– Съел? – с сомнением повторил Тео.
– Ага. Запихнул себе в глотку. На вкус получше капустной лепешки.
– Откуда мне знать, что ты…
– Спроси, запомнил ли он хоть одно слово! – гаркнул ему в ухо Марцелл так, что и Тео, и все полицейские разом подскочили.
– Вы что это творите? – спросил, придвинувшись к нему, Шакаль.
И опять Марцелл не удостоил его ответа. Он подошел к стене, уперся ладонями в экран и принялся давить на него с такой силой, словно задумал пройти насквозь и руками направить разговор туда, куда бы ему хотелось. Остановить неминуемое.
Тео мотнул головой, усомнившись в смысле приказа.
Марцелл повторил. Медленнее и разборчивее, но с прежней настойчивостью:
– Спроси, помнит ли Рош хоть одно слово из сообщений. Если он так долго их разносил, то должен был запомнить хоть что-то. Включи телеком и попроси его нарисовать, что он запомнил.
На лице Тео мелькнула досада. Ему явно не понравилось, к чему вел Марцелл, но тому было все равно. Он должен был знать наверняка. Должен был унять подозрения. Эта клоунада слишком затянулась.
Тео подтянул к себе телеком и мазнул по экрану.
– Ладно, – обратился он к Рошу. – Если ты и впрямь целый год таскал для «Авангарда» секретные сообщения на Забытой Речи, то наверняка запомнил, как пишутся буквы. – Одним пальцем он подтолкнул к Рошу телеком. – Изобрази хоть что-нибудь.
Рош отшатнулся от телекома, словно боялся, что аппарат его укусит.
– Что, не можешь? – подначил его Тео.
Рош прикусил губу, и на лице его отразилась внутренняя борьба.
– Ну и признайся, что все выдумал. Не было никаких сообщений. Не работал ты на «Авангард». Ты и в глаза-то никого из них никогда не видел, верно?
Хотя Тео и силился говорить в своей обычной дерзкой манере, но Марцелл отчетливо расслышал в его голосе отчаяние. Тео очень хотелось, чтобы Рош отступил. Признался, что все это глупые фантазии, пустая болтовня.
А уж кто бы знал, как этого хотелось самому Марцеллу.
Рош глянул на телеком. Его невозмутимость дала трещину, а плечи слегка поникли. Марцелл отчетливо видел на экране, как бьется жилка на шее мальчика, как нервно облизывает он губы. Язык тела красноречиво свидетельствовал о том, что Рош сейчас признает поражение.
Марцелл испытал облегчение, закрыл глаза, попытался успокоить биение сердца.
Вот и конец.
Все это пустое.
Просто игра.
– Вообще-то, – вдруг сказал Рош, – одно слово у них в последнее время часто повторялось.
Вскинув голову, Марцелл увидел, как мальчик нерешительно придвигает к себе телеком.
– Да ну? – усомнился Тео. – И какое же?
Наморщив лоб, Рош, как видно, напряженно вспоминал. Он занес палец над экраном телекома. Высунул язык и словно бы впал в глубокий транс.
А потом медленно, сосредоточенно принялся выводить что-то на экране.
Марцелл поспешно настроил настенный монитор на воспроизведение. И недоверчиво заморгал, глядя на возникавшие перед ним линии. В помещении стало тихо. Все – даже Шакаль – смотрели на экран так, словно бы сейчас решалась судьба Латерры.
Рош вывел первую черту и немедленно принялся за следующие. К вертикальной линии с обеих сторон приникли уголки.
Буква «Ж» – Марцелл сразу узнал этот знак.
– Это что еще за каракули? – хмыкнул Тео.
– Постой, – не поднимая головы, отозвался Рош. – Это не все.
Тео вздохнул: то, что он считал спектаклем, стало ему надоедать.
Марцелл с пересохшим горлом следил, как мальчик-сирота, объявивший себя шпионом «Авангарда», неуверенно чертит на телекоме все новые линии.
Ему вдруг показалось, будто зашаталась ось планеты. Не исключено, что так оно и было. Быть может, пришел конец им всем. Быть может, Последние Дни настали и для этого мира.
Потому что Марцелл не знал, как ему жить с этой минуты.
Как им всем жить.
Образы, цвета и звуки смешались в его мозгу, как туман, захваченный поднимающейся бурей. Мабель выходит из тумана. И заводит тот незатейливый мотив.
Маленькая Мари корчится в предсмертных муках. Ее рвет. Личико синеет.
Алуэтт сидит рядом с ним у костра. Мечтательно улыбается. А потом, словно призрак, исчезает в толпе.
Генерал д’Бонфакон стоит в полутемном дворцовом коридоре и с угрозой в голосе предупреждает: «Непозволительно допускать, чтобы чувства и узы прошлого искажали суждения настоящего!»
А он ведь как раз эту ошибку и совершил, да? Позволил эмоциям взять верх над рассудком.
Марцелл больше не сомневался в том, что Рош говорит правду.
Шакаль хлопнул его по плечу, вернув к действительности:
– Не знаете, что означают эти каракули?
Надо бы, наверное, промолчать, да не все ли теперь равно?
– Знаю, – выговорил он, не отрывая застывшего взгляда от монитора, на котором возникали буква за буквой, словно их выводила невидимая рука. Призрак. – Там написано: «Жаворонок».
