Рош, взвыв, повалился наземь. Но даже и тогда не прервал свою обвинительную речь:
– Ты, подонок, слизь, никчемный изменник! Я и представить не мог, что ты на них работаешь! Я поверил тебе, а ты – подумать только – продал меня этим шпикам!
Шатин чувствовала оскорбления каждой клеточкой своего тела. Боль от удара в живот была ничто в сравнении с ее теперешними муками. А ведь мальчик прав! Она дрянь, трусливая изменница. Настоящий mouchard!
Причем все началось не здесь и сейчас, в допросной, а гораздо раньше. Всю последнюю неделю она занималась тем, чего клялась никогда не делать. Шпионила для Министерства. Работала на генерала д’Бонфакона. А все ради себя, ради исполнения своих желаний.
Шатин родилась в третьем сословии. На самом дне. В клоаке планеты. В сточной канаве Латерры. Но до сего дня она не падала так низко.
Желая вырваться из лап Режима, она предала третье сословие. Вообще-то, прежде Шатин никогда не было до них дела. Она не считала, что обязана хранить своим верность. Но было в этом Роше – в его глазах, чумазом личике и остром язычке – нечто такое, что вызвало в глубине ее души чувство, которого она не испытывала уже много лет.
Сострадание.
Шакаль своей лапой ухватил Роша за тощее плечико и поволок прочь из комнаты. Шатин точно знала, куда его тащат. Отсюда путь был только один, на Бастилию. И Роша наверняка отправят в камеру, где ему предстоит ждать транспорт.
– Нет! – взорвалась она, оттолкнувшись от стены, чтобы броситься на Шакаля. – Arrête!
Она сжала кулаки, оскалила зубы. Сейчас она могла бы запросто разорвать легавого в клочья.
Только бы до него добраться.
Марцелл шагнул вперед, загородив ей дорогу. Она сделала обманный маневр: подалась было влево и тут же рванулась вправо, но офицер был к этому готов. Словно предугадывал ее движения.
– Не смейте! – через плечо Марцелла заорала Шатин сержанту. – Он еще ребенок! Он не знает, что говорит! Он все выдумал!
В надежде пробиться к Рошу она попыталась оттолкнуть Марцелла плечом, но тот схватил ее за локти и удержал, впиваясь ногтями в кожу сквозь плащ.
– Д’Бонфакон, – бросил Шакаль, уволакивая мальчика за дверь. – Разберитесь со своей швалью!
Шатин ощутила, как при этом слове Марцелл весь напрягся, однако не отступил и не выпустил ее.
Шатин дергалась. Колотилась об него. Билась в его руках.
Однако все было тщетно. У нее хватало мозгов и практической сметки, как и у каждого, кто вырос в Трюмах, но вот силы не было. Да и откуда бы ей взяться, если Шатин вечно недоедала? Где уж хрупкой девушке тягаться с рослым и упитанным офицером?
Дверь допросной закрылась, отделив Шатин от Роша. И ее замутило при мысли, что это навсегда. Больше никогда она его не увидит. Мальчика отправят на Бастилию, а виновата в этом она.
– Ты же можешь остановить Шакаля! – Шатин чувствовала, как ослабли ее колени. – Должен остановить! Не позволяй им сослать Роша на Бастилию!
В обращенном к двери взгляде Марцелла, казалось, смешались жалость и смятение. Выпустив Шатин, он рухнул на первый попавшийся стул, взъерошил свои темные волосы.
Шатин упала на колени. Если не сумела остановить произвол кулаками, то, может быть, помогут слова?
– Пожалуйста! – Ее уже не заботило, что голос стал тонким и жалостным. Она просто должна была исправить то, что натворила. Вернуть все обратно. Даже если бы ради этого пришлось обнаружить, кто она такая. – Тут не то, что ты думаешь! Ты ошибся!
– Ошибся? – взревел Марцелл, вскочив так резко, что стул отлетел к стене. Кажется, его потрясла собственная сила. Шатин осторожно поднялась – испугавшись вдруг, что он пнет ее ногой, как шелудивую собаку.
Но лицо офицера уже смягчилось.
– Извини, – прошептал он. Вернулся прежний рохля Марцелл, каким его привыкла видеть Шатин. – Извини. Я и сам не понимаю, что творю. Не знаю, что и думать. Такая незадача! Просто так отпустить мальчика я не могу, он ведь признался, что работает на «Авангард». Солнца, я бессилен. Мне жаль, что так вышло!
Шатин опять вспыхнула. Как этот тип смеет делать вид, будто страдает? Как смеет решать судьбу Роша, словно выбирает себе пирожное к завтраку? Разве он знает, что такое страдание? Откуда второму сословию это знать?
Марцелл снова провел пальцами по волосам. Они и так уже были взъерошены, а теперь его волнистые локоны, выбившись наконец на волю, торчали во все стороны: казалось, что он их вымыл и оставил сохнуть под ураганным ветром.
– Ты веришь мальчику? – спросил он, помолчав. – Веришь, что он работает на «Авангард»?
– Нет, конечно, – поспешно заверила его Шатин.
Разумеется, это была не совсем правда, но не могла же она предать Роша. Нельзя допустить, чтобы мальчика сослали на Бастилию.
– Он наверняка все выдумал. Дети ведь любят фантазировать.
– Откуда тогда он узнал это слово?
Вопрос Марцелла камнем ударил Шатин в грудь. Его серьезность подтвердила ее подозрения: это слово и впрямь что-то значило.
