«Это единственное решение», – безапелляционно перебил его другой голос. Суровый и беспощадный.
Второго человека Марцеллу не было видно. Он находился вне обзора микрокамеры.
«Вы дали волю мятежникам, – продолжал неизвестный. – Эта Гражданка Руссо губит все то, чего с превеликим трудом добились мои предки. С этим пора покончить».
«Но, месье патриарх, – взмолился дед, – я принципиально возражаю против такого подхода».
Месье патриарх?
Должно быть, это был предыдущий патриарх – Клод. Тот, что умер два года назад, в 503-м. Марцелл помнил, как в возрасте шестнадцати лет присутствовал на его похоронах. И на коронации его сына Леона, нынешнего властителя Латерры.
«Я, как всегда, благодарен вам за совет, – отвечал Клод, – но решение принято. С мятежниками надо немедленно покончить. Мне и без того хватает забот с моим непутевым сыном. Эта девица Вилье – настоящая катастрофа».
Марцелл фыркнул. Даже родной отец Леона видел в нем шута.
«Уверяю вас, столь радикальные меры ни к чему. Я и так справлюсь с ситуацией», – сказал дед, и Марцелл понял, что его хваленое самообладание дало трещину.
«Сдается мне, в последнее время вы ни с чем не в состоянии справиться, генерал. Потому я и беру управление в свои руки».
Генерал помолчал, видимо собираясь с мыслями. А когда заговорил, голос его прозвучал сдавленно, как бы с болью:
«Но вы понимаете, сколько жертв повлечет за собой подобная тактика? На медном руднике постоянно находится не менее шестисот рабочих».
«Вот и прекрасно, – холодно отозвался патриарх. – Зато остальные сразу увидят, что за чудовища эти люди. Держите наготове спасательные команды, пусть попытаются вызволить пострадавших. Мятежники из „Авангарда“ предстанут террористами, а мы – героями. Гражданке Руссо после такого не на что будет надеяться. Ясно?»
Марцелл вцепился в кровать, чтобы остановить внезапно закружившиеся стены.
«Да, месье патриарх, – кивнул дед, но в его тоне не было убежденности. – Однако следует соблюдать предельную осторожность. Если вдруг откроется, что за этим взрывом стоит Министерство, ваш план обратится против Режима».
«Вы совершенно правы, – ответил патриарх Клод. Раздалось какое-то шуршание, и он появился на экране. Правда, стоял спиной к микрокамере, но Марцелл узнал его коренастую невысокую фигуру. – Придется тщательно подобрать виновного. Такого, чтобы никто не усомнился».
Генерал заговорил снова – пустым, мертвым голосом предположил: «Полагаю, вы уже наметили кандидатуру?»
«Верно», – твердо объявил патриарх, и двое мужчин долго смотрели друг на друга, без слов обмениваясь упреками и обвинениями.
Генерал, облокотившись на стол, склонился вперед, лицо деда попало в луч света, и теперь Марцелл ясно видел его выражение. За последние семнадцать лет генерал почти не изменился, лишь чуть-чуть постарел. Такое же твердое, даже твердокаменное лицо. И все же в этот миг Марцелл разглядел в глазах деда что-то необычное, совершенно незнакомое.
Страх.
Патриарх первым нарушил молчание: «С тех пор как ваш сын изменил планете, вступив в ряды „Авангарда“, под сомнением и ваша преданность Режиму. Об этом шепчутся по всему Ледому. А зачем мне генерал с сомнительной репутацией?»
«Месье патриарх, – безнадежно заговорил д’Бонфакон. – Несомненно, найдется кто-нибудь еще…»
«Не найдется. Придется пожертвовать Жюльеном, чтобы очистить вашу репутацию и укрепить Режим. Вы меня поняли? Тогда выполняйте».
Дед сглотнул, и Марцелл по глазам увидел, что он сломался.
«Так точно, месье патриарх. Я немедленно этим займусь».
Марцелл ударил пальцем по телекому, выключая запись. Дыхание вырывалось у него из груди неровными толчками. Колени подгибались. Казалось, сам пол под ногами разверзся и он вот-вот рухнет прямо в огненное ядро Латерры.
Отец попал в тюрьму – за тот взрыв.
Он провел семнадцать лет на ледяной и темной Бастилии – за тот взрыв.
Его буквально заморозили насмерть – за тот взрыв.
Но оказывается, это была ложь. Все было одной сплошной ложью.
На самом деле все подстроил патриарх.
Да, отец в свое время вступил в «Авангард», но вовсе не «Авангард» стоял за тем бессмысленным убийством. Не мятежники были жестокими подлыми террористами, о которых рассказывали Марцеллу.
Рабочих убило Министерство. Патриарх. Режим.
Его дед пожертвовал собственным сыном ради спасения репутации, чтобы сохранить лицо перед патриархом. Вот кто настоящий преступник. Подлинный убийца и террорист. Истинный трус и слабак.
А Марцелл все эти годы слепо шел за ним.
Глава 67Алуэтт
Алуэтт видела свои вытянутые вперед ноги. Но она их не чувствовала. Совсем. Как будто они больше не принадлежали ее телу. Как будто на мокрой лесной подстилке лежали чужие ноги.
Зато она чувствовала, как бешено колотится в груди сердце. Алуэтт натянула проволоку, скрутившую ее сведенные за стволом запястья. Но металл был слишком прочным, так что девушка добилась лишь того, что провод еще глубже врезался в кожу. Она покосилась на отца, привязанного к тому же дереву, с грязной тряпкой во рту. Она не могла понять, почему он до сих пор не вырвался. Его, кажется, связали такой же проволокой. Что для силача вроде Гуго Торо тоненькая металлическая нить?
