Надумала покинуть Обитель.
Уйти из Трюмов.
Алуэтт обдумывала свой план весь день до самого вечера. Благодарственное молчание за ужином далось ей легко. Мысли были так заняты маршрутами, расстояниями и вопросом, что взять с собой, – что она за всю трапезу не издала ни звука. В задумчивости она даже забыла о тушеной картошке, так что принципаль Франсин пришлось ее поторопить.
Вот уж чего прежде никогда не бывало.
Она решила уйти сразу после завтрака. Самое подходящее время. Пока сестры на все утро закроются в Зале собраний для Безмолвного Размышления, ей положено находиться в библиотеке. Запросто успеет уйти незамеченной и спокойно вернуться к обеду, никто ее и не хватится.
Во всяком случае, Алуэтт на это надеялась.
Ни жетонов, ни «пленки» у нее не было, так что взять круизьер не выйдет. Придется идти пешком.
Изучив по «Хроникам» карты Валлонэ и Латерры и отыскав на них извилистый ручей, уводивший в лес Вердю, Алуэтт подсчитала, что на дорогу туда и обратно уйдет немногим больше двух часов. Значит, если она хочет вернуться к обеду, у нее останется меньше часа на поиски поляны, где голограмма показала ей узор из теней и мигающую красную точку.
Вернувшись к библиотечному столу, девушка стала рассматривать перерисованную на листок карту. Алуэтт не осмелилась вернуться в отцовскую комнату за подсвечником – боялась, что попадется. Вместо этого она скопировала с карты в «Хрониках» планы Валлонэ и леса Вердю, не забыв отметить все приметные ориентиры. Рисунок вышел довольно грубым и примитивным, но должен был сослужить свою службу.
Алуэтт закрыла чернильницу, сложила листок и спрятала его в карман хламиды, отогнав неотступно преследовавшее ее чувство вины. Она знала, что придется солгать сестрам. Завтра вечером они спросят, как прошел ее день, а ответить правду она не сможет.
«Всего один раз», – напомнила себе Алуэтт. Она будет твердить это, словно заклинание, целую ночь.
Всего один раз.
Она обманет сестер и отца только в этом.
Может же у нее быть секрет, всего лишь один.
Она выберется из убежища утром. Она разгадает загадку светящейся красной точки. А потом вернется и снова будет хорошей и преданной Обители воспитанницей, чтобы однажды – надо надеяться, уже скоро – стать настоящей сестрой.
Утешаясь этой последней мыслью, Алуэтт на цыпочках вышла из библиотеки и очень тихо закрыла за собой дверь. Сестры и отец уже спали. В Обители ложились рано.
Достав из кармана отвертку, девушка присела на корточки, так что глаза оказались вровень с дверной ручкой, и отвернула металлическую крышку охранной панели. На ночь принципаль Франсин всегда запирала библиотеку и для пущей надежности устанавливала сигнализацию. Раньше Алуэтт не случалось входить сюда в неурочные часы. И уж совершенно точно она прежде не думала о том, чтобы взломать сигнализацию.
Вплоть до этой ночи.
Но в преддверии побега требовалось попасть в библиотеку: нужны были карты и прочие сведения, чтобы завтра найти дорогу в лес Вердю. Теперь надо было переустановить сигнал: тогда никто не узнает о ее проделке.
Два красных проводка, которые Алуэтт выдернула из гнезд, легко встали на место. Дважды моргнул красный огонек, показывая, что сигнализация включена.
Привинтив крышку на место и вернув отвертку в карман, девушка прокралась по коридору к себе в спальню, бесшумно повернула ручку, проскользнула в дверь и тихо прикрыла ее за собой.
И чуть не взвизгнула, увидев сидевшую у нее на кровати принципаль Франсин.
– Добрый вечер, Алуэтт, – ровным голосом приветствовала ее старшая сестра.
У Алуэтт сердце готово было выпрыгнуть из груди, а щекам вдруг стало горячо. Зачем глава Обители ждет ее в комнате?
– С тобой все в порядке? – Принципаль Франсин сквозь очки с половинками стекол всмотрелась в лицо девушки.
– Да-да, все хорошо! – выпалила Алуэтт, спешно высматривая на лице Франсин признаки подозрительности. Но сестра спокойно встретила ее взгляд.
– Я… мне не спалось, – заторопилась Алуэтт. – Вот я и пошла на кухню за водой. – Она опустила взгляд на свои пустые руки и быстро добавила: – И выпила ее.
Вот уже и началось.
Она лгала.
И делала это до ужаса неумело.
Несколько бесконечно долгих секунд принципаль Франсин смотрела на воспитанницу, и сердце той бешено колотилось о ребра. Алуэтт не сомневалась, что эта суровая женщина видит ее насквозь.
– Я хотела поговорить с тобой. – Сестра указала место на кровати рядом с собой. – Может, присядешь?
Алуэтт с трудом сглотнула, выдавила: «Конечно» – и села.
Но едва она опустилась на постель, как принципаль Франсин оказалась на ногах. Алуэтт в ужасе смотрела, как сестра меряет шагами ее комнатушку, крепко сцепив руки за спиной. Даже в такой поздний час ее отливающие сталью седые волосы были стянуты в безупречный и какой-то беспощадный пучок.
Знает или нет?