– «Жаворонок»? – Она готова была поклясться, что Марцелл вздрогнул.
Уронив ерошившую волосы руку, он уставился на нее:
– Да. Тебе это о чем-то говорит?
Шатин выдохнула, радуясь, что наконец-то можно не обдумывать ответа. Не взвешивать последствий, не прикидывать, какую ложь выбрать сегодня. Можно было попросту сказать правду.
– Нет. – Она скрестила руки на груди. – А тебе, как я вижу, говорит?
Марцелл некоторое время молча смотрел на нее, и взгляд его с каждой секундой становился все пронзительнее. Шатин могла бы поклясться, что он хотел ответить. Что и он собирался сказать правду.
Но правды она не услышала.
Потому что в эту секунду осветился экран лежавшего на столе телекома, и все внимание обратилось на него. Шатин увидела на мониторе инспектора Лимьера: его импланты светились так, как бывало только в минуты серьезной опасности.
Марцелл потянулся к аппарату, приложил его к уху и произнес:
– Да что там у вас такое стряслось, инспектор?
А потом на глазах у Шатин смятение на его лице в один миг сменилось ужасом.
Глава 58Марцелл
– А тебе, как я вижу, говорит? – спросил Тео, с вызовом скрестив руки на груди.
Внутри Марцелла бушевала самая настоящая война. Битва посерьезнее неудачного Восстания 488-го и даже Войны за независимость, освободившей Юэсонию из-под власти Альбиона.
Потому что эта война шла не за земли и не за власть.
Борьба шла за его разум.
И за его сердце.
Война разгорелась из-за одного-единственного слова.
«Жаворонок».
«О чем оно тебе говорит?» – вот что хотел знать Тео. Марцелл чувствовал, что от правильного ответа зависит все его будущее. И он уже готов был сказать правду. Он обернулся к Тео, посмотрел в проницательные, серые, как камешки, глаза мальчика, и…
Но ответить Марцеллу не дали.
Ожил его телеком, и резкий, отрывистый голос инспектора Лимьера ворвался в ухо:
«Офицер д’Бонфакон, возникли весьма серьезные осложнения в Фабричном квартале».
У Марцелла все внутри перевернулось. Он еще не слышал, чтобы Лимьер говорил так мрачно.
«Да что там у вас такое стряслось, инспектор?»
Холодный оранжевый глаз полицейского сверлил Марцелла сквозь экран.
«Инцидент на фабрике телепленки. Кто-то подложил взрывчатку».
«Ч-что? – вырвалось у Марцелла. – Рабочие не пострадали?»
Импланты на лице инспектора сверкнули.
«Устройство самое примитивное, и ущерб ограничен лишь корпусом обработки».
Марцелла передернуло. Он так и знал, что последнее Всеобщее оповещение только подогреет страсти.
«Согласно Коммюнике, двенадцать убитых, – продолжал инспектор. – Я пересылаю вам досье. Родных уведомят в индивидуальном порядке».
Вокруг Марцелла все расплывалось. Звучали какие-то незнакомые слова. Слова из иного времени. С другой планеты. Предназначавшиеся другому офицеру.
История повторяется.
Для него вдруг все заслонило мертвое лицо отца, которое он видел в морге.
Отец был в ответе за прошлый врыв на Латерре. Семнадцать лет назад.
Тот взрыв покончил с революцией.
Тогда как этот, опасался Марцелл, напротив, положит ей начало.
«Офицер д’Бонфакон? – Голос Лимьера вернул Марцелла к действительности. – Вы меня слышите?»
«Да. Говорите».
«Мы готовим неотложные меры по расчистке, – хладнокровно сообщил Лимьер. – Сейчас важнее, чем когда-либо, чтобы жизнь на Латерре шла обычным порядком. Чтобы люди продолжали работать, а Режим действовать».
«Обычным порядком? – с отвращением подумал Марцелл. – Двенадцать убитых. Выброшенных из мира, как догоревшие звезды. Так просто. А каково их родным? Тем, кто сейчас видит на своей „пленке“ бездушные автоматические сообщения? Как им жить обычным порядком?»
Однако вслух он сказал:
«Да, инспектор, разумеется».
«Ваш дед просит вас немедленно вернуться в Министерство. Он созывает совещание».
«Я буду», – кивнул Марцелл.
Связь, моргнув, прервалась, и он уронил телеком себе на колени. Тонкое, как бритвенное лезвие, устройство стало тяжелым, словно камень.
– Что творится, а? – прошептал он.
Ответа не было. Только теперь Марцелл заметил, что остался один. Дверь была распахнута. А мальчик – Тео – пропал.
Марцелл обомлел, силясь вспомнить, в какой момент разговора мальчишка выскользнул из допросной.
«Люка Фонтен. Третье сословие, Трюм № 12».
Лежавший на коленях телеком снова притянул его взгляд. По экрану прокручивались досье, которые переслал инспектор.
Лица убитых.
«Анук Дюшен. Третье сословие. Трюм № 20».
Марцелл потянулся к аппарату, чтобы заставить его замолчать. Сейчас у него не было сил. Ему надо было собраться с мыслями.
«Азель Ренар. Третье сословие. Трюм № 7».
Ренар?
Рука Марцелла застыла в воздухе. Он прикипел взглядом к экрану. Миловидная девушка с по-кошачьи раскосыми глазами, остроскулая, тонколицая. Невероятно похожая на Тео. Марцелл словно видел перед собой женскую версию мальчика, с которым имел дело вот уже несколько дней.