Как же их звали?
«Шатин» – вдруг всплыло в памяти.
И Азель.
А потом…
– Мадлен, – прошептала она. Имя это показалось ей одновременно и чужим, и знакомым.
Гуго кивнул:
– Да, твоей матери очень нравилось это имя. Мне грустно было менять его. Но я боялся, что нас разыщут, и не мог рисковать.
Он потянулся к ее ладони, пожал ее. Алуэтт заглянула в ласковые карие глаза отца.
Ту ночь, когда он явился к Ренарам, чтобы увести ее оттуда, она теперь тоже вспомнила.
Его глаза и улыбку. Как он вынырнул из тумана и подхватил ее тяжелое ведро. Вспомнился его ласковый голос. Прежде никто и никогда так не говорил с ней. И еще Алуэтт вспомнилась кукла, которую он ей принес, – Катрина. И как пришлось драться за нее с другой девочкой – с Шатин или с Азелью? – которая хотела отобрать подарок.
А потом Алуэтт вспомнила их бегство от инспектора Лимьера.
Они с отцом бежали так долго и так быстро.
Однако, еще толком не понимая, что происходит, она откуда-то знала, что они бегут навстречу чему-то светлому и хорошему.
Безопасности.
Любви.
Новому утру.
Алуэтт потянула отца за руку, шагнув в сторону входа в Седьмой трюм.
– Ну же, папа. Вернемся поскорее домой. Сестра Лорель приведет тебя в порядок и даст какое-нибудь средство от боли.
Но отец не двинулся с места. Обернувшись, Алуэтт увидела, как вдруг отяжелел его взгляд.
– Нет, Маленький Жаворонок, я туда больше не вернусь.
– Как это? – не поняла Алуэтт. – Почему?
– Говорю тебе, это слишком опасно. Инспектор Лимьер никуда не делся. А пока он жив, он будет выслеживать меня. Если я останусь на Латерре, мне придется вечно скрываться.
Алуэтт с трудом сглотнула и выпрямилась во весь рост, собираясь с силами.
– Тогда мы улетим на Рейхенштат. Вместе.
Отец покачал головой, вытащил из мешка два титановых слитка и сунул ей в карман плаща.
– Латерра – твой дом. – Он прижал руку к груди. – Я сердцем чувствую, что тебе предстоят великие дела. С твоим умом и характером, со всеми дарами, какими наделили тебя сестры, ты многого добьешься. Ты, Алуэтт, нужна здесь. Этот мир, – он указал на темные трюмы и мутное небо, – нуждается в тебе.
– Но я не могу без тебя, – отчаянным, дрожащим голосом выговорила Алуэтт. – Я хочу быть с тобой.
Гуго улыбнулся:
– Знаю. Но я обещал твоей матери, что позабочусь о тебе. А рядом со мной, Жаворонок, ты всегда будешь в опасности. Только вспомни, что произошло этой ночью. Поэтому я решил оставить тебя в Обители. Ты будешь не одна, а с сестрами. – Не замечая сбегающих по щекам слез, Гуго улыбнулся и добавил: – Они научат тебя летать, Маленький Жаворонок.
Алуэтт бросилась к отцу, прижалась к его широкой груди, обхватила руками. Она плакала, захлебываясь рыданиями.
Потому что вдруг поняла.
Никакие ее слова и мольбы не заставят отца остаться. И она отпустит его. Должна отпустить.
Потому что сама должна остаться.
Гуго сумеет позаботиться о себе. Он всегда защищал себя и приемную дочь. Но теперь в защите нуждаются сестры. Алуэтт привела опасность к самым дверям их тихого, мирного дома. Слишком близко к священной библиотеке.
И теперь просто обязана спасти то и другое.
– Я люблю тебя, папочка, – пробормотала она, роняя теплые слезы ему на рубашку.
Гуго, склонившись, последний раз поцеловал ее в лоб:
– И я люблю тебя, Маленький Жаворонок.
Глава 75Шатин
Когда Шатин следом за генералом вышла из комбатьера, развалины еще трещали и шипели. Вспышка, разом поглотившая здания, которую она наблюдала сверху, была ничем в сравнении с этим зрелищем. Здесь еще догорал металл, с шипением вздымались в воздух дымки.
Шатин никогда раньше не видела огня. На Латерре огонь применяли редко. Разве что, подумалось ей, для таких вот дел. Для разрушения. Для убийства. И все же пламя заворожило ее. Оно словно звало, притягивало к себе, напоминая, что они едины. Она и огонь. Они здесь наравне, и Шатин причастна к этому страшному разрушению. Пусть приказ отдало Министерство, но вина лежала на ней.
Стая дроидов, отправленных в развалины на поиски выживших, вынырнула из дымящихся руин.
– Ну? – спросил д’Бонфакон, когда они выстроились перед ним. В голосе его прозвучала неподдельная тревога. – Что вы нашли?
Шатин резко втянула в себя воздух, ожидая худшего. Она всегда ждала худшего. Так и жизнь прожила. В вечном ожидании самого ужасного варианта из всех возможных.
И вот, пожалуйста, этот страшный день настал.
Правда, сегодня она сама выбрала свою судьбу.
– Человеческих останков не обнаружено, – доложил дроид своим леденящим душу механическим голосом.
Шатин выдохнула.
– Что? – прогремел генерал. – Как это могло случиться? Мятежники ушли? Их предупредили?
Он резанул Шатин взглядом.