Конечно знает. Ей все известно. Это же принципаль Франсин. Она наверняка знает про вылазку в Трюмы. Про того парнишку с разбитой головой. Знает, что Алуэтт рылась в отцовских вещах и нашла подсвечник. Ей, без сомнения, известно, что девушка взломала замок и пробралась в библиотеку срисовывать карту. Глава Обители все знает, как же иначе?
И вот пришла сюда, чтобы наказать Алуэтт.
Каков будет приговор?
В последний раз принципаль Франсин наказывала Алуэтт, когда той было шесть лет и они с отцом всего два года прожили в убежище. Девочка тогда, играя с кухонной кастрюлькой, колотила ею в дверь Зала собраний. Сестры глубоко погрузились в молитвы, но Алуэтт так не терпелось испытать старый буквенный код Первого Мира, которому ее научила сестра Дениза, что она не удержалась.
«П-Р-И-В-Е-Т», – выстукивала она по двери, используя для обозначения каждой буквы свою последовательность ударов. Дощатая дверь под кастрюлей гудела, как барабан. Девочка просто играла, что взять с ребенка? Но принципаль Франсин была другого мнения. Она примерно наказала Алуэтт, вдвое увеличив ей задание по письму на неделю.
А всего-то за гремящую кастрюльку.
Что ждет ее теперь, девушка и вообразить не могла.
– Алуэтт, – заговорила наконец принципаль Франсин. – Мы с сестрами сегодня посовещались… – она перестала шагать и сверху вниз уставилась на воспитанницу, – о тебе.
У Алуэтт внутри что-то оборвалось. Ну вот, этого и следовало ожидать. Значит, все сестры в курсе – и делу конец. Конец всем ее планам. Ведь теперь ей уж точно не выбраться из Обители. За нею будут пристально следить, чтобы она не сбежала, не вздумала самовольно покинуть убежище и ничего больше не взломала.
Ей не попасть даже в Трюмы, не говоря уже о лесе Вердю.
– Ты прилежно работаешь, Алуэтт. В самом деле, весьма прилежно.
Теперь она никогда не узнает тайну подсвечника, не найдет мигающую красную точку.
– Ты стараешься на уроках и прилежна в работе. Ты усердно стираешь пыль с библиотечных книг и прекрасно о них заботишься.
Она не узнает правды об отце.
– Правда, упражнениями из ритуала Спокойствия ты овладела не совсем уверенно, но ты стремишься к совершенству. Ты любящая дочь и ценный член нашей общины…
Постойте! Что?..
До Алуэтт наконец дошел смысл слов принципаль Франсин.
Вместо суровых упреков и перечисления наказаний та ее хвалила! На памяти Алуэтт такое произошло впервые. Ну и дела!
– Мы все очень гордимся тобою.
Девушка изумилась еще сильнее:
– Мною?
Принципаль Франсин вздернула бровь: как на уроке, когда Алуэтт не могла ухватить ее мысль. И кивнула:
– Да, Маленький Жаворонок, именно так.
– Ох, я… я… – запнулась Алуэтт. – Спасибо!
Она не знала, что еще сказать, поскольку была поражена до глубины души.
И тут сестра опустила руку в карман, достала длинную нить металлических бусин и протянула ее девушке:
– Вот, смотри. Знаешь, что это?
– Ваши четки? – сказала Алуэтт.
Зачем принципаль Франсин показывает ей четки? Алуэтт миллион раз их видела.
– Нет, это твои четки.
Алуэтт подняла взгляд от бусин к Франсин.
– Что? – Голос у нее дрогнул.
– Это твои четки, – повторила сестра.
– Но… как же? И почему?
Принципаль Франсин коротко, скупо кивнула. И пояснила:
– Да потому, что ты теперь – одна из нас. Ну, вернее, скоро будешь, когда примешь последний обет, для чего, как тебе известно, требуется время на подготовку. Но четки я хочу отдать тебе уже сейчас.
Девушка потрясенно молчала, пока сестра, склонившись, торжественно надевала бусы ей на шею. Тяжесть ожерелья была весомой, значительной. Оно оказалось тяжелее, чем представлялось Алуэтт. Она словно бы ощутила груз ответственности, воплощенный в этих четках.
Подняв дрожащую руку, Алуэтт поймала металлическую бирку на груди. На вид точно такую же, как и у всех сестер. Но, перевернув ее, вместо «Жаке», «Франсин» или «Мьюриэль» она прочла: «Маленький Жаворонок».
Затаив дыхание, Алуэтт водила пальцами по выгравированным на металле буквам. Ей надо было увериться, что они настоящие. Что четки ей не приснились. Хотя этот сон она видела много лет. С тех самых пор как они с отцом попали в Обитель и Алуэтт узнала про ее обычаи и священную миссию, девочке грезилась эта великая минута.
А теперь вот все случилось на самом деле.
Алуэтт ждала взрыва радости, думала, что ее будет просто распирать от гордости. Она наконец-то добилась своей цели. Стала сестрой. Полноправным членом Обители. Но где же восторг? Чувство победы? Ей бы похвалить себя за усердие, которое она неизменно проявляла на протяжении последних двенадцати лет.
Однако какое там! Алуэтт сейчас могла думать только о последних двенадцати часах. О том, как она нарушала правила. Предавала сестер. И отца. Как тайком покинула Обитель, никому не сказав ни слова.
И более того, завтра собиралась проделать это снова.
Ничего не ведая об обуревавших девушку чувствах, принципаль Франсин вновь отрывисто кивнула и – что делала чрезвычайно редко – наградила воспитанницу улыбкой: