И все это ради изысканных притираний и омолаживающих инъекций для первого сословия!
Торговля кровью считалась противозаконной, но Шатин не сомневалась, что Министерство попросту закрывает на такие вещи глаза. Она ни разу не видела, чтобы офицер Министерства показался на площади Планке, а уж тем более вблизи борделя. А знатные женщины вряд ли знали, из чего делаются кремы, которыми они пользуются.
Кровь девочек моложе двадцати одного года стоила дороже всего. Как видно, она была богаче питательными веществами.
Шатин громко хмыкнула при мысли, что обитательницы Трюмов бывают хоть чем-то богаты.
– Над чем смеешься?
Шатин опешила, когда девушка в красном пальто обратила на нее внимание и даже заговорила с ней. Поспешно потупив взгляд, она буркнула:
– Просто так.
– Я тебя и раньше здесь видела, – с горечью продолжала девушка. – Ты за нами подглядываешь. А теперь еще и над нами смеешься. Думаешь, ты лучше, да?
Шатин поспешно замотала головой.
– Мы получаем вдесятеро против того, что платят на фабриках, – словно бы оправдывалась девушка. – Выходит, мы кормим семьи. И покупаем новую одежду. Которая тебе, вижу, не по карману.
Обе ее подружки зафыркали, и Шатин опустила глаза на свой склепанный из кусочков металла наряд. И сказала себе, что ей плевать, что думают о ней эти девицы. Она и вправду лучше их. Она придумала, как можно вырваться с этой проклятой планеты, не продавая свою кровь первому сословию. Но почему же тогда ей так захотелось съежиться под своим плащом, поскорее уйти прочь?
Шатин натянула капюшон на самый нос и уже собралась было идти дальше, когда девушка сказала:
– Начинать надо сейчас, пока ты еще молоденькая.
Шатин чуть не споткнулась на ровном месте:
– Что?
– Мадам Марион хорошо платит девушкам твоего возраста.
– Я… я… – Шатин заикалась. – Я не могу торговать кровью. Потому что… я мальчик.
Девушка в красном издала лающий смешок, да и две другие тоже захихикали.
– Ты кому голову морочишь? Меня ты своим глупым капюшоном не одурачишь.
По спине у Шатин пополз холодок. Она приказала себе не дергаться. Не выдавать растерянности. И голос постаралась сделать сиплым, низким:
– Не понимаю, о чем ты толкуешь.
Но обмануть девушку ей не удалось.
– Я видела, как ты на нас уставилась. Парни смотрят так, словно боятся, что мы их коснемся. А ты – словно и сама боишься оказаться среди нас.
Шатин понимала, что надо поскорее уходить от этой болтливой и слишком наблюдательной девицы. Но она почему-то не могла двинуться с места. И шарила взглядом по красному пальто, пока не нашла в себе силы заглянуть в пустые глаза.
Девушка ответила на ее взгляд. Твердым, леденящим, безнадежным взглядом.
Шатин сжалась, ощутив, как что-то словно бы переходит из глаз в глаза. Некая темная энергия. Какое-то понимание и даже сочувствие. Как будто каждая из них признала в другой человека. Обе они борются за жизнь. Обе – жертвы этой насквозь прогнившей планеты.
И голос девушки, когда та снова заговорила, заметно смягчился. Стал хрупким, как будто один взгляд разрушил ее оборону.
– Ты вполне можешь пристать к нам. Тут либо ты решаешь, либо решат за тебя. А раз конец все равно один, так почему бы не взять все в свои руки?
Шатин с трудом сглотнула, дрожь проняла ее насквозь. Она сумела наконец оторвать взгляд от лица девушки в красном, отвернулась, пошла прочь. Крепче стягивая плащ на груди, Шатин пыталась представить, какой стала бы ее жизнь, если бы она отбросила капюшон, распустила волосы, смыла с лица маску грязи.
Стала бы той, кем была на самом деле.
Что, если девушка права? Вдруг она и в самом деле так кончит? Неужели ей придется однажды переступить порог борделя крови, оказаться в очереди к жуткой машине, которая высасывает и прокручивает твою кровь, до капли выскребая питательные вещества?
Когда Шатин набралась храбрости оглянуться на девушку, та уже снова болтала с подругами, и три изломанных хрупких тела жались друг к другу в поисках тепла.
В эту минуту Шатин вдруг отчетливо поняла: как ни крути, все они скоро закончат свои дни в том морге. Будут безмолвно лежать на носилках, как та девушка, которую она видела сегодня утром. Обморожение, гниль, голод… Судьба Шатин на этой планете ясна. Она была предопределена с самого начала, с того дня, как она родилась при этом Режиме; ей предназначено умереть молодой. Она никогда не увидит звезд. Не почувствует на лице тепла настоящего сол-света. Ей не спастись.
Потому что на Латерре не спастись никому.
Шатин опустила взгляд на свою «пленку», стукнула пальцем по экрану.
«Адресат?» – отозвалось в аудиочипе.
«Генерал д’Бонфакон».
Шатин ждала, считая вздохи, пока не услышала подтверждение доступа:
«Пожалуйста, запишите сообщение».
В уголке ее «пленки» засветился красный огонек, и Шатин озвучила свое решение. Она уложилась всего в три слова:
«Я в игре».