– Это неизвестно, – ответил глушила. – Строение выглядит совершенно пустым, не считая кладовой, где хранилось запрещенное травяное вино, больше частью уничтоженное. Никаких признаков активности «Авангарда» не зафиксировано.
Д’Бонфакон развернулся к Шатин. Его лицо уже не было неподвижным ликом статуи, знакомым по Всеобщим оповещениям. Теперь за гневной маской словно бы бушевал огонь.
– То есть в этом старом bateau и не было базы «Авангарда»?
Шатин при всем желании не смогла бы сказать, обращается генерал к ней или к дроиду. Да и не все ли равно? Она скривила губы в своей вечной саркастической усмешке. Быть может, ей в жизни больше не доведется усмехаться. Надо пользоваться случаем.
– Ох, простите, генерал, – с наигранным раскаянием заговорила она. – Вам нужна была база «Авангарда»? А мне послышалось – «Клошаров». Уф! Перепутала преступников. Ошиблась.
Гнев на лице д’Бонфакона нарастал, буря во взгляде набирала силу, и Шатин уже не сомневалась, что сейчас он ее ударит. Или даже убьет на месте. Но она держалась твердо. Не шелохнулась. Даже не поежилась. Просто стояла и ждала, что будет дальше.
Руки генерала сжались в кулаки. Жилы на шее вздулись. Но когда он открыл рот, Шатин услышала в его голосе лишь усталость и разочарование.
– Арестуйте ее, – приказал он. – Уберите с глаз моих долой.
Дроид шагнул к ней. Шатин видела, что он готовит оружие на случай побега. Конечно, они ждали, что она побежит. Прежняя Шатин именно так бы себя и повела. Тео бы наверняка попытался удрать. Но теперь Шатин прекрасно понимала, что деваться ей просто некуда.
И она позволила глушилам связать себе руки. Позволила увести ее от остатков «Грота» к ждавшему неподалеку полицейскому патрульеру. И затолкнуть внутрь.
От судьбы не уйдешь.
Да, видно, так уж ей с самого начала было на роду написано. С тех пор как медик имплантировал ей в предплечье «пленку», а в ухо аудиочип, ее ожидала вот эта конечная остановка.
Сколько бы она ни мечтала, сколько бы ни наворовала безделушек, сколько бы ни собиралась в один прекрасный день попасть на Юэсонию, в глубине души Шатин всегда знала, что ей суждено закончить жизнь на Бастилии.
Из окна патрульера, уносящегося прочь от разрушенных доков и дымящихся развалин штаба отцовской шайки, девушка видела, как встают вдали огромные тени Трюмов. Все такие же чудовищные. И гнилые, как разложившиеся в мокрой земле трупы. Но еще стоят.
Впервые жизни она улыбнулась им.
Глава 76Алуэтт
Алуэтт скользнула взглядом по беззвездному черному небу. Она видела прямо перед собой иззубренную тень крыши – прежней обшивки огромного транспортного корабля, превращенного в рыночную площадь. Крышу почти целиком съела ржавчина.
Ее сердце, подумалось Алуэтт, теперь как эта крыша: посреди него зияет огромная дыра, которую нечем залатать.
Он ушел.
Отец ушел.
А она осталась.
Несмотря на безутешную боль в груди, Алуэтт понимала, что поступила правильно. Ее место здесь. Не на чужих промерзших землях Рейхенштата. А тут, на Латерре, рядом с сестрами.
Она вытянула из-за ворота четки и принялась разглядывать гравировку на бирке, вспоминая слова Жаке: «Ты теперь одна из нас, и ты очень сильная, Маленький Жаворонок».
С этого дня и впредь Алуэтт станет идеальной сестрой, чей образ рисовался ей в мечтах. Доброй и прилежной. Верной и правдивой. Как те женщины, что ее вырастили. Она посвятит себя мирной жизни в размышлениях и учебе. А когда ее сочтут готовой, Алуэтт станет беречь и хранить «Хроники Сестринской обители».
Но прежде всего она хочет сберечь их самих.
Сестер.
Это будет ее самая священная обязанность.
Алуэтт станет оберегать их дом от всех тревог и опасностей. Пусть ничто не нарушит их простой жизни в размышлениях среди книг и рукописей.
Девушка снова подняла взгляд и заметила, что небо понемногу меняет свой непроглядно-черный цвет на мягкий, серебристо-серый. Рассветает, ночь миновала. Скоро станут просыпаться сестры. Им надо хорошенько поесть перед Безмолвным Размышлением, а завтрака-то и нет. Теперь об этом должна позаботиться Алуэтт.
Она поцеловала свои четки и опустила их на платье. А потом вошла в Седьмой трюм и углубилась в длинные коридоры с темными закоулками, представлявшиеся когда-то бесконечным лабиринтом. Но теперь Алуэтт неплохо ориентировалась, ноги уже почти запомнили дорогу, и она чувствовала, что машинный зал близко.
И вдруг услышала за спиной шаги.
Ритмичные, целеустремленные шаги. Будто охотник идет по следу жертвы.
Лимьер.
Сердце девушки бешено заколотилось.
Алуэтт знала: инспектора надо сбить со следа. Она перешла на бег. Сворачивала наугад, взбиралась по лестничным пролетам туда, где еще не бывала, неслась сломя голову по запутанным коридорам.
Но на каждом повороте за спиной опять слышались шаги, которые все приближались.
Эх, надо было прихватить с лесного кладбища лучинет Ренаров: как бы он ей сейчас пригодился. Пошарив по поясу с инструментами, Алуэтт выхватила первое, что подвернулось под руку. Отвертку.