Одинокий фонарь, установленный в высокой траве посреди поляны, освещал несколько тех странных надгробий. Рядом с фонарем лежал открытый, вывернутый наизнанку мешок. Алуэтт видны были сбитая комом отцовская одежда и титановый подсвечник.
– Вы только посмотрите, – произнес голос, заставивший Алуэтт взглянуть в глаза женщине, сжимавшей в руках лучинет. – Мы молили Солнца об одном беглеце, а заполучили сразу двоих.
Она стояла рядом с мужчиной, привязавшим Алуэтт к дереву. Тот был хлипким, втрое меньше ее отца, но в его быстрых движениях таилась угроза.
– Да, ma chérie, – по-волчьи оскалившись, отозвался он. – Что ни говори, а Солнца нам светят.
Мужчина весь состоял из углов и впадин, а женщина, напротив, была чрезвычайно тучной, особенно на его фоне. Алуэтт изумленно разглядывала их, чувствуя, как в душе нарастает страх.
Да что такое тут происходит?
Отец, видно, почувствовал ее тревогу и сумел коснуться руки дочери. Успокаивал. Молча, незаметно уверял, что все будет хорошо.
Интересно, кто такие эти люди? До чего же гнусная парочка!
– Мы сегодня лишились Азели, нашей дражайшей доченьки, – продолжал мужчина, кривя губы в гримасе, предположительно изображавшей скорбь. – Малышка была такой трудолюбивой. Настоящая опора семьи. В трудные времена она не давала иссякнуть ручейку ларгов. – Его жадный взгляд остановился на Алуэтт, и губы снова скривились в зловещей ухмылке. – И вот, та-да-да-да, удача снова с нами! Мы теперь будем богачами!
Богачами? О чем он толкует? Или этим людям известно, что зарыл здесь отец?
– А как же ты выросла! – проговорила женщина. Алуэтт не сразу поняла, что та обращается к ней. Подковыляв к девушке, незнакомка пальцем подняла ей подбородок. – Наша милая маленькая Мадлен. Вот так встреча!
При этих словах Гуго гневно и невнятно выкрикнул что-то сквозь кляп. Алуэтт не понимала, почему отец так рассердился: ясно же, что это ошибка, ее явно приняли за кого-то другого.
– Да ты небось меня и не помнишь, да? – спросила женщина, царапнув ее ногтем и резко отдернув руку. Не услышав ответа, она пнула Алуэтт в бесчувственное бедро. – Ну что, припоминаешь?
Гуго кривился и морщился, силясь справиться с неподатливыми путами. Однако не преуспел и снова выкрикнул что-то в грязную тряпку.
– Остынь, старик, – взмахнула лучинетом женщина, – не то второй раз стрельну в шею. Это тебя угомонит.
Алуэтт сдержала рвавшийся с губ крик. Значит, толстуха стреляла отцу в шею? Неудивительно, что он не в силах вырваться. У него почти все тело парализовано.
– К тому же она ничего не чувствует, – продолжала женщина, и снова обратилась к Алуэтт. – Верно, Мадлен?
Алуэтт в полном недоумении уставилась на незнакомку.
Почему та называет ее Мадлен?
Она видела, что толстуха ждет ответа, но понятия не имела, что сказать.
– Просто не верится! – взорвалась женщина, и глаза ее вдруг наполнились бешеной злобой. – Ты ведь целых четыре года у нас прожила. Принесли тебя писклявым младенцем, так что я тебя, считай, вырастила. Мы к тебе всей душой, предоставили пищу и кров, а ты потом растворилась в воздухе и даже «спасибо» не сказала! Неужто даже никогда не вспоминаешь нас? Добросердечных Ренаров, бескорыстно приютивших малышку, поскольку ее беспутной мамаше даже капустную лепешку было не на что купить?
– А ты чего ждала? – огрызнулся мужчина. – Маленькая бродяжка всегда была неблагодарной.
Голова у Алуэтт шла кругом. О чем говорит эта женщина? Конечно, она ошибается. Алуэтт никак не могла жить у этих ужасных людей. У этих Ренаров. Она бы их наверняка запомнила.
– И вдобавок тупой, – фыркнула женщина.
Мужчина – месье Ренар – ухмыльнулся в ответ.
– Тупой, это точно. Ни с одним делом толком не справлялась. – Он повернулся к Алуэтт. – Бывало, пошлешь тебя на Торбей собирать траву для вина, так потом часами обратно не дождешься.
Мадам Ренар хмыкнула:
– Да уж, эта дармоедка домой не торопилась.
Алуэтт сжалась. В душе забился странный ужас, словно бы какое-то воспоминание стремилось, но никак не могло вырваться наружу. Картинка не складывалась, в голове лишь лихорадочно мелькали отдельные фрагменты.
Холодная ручка ведра.
Пузыри на ладонях.
Тяжесть болотной травы, покрытой липкой темной грязью.
– А потом вдруг вот этот тип нарисовался. – Голос месье Ренара пробился сквозь липкую паутину воспоминаний. Его глаза-бусинки метались от Алуэтт к отцу. – Заявился весь разодетый, важный такой, и забрал нашу барышню, только мы ее и видели.
Месье Ренар злобно пнул отца Алуэтт в бедро.