Даже если это ловушка, даже если генерал не собирается выпускать ее с Латерры, все равно надо попробовать. Глупо упускать свой шанс. Других-то вариантов попросту нет. Поэтому нужно соглашаться. Шатин смотрела, как исчезает с «пленки» сообщение, как оно растворяется в пространстве, чтобы отыскать путь через ржавые Трюмы, на холм, к стенам Ледома и на экран телекома в руке генерала д’Бонфакона. Человека, который до сегодняшнего дня был ей злейшим врагом, а теперь стал единственной надеждой.
О, как играют с ней Солнца!
Покидая площадь Планке, чтобы вернуться в Трюмы, Шатин чувствовала на себе пристальный взгляд девушки в красном. Но оглянуться не посмела, боясь встретиться лицом к лицу с тем, что оставила за спиной.
Часть 3. Монфер
У них были три общих Солнца. Общая система летоисчисления. Общий, оставшийся в далеком прошлом Первый Мир. Но на этом сходство и заканчивалось: у каждой планеты в системе Дивэ был свой аромат, свой цвет и свой климат. Стройные торговые суда птицами порхали туда-сюда. А порой, когда союзы рушились, приходилось задействовать и военные корабли. Двенадцать разбросанных между звездами детей одной крови ссорились между собой. И в то же время были привязаны друг к другу.
И повсюду богатые купались в роскоши и наслаждались жизнью.
А бедным оставались только мечты.
Глава 23Марцелл
Марцелл, виляя между деревьями, цеплялся за рукояти своего мото́. Единственная мощная фара прорезала утренний туман, поднимавшийся от лесной почвы. Дождя сегодня не было, только роса, облепившая все кругом. Двигаться через лес без «проводника» было трудно, но он не рискнул подключать телеком, пока не вернется в пределы города. Боялся, что его отследят по трекеру.
Лес Вердю протянулся на тысячи километров от Валлонэ, до южной оконечности Латерры. Немногие отваживались войти в его густую тень: деревья тут стояли сплошной стеной и, казалось, им не было конца и края. Круизьер бы здесь безнадежно застрял. Пробраться могла только такая юркая машина, как мото.
Времени сегодня ушло больше обычного, но в конце концов Марцелл отыскал поляну и остановил мото. Старый лагерь дезертиров не изменился с прошлого раза. Расставленные по кругу хижины, кое-как слепленные из палок, глины и сухих лиан, жались друг к другу. Здесь было пусто. И стояла призрачная тишина.
Прошло много лет с тех пор, как люди, в надежде скрыться от Режима, разбивали лагеря в отдаленных уголках Латерры, таких как лес Вердю. Но продержались они недолго. Генерал д’Бонфакон приказал переловить всех дезертиров, снабдить их «пленкой» и внести в Коммюнике Министерства. Почти всех вернули на фабрики и в рудники, а самых непокорных отправили прямиком на Бастилию.
Дед вряд ли одобрил бы вылазку Марцелла, до рассвета выбравшегося из дворца в лес. Дезертиров генерал ненавидел почти с такой же силой, как и «Авангард».
– Беспутные дураки, – часто повторял он. – Фанатики устаревших обычаев Первого Мира. Они не оценили красоты и упорядоченности нашего Режима.
Лагерь Марцелл обнаружил еще в четвертом месяце этого года, во время одной из поездок, которые не раз заводили его мото в лес. Ничто так не прочищало голову, как брызги тумана на щитке шлема и лозы и сухие ветви, шуршащие по брюху машины. Подобно деду, Марцелл не одобрял дезертиров, но понимал их желание хоть немного пожить здесь, под покровом леса и тумана – вдали от Режима, незамеченными и безвестными.
Только тут можно было по-настоящему остаться в одиночестве. Спокойно поразмыслить, не опасаясь чужих глаз, вопросов, ожиданий.
И только сюда Марцелл мог принести рубашку своего отца.
Поднявшиеся за тучами Солнца перекрасили небо из тускло-черного в мутно-серый цвет. Юноша обошел лагерь по периметру, подбирая и засовывая под мышку самые сухие сучья. Через пять минут он сидел у очага посреди лагеря и складывал хворост пирамидкой.
На Латерре никто, кроме дезертиров, не разводил костров. Но Марцелл сам этому научился. Оказавшись здесь во второй раз, он догадался, зачем нужна была эта неглубокая ямка, заполненная углями, а позже обнаружил в одной хижине коробок самодельных спичек.
Сегодня костер у него разгорелся сразу, и через несколько минут юноша уже смотрел в гудящее пламя. Ему нравилось, как языки огня пляшут, отталкивая друг друга, и выплевывают в сырой воздух шипящие искры. На огонь, на эти его вьющиеся, задиристые язычки Марцелл мог смотреть часами.
Но сегодня у него было более важное дело.
Он вытащил из-за пазухи старую отцовскую рубаху, которую прятал еще со вчерашнего утра. Марцелл сидел в теплом свете огня, но на душе у него было тяжело. Он специально приехал сюда, чтобы уничтожить робу с посланием мятежника. Он должен был ее уничтожить. Надо раз и навсегда доказать себе, что он – не сын своего отца, а преданный внук генерала д’Бонфакона и достойный член второго сословия. Он скоро станет командором Министерства, компетентным и верным Режиму. Он не имеет ничего общего с «Авангардом». И не желает иметь.