придёт в голову угнать корабль или что-нибудь в этом роде? Ты как думаешь, это реально?»
Обескураженный Эндрю подобрал отвисшую челюсть. Он-то твёрдо знал, что Рашен может угнать не только свой корабль, но и половину флота взбунтовать. Если, конечно, дураки снизу заденут адмирала за живое своей поспешной демилитаризацией. Рашен с его психологией вольного художника был, на взгляд Эндрю, с армией несовместим. Он не служил, как другие, а старался выжать из службы максимум удовольствия. Конечно, особист с генеральскими звёздами делал из мухи слона. Но Эндрю давно не видел Рашена и мог предположить, что сейчас, болтаясь на орбите без дела, адмирал начинает потихоньку звереть.
«Мы хотим оградить адмирала от неприятностей, – сказал особист. – Ты ведь не желаешь Успенскому зла, лейтенант?»
Эндрю что-то промычал в том смысле, что нет, разумеется.
«Когда всю жизнь бороздишь космос, а у тебя вдруг хотят отнять корабль, очень легко переступить черту и послать всех на хер, – продолжал генерал. – Но с этого пути нельзя повернуть назад. Можно только идти дальше. А значит – сначала угрожать оружием, потом отстреливаться, а потом… Мы не хотим, чтобы адмирал оступился. Как думаешь, это правильно?»
Эндрю только хмыкнул, потому что такой вопрос не требовал ответа.
«Самое обидное, что Успенского все предали, – вступил майор. – Адмирал Кениг пытается его утопить, гражданские мечтают подставить, сын от него фактически отказался… И всем очень хочется, чтобы он сорвался и наделал глупостей. Нельзя сказать, будто у врагов Успенского мало оснований его не любить. Ты сам знаешь, он совсем не пай-мальчик. Он такой… Русский воин. И сейчас он одинок как никогда. И очень зол. Пришло время о нём позаботиться. Не скрою, мы это делаем без особого удовольствия. Уж наше ведомство от него натерпелось… Но умнее проявить к господину Успенскому сострадание, чем довести его до нервного срыва. Ты ведь ему друг, лейтенант. Был, во всяком случае».
«Да я… – промямлил Эндрю. – Ну конечно. Нет, разумеется… Только я надеюсь, мне не придётся ничего такого… Вы понимаете?»
«Мы знаем о ваших отношениях всё, – сказал майор. – И мы не тайное общество, а военная контрразведка. Мы не предложим тебе ничего бесчестного. Ты просто выручишь человека, попавшего в беду».
«Ага, – сказал Эндрю. – А каким образом? То есть я согласен, да, только если…»
«Вот и чудно! – обрадовался генерал. – Тогда вникай в диспозицию. Сейчас наши люди ставят на флагмане и ещё на нескольких судах блокираторы, чтобы в случае чего… Ну, сам понимаешь. Заглушки на реактор и стволы управления огнём. То есть, если Успенский и захочет рыпнуться, ничего у него не выйдет. И он легко сможет пойти на попятный и сказать, что плохого и не замышлял. Понял, как всё удачно для него оборачивается?»
«Наверное», – сказал Эндрю без особого энтузиазма.
«Вот именно, – кивнул генерал. – Но тут возникла проблема. Адмирал начинает догадываться, что его старший техник ведёт двойную игру. Со дня на день Успенский этого человека спишет вниз. И будет искать замену. Ему понадобится квалифицированный технарь, которому Успенский доверяет, как себе. А это кто?..»
«Увы, не я, – отрезал Эндрю. – Вы же знаете, что я после взрыва на „Виггине“, едва меня подлатали, явился к Рашену в экипаж проситься. А мне тогда надо было не к адмиралу идти, а прямиком в санаторий для лиц с нервными расстройствами. Куда я, собственно, и попал уже через неделю… Рашен, наверное, и не поверит, что меня оттуда выпустили. Очень плохо со мной было».
«Нет, парень, – сказал майор почти ласково. – Ты его недооцениваешь. Поверь мне на слово. Успенский будет искать тебя. И найдёт. И позовет на „Пол Атридес“. И ты не откажешься».
