньги в счет. Ты красивая. И дети у нас будут красивые.
Я улыбнулась. И добавила:
— Обязательно! Я имя для девочки придумала… Элеонора. По-моему, красиво.
— Обсудим…
Мы засмеялись на весь ресторан, потому что уже полностью предугадывали реакции друг друга на те или иные упреки.
Я все время забываю, что ему тридцать три и его биологические часы уже начали давать отсчет. Механизм самоуничтожения-то в запуске.
Отец всегда говорил, что в человеке заложена очень странная программа — самоуничтожения.
Себя я уничтожила сегодня в салоне красоты. Я перестала быть собой — я стала ЕГО женщиной. Как оказалось, это вещи разные.
Мы приехали в темный и тихий дом, который в первый раз в жизни показался мне теплым. И моим.
— Ты прочитала газеты?
Я кивнула головой, вспомнив, что по дурости убрала их в бардачок.
— Можно, я потом тебе все объясню или вообще не будем поднимать эту тему!
— Нужно!
В конце концов, мне не нужна прямо сейчас правда — это может подождать до утра. Вторника или даже конца следующей недели.
Или даже следующей жизни?
— Напиши, — шепнула я Максу на ухо, подойдя сзади.
— В смысле?
— Если можешь сказать только своей жене после свадьбы, то напиши…
— Могу только на теле языком.
— Меня устраивает этот вариант.
В доме было тихо. О Нике ничего не напоминало. Это был стертый файл — и корзина очищена.
Мы целовались в гостиной без мысли, что можем кого-то разбудить. Он проводил пальцами по волосам, глубоко заводя ладони в локоны — пряди струились глубоко между его пальцев.
Я ни на секунду не закрывала глаз. Мне было страшно моргнуть — не хотелось упустить из вида и секунды происходящего.
— Ты сегодня очень хорошо выглядишь! Что с тобой случилось?
— Я тебе сказала, как только вошла в «Обломов».
От МММ очень вкусно пахло. Хотелось прислониться щекой, губами, всем прислониться к телу, пробираясь сквозь фронт трудно расстегивающихся пуговиц его рубашки, сквозь звон мелочи, падающей из кармана джинсов, сквозь грохот ремня, падающего на пол. Сквозь молчание и далекий лай сумасбродных псов.
Мне было приятно страшно — я понимала, что обратного пути не будет, что я отдаю свою жизнь и свое тело человеку, без которого пока могу… Но еще минута, две, да что я вру, МММ может больше — минут пятнадцать, я уже не смогу быть уверенной, что выживу без него.
МММ — это Мы: Маша, Макс и кто-то М…
Это тот секс, после которого не хочется курить.
Это тот секс, до которого не пьешь шампанского.
Хотя… У меня есть подруга Настя. Настины родители пытались зачать ее в течение года — но ничего не получалось, в новогоднюю ночь они изрядно напились, так что бы вы думали: ровно через девять месяцев в роддоме уже визжала Настя. Нормального цвета, без отклонений, правда уж больно серьезная.
Около трех ночи мы спокойно отсыпали свои законные девять часов отдыха, но некто, именованный Германом, решил позвонить мне…
Первым проснулся Макс. Он долго бегал глазами по комнате, понимая, что именно издает такие вибрации. Потрогал оконное стекло, потом увидел некоторое свечение, которое создавала моя сумка. Прочитал на определителе «Герман» и кинул мне с воплями: «На, бери трубку и разговаривай». Я испугалась не на шутку, но ответила, сказала, что сплю.
Герман был человеком смекалистым и сразу догадался, что я дома.
Голос его был пьян и томен.
— Подруга звонила с телефона молодого человека.
Я положила телефон на тумбочку, поставив на беззвучный сигнал. Решила, что уснуть сейчас самое то — или, по крайней мере, сымитировать этот самый сон.
Ложь во спасение одного губит другого. Все зависит лишь от того, по какую сторону лжи тебе посчастливилось очутиться! И ни Ватсон, ни Шерлок — только самому спасаться, а чаще самой…
— Думаешь, я не чувствую, когда ты врешь, — сонно сказал Макс, садясь на край кровати. — Мне Ника все рассказала, а ты вон ее утешать бегала…
— Но у меня же ничего с ним не было.
— А какого черта ты знакомишься с «кем попало»?
— Он не «кто попало»!
— А телефон зачем надо было давать и беседу поддерживать? Не будет человек в ночи звонить девушке, если та не дала повода.
— И если ты думаешь, что я посажу себя в клетку, живя с тобой, то ты ошибаешься.
— Я просто не хочу, чтобы моя женщина вела себя как шлюха, вот и все.
Макс четко расставил приоритеты словом «шлюха».
Я решила не спорить.
И, проглотив обиду, как снотворную пилюлю, уснула младенческим сном.
Утром я проснулась, когда Макс уже уехал. Громко включила Lara Fabian и пела, не зная французского. Мне можно.
Пока не раздался звонок от мамы:
— Ты как там? Нормально? Интеллигентно скушала новость?
— Какую новость?
— Значит, спокойно. Значит, тебя совсем не раздражает, что он сделал Нике такой подарок?
— Какой, к черту, подарок? Мам, прими антипохмелин, что случилось?
Мама поняла, что передала мне новость явно зря. Я сразу вспомнила, что Макс подарков не делает, и поежилась.
— Он ей танцевальную студию открывает. Уже даже помещение нашел, деньги вложил — она персонал подбирает. Хочешь пойти к ней администратором?
Если бы я была беременна, то на этих словах у меня вполне мог случиться выкидыш.
Меня не ставят в известность, и я чувствую себя дурой. И даже если бы со мной советовались по этим вопросам, то я все равно ощущала бы себя полной идиоткой. Такая статистика состояний.
— Хочу! — ответила я.
Повесила трубку.
Почистила зубы третий раз за утро.
И на маршрутке, такси и других перекладных поехала продавать свой Blackberry, чтобы расплатиться с частным детективом. Конечно, я могла снять деньги с кредитки Макса, но я слишком боялась вопросов. Он задает их так проникновенно и чувствует ложь, как облизанный палец направление ветра. Который с моря дует и беду нагоняет.
Нечто походящее на порно из раздела «анимэ» не покидало меня последние несколько минут. Вот она интернеторизация общества — когда эротические фантазии начинают иметь расширение mpeg.
Я люблю думать о сексе в общественном транспорте. Это придает шарма и очарования. Некоторый эксгибиционизм засекреченных мыслей.
Иногда мне начинает мерещиться (креститься, как вы понимаете, я пробовала, но не помогает), что любовь, та, о которой слагают песни, абсолютная, толкающая на дуэли и наполеоновские планы, возможна только без права обладания человеком.
Получив такого рода полномочия, мы теряем жажду жизни и в пресыщении ищем забавы, другим словом — извращения.
Я подъехала раньше на тридцать минут. Впервые за долгую и продолжительную историю нашего с МММ общения (который дал мне гигабайты спокойствия) по телу бежал невроз, немного дергался глаз, руки чуть холодели и съежились, ропотно давая сосудам проявить себя на коже.
Я тонкокожий человек — потому и невротичка.
Бывает так — ты стоишь возле памятника Энгельсу, на перепутье миров, глядя на Кремль вдалеке, на храм Христа Спасителя, чувствуя дыханием речной воздух набережной и запах из прошлого — запах шоколада и «Красного Октября», этого аромата уже давно нет — а ты его ощущаешь. И тут помимо просто города этого аромата ты замечаешь толпу, ты не ощущаешь себя ее частью. Столько людей? А есть ли души? И какого размера должно быть небо, чтобы все мы там поместились? И если мы не можем найти свою вторую половинку в городе, когда у нас есть телефон, Интернет и ареал обитания, то что будет там? Неужели там будет в сто раз больше одиночества? Во сколько раз небо больше Москвы? В вечность. Ни больше ни меньше.
До приезда Василия Ивановича оставалось двадцать пять минут.
Я чувствовала себя обнаженной. Так странно многим людям снится, что они оказываются голыми на улице — мне пока ни разу. К чему бы это?
Соседи по лавке открыто обсуждали закрытие книжного на углу — что уже отгородили часть зала, скоро совсем мало книг останется, говорили о Вишневском — разговоры были банальны, но миролюбивы. Вокруг слонялись голуби, то взлетая, то продолжая свой незамысловатый крестный ход. Некоторые из них, не стесняясь, подходили к людям с вопрошающим выражением глаз, — привыкшие, что старички да старушечки достанут из хозяйственной сумки полиэтиленовый пакетик многоразового использования и начнут кормить остатками собственного хлеба, без жалости и сожаления прощаясь с едой.