Глава 56Алуэтт
Алуэтт неслась по коридору и так колотила подошвами по полу, что казалось, содрогается вся Обитель. Дыхание рваными толчками вырывалось из горла, сердце в груди стучало молотом. В одной руке она сжимала куклу Катрину, а в другой титановую шкатулку.
– Жаке! – выкрикнула она, ворвавшись в спальню, которую сестра Жаке делила с сестрой Денизой.
Сестра Жаке была в комнате одна. Она выронила мешок, который держала в руках, и развернулась к двери:
– Жаворонок?
– Вы сказали… сказали… – начала Алуэтт, но ей не хватило слов. И дыхания не хватило.
Сестра Жаке бросилась к своей любимой ученице, взяла ее под локоть, провела в комнату.
– Успокойся, милая. Иди сюда. Садись.
Жаке указала на заваленную книгами постель. Во всей Обители только две сестры, Жаке и Дениза, делили одну спальню на двоих, и все в помещении: полка, стол, кресло, любые поверхности, вплоть до кроватей – вечно было завалено книгами Жаке или деталями от устройств Денизы.
Алуэтт примостилась между двумя книгами. Жаке присела рядом. Впрочем, девушка тотчас вскочила на ноги. Сидеть она не могла. Словно в теле скрывалась туго закрученная пружина.
Алуэтт беспокойно зашагала по комнате и срывающимся голосом зачастила:
– Вы сказали, что знания можно отыскать не только у нас внутри, но и снаружи. Я именно так и сделала, как вы говорили. Вышла из Обители наружу. Так надо было. Я должна была найти… – Теперь уже она не могла остановить поток слов. Словно кто-то сорвал кухонный кран и из него хлынула горячая бурлящая вода. – Я должна была узнать, правда ли… Про отца. Я просто хотела все выяснить. А теперь… – Алуэтт проглотила застрявшее в горле рыдание. – Я все погубила. Отец ушел. Отправился на Рейхенштат. Он сказал, мы полетим туда вместе. А сам бросил меня. Все свои вещи забрал. Одежду. Вообще все… кроме вот этого. – И она протянула к собеседнице дрожащие руки, в которых все еще сжимала куклу и шкатулку.
Сестра Жаке внимательно взглянула на Алуэтт.
– Дыши глубже, – участливо посоветовала она, накрыв руку воспитанницы своей.
Алуэтт послушалась, но дыхание все равно оставалось прерывистым и неровным.
– Давай-давай, прежде всего тебе надо успокоиться, – уговаривала Жаке, кивая и дыша в такт с Алуэтт. – Ну вот, хорошо. А теперь расскажи мне все подробно и с самого начала.
В словах сестры был резон, но Алуэтт в глубине души опасалась, как бы это «с начала» не стало самым настоящим концом. Правдивый подробный рассказ может положить конец непоколебимому доверию Жаке. И ее надеждам жить в Обители в качестве полноправной сестры. Может быть, после этого ее даже выгонят отсюда.
Но с другой стороны, держать это в себе и дальше было невозможно. Довольно уже с нее секретов и лжи. Алуэтт должна была поведать Жаке всю правду. Только правда могла всех спасти.
– Началось с того, что ранили одного юношу, – завела она все той же срывающейся скороговоркой. – Я хотела исправить старую камеру наблюдения и случайно увидела его. Он был в крови. Я не могла просто так смотреть. Должна была как-то помочь. Я знала, что надо зажать и очистить рану, и… – Она глубоко вздохнула. – И я вышла наружу. Сбежала. Тайком, никому не сказав.
Алуэтт замолчала и уголком глаза покосилась на сестру. Щеки у нее горели от стыда. Она приготовилась выдержать удар. Увидеть взгляд, обвиняющий в измене. Услышать резкие слова. Но Жаке только кивнула, приглашая девушку говорить дальше.
Еще раз вздохнув, та продолжила рассказ. Поведала, как нашла Марцелла, как утирала его разбитую голову старой рубахой. Рассказала об ужасных дроидах и о заключенном с бугорками на руке.
– Совсем как у папы, – всхлипнула она.
Сестра Жаке ласково погладила воспитанницу по спине, как делала, когда та, маленькая, не могла уснуть.
Сглотнув, Алуэтт стала рассказывать дальше. Она старалась ничего не упустить, поведала обо всем: и как нашла у отца подсвечник с голограммой, и как взломала сигнализацию библиотеки, чтобы, когда все уснут, порыться в «Хрониках», и как снова выбралась наружу, пока сестры были в Зале собраний. О страшной казни она говорила, подавляя рыдания, но слабо улыбнулась, вспоминая, как ехала с Марцеллом на мото и как они сидели у костра посреди таинственного лагеря.
Сестра Жаке за все это время не произнесла ни слова. Только кивала, слушая. Как будто Алуэтт рассказывала ей про мытье полов.
– А потом… – Алуэтт приготовилась к худшему. – Потом я узнала, кто такой Марцелл. Я такая дура, что раньше не распознала! Теперь вы все из-за меня в опасности. Он… он… – Она проглотила слюну. – Он внук генерала. И офицер Министерства.
Услышав это, Жаке опустила взгляд, но девушка не знала, как это следует понимать: сердится ли сестра, удивлена или что-то еще.
– Я виновата, – заспешила Алуэтт. – Я очень, ну просто очень виновата! Мне ужасно стыдно. Я поставила под угрозу Обитель. И библиотеку! И что самое обидное, при этом совсем ничего не выяснила. Все было впустую. Мигающая точка просто обозначала старое кладбище. Думаю, там похоронена моя мать.