Эндрю для приличия несколько минут поломался, хотя внутри у него всё пело, а потом согласился, что да, конечно, не откажется.
«Ну и молодец, – сказали ему. – Для начала поздравляем тебя, лейтенант, с условным сроком в пятнадцать лет. Кстати, ты опять лейтенант, и награды тебе вернут. А теперь вали отсюда».
«Это как? – удивился Эндрю. – А какое у меня задание? Что мне делать там, наверху?»
«А что хочешь, – ответили ему безмятежно. – Как сердце подскажет».
«Да вы чего? – изумился Эндрю. – А если я, допустим, всё Рашену выложу про блокираторы?»
«Пожалуйста. Только одна просьба – не сразу. Оглядись сначала, пойми обстановку. А там – решай. Мы тебе ситуацию обрисовали. Твоя задача – спасти Успенского от него самого. Защитить его. Пять лет назад он не заметил, как тебе нужна помощь. Сейчас ты можешь сделать для него то, чего он не сделал для тебя… Подумай об этом на досуге, лейтенант. Ну, счастливо».
В свою лагерную каморку Эндрю вошёл шатаясь и без сил повалился на кровать. Он и не думал, что с ним обойдутся так ловко. Эндрю надеялся перехитрить особистов. А вышло: они его повязали по рукам и ногам.
Всего-навсего предложили решать самому.
А теперь он болтался в невесомости, пристёгнутый страховочным концом к стенке, и кусал губу, не зная, что делать.
Зная нынешние обстоятельства адмирала, Эндрю ждал от него силовых решений. У Рашена был под рукой отличный инструмент восстановления справедливости – корабли группы F с преданными экипажами. Малейшие разногласия с офицерами поставили бы адмирала в ситуацию выбора, и он, конечно, нашел бы мирный выход из кризиса. Беречь людей и уважать их мнение было в его характере. Но сейчас и думать не приходилось: группа F жаждала надрать задницу своим обидчикам. Во всяком случае, других мнений Эндрю не слышал. Так что адмиралу ничего не стоило разметать полицейскую эскадру, чтобы обезопасить свой тыл, а потом двинуться к Земле и начать предъявлять ультиматумы.
Эндрю не сомневался, что драка с эскадрой Рабиновича пройдёт для группы F с минимальными потерями. А вот столкновение с земной оборонительной системой могло выйти группе боком. Очень много хороших людей погибло бы в бою с другими хорошими людьми только из-за того, что финансистам нужны деньги, а политикам – власть. И если Рашен пойдёт на поводу у своей излишне возбуждённой группы, так и будет. Эндрю очень боялся, что обида и ярость помутят рассудок адмирала.
В принципе он был недалёк от истины. Рашен недаром отлёживался в каюте. Он пережидал тяжелейший припадок злобы. Эндрю этого не знал – и сделал неверные выводы.
Из-за того, наверное, что именно его рассудок помутился от обиды на судьбу. Пока Рашен осторожно и вдумчиво работал над собой, Эндрю, наоборот, отдался эмоциям. У адмирала на шее висело полторы тысячи человек. А Вернер решал сейчас личную проблему. Поэтому Рашен старался успокоиться, а Эндрю всё накручивал себя.
Он испугался. Ему теперь было что терять. У него была Кенди.
Как и Рашена, его заботил статус группы F, только в несколько ином ключе. Эндрю тоже считал, что группе больше нельзя стрелять. Он верно рассудил, что сейчас Земле нужна только голова Рашена. Но после одного-единственного залпа по своим Земля выпишет ордера на арест всех офицеров.
В том числе и капитан-лейтенанта Кендалл.
Возможно, те, кого захватят живыми, отделаются длительными сроками. Но урановая каторга – та же смерть. Конечно, если Кенди приглянется кому-нибудь из местного начальства, ей будет чуть полегче… Подумав так, Вернер сжал кулаки. Он вдруг представил себе Иву, грязную, исхудавшую, жалкую, с радиационными оспинами на лице, стонущую от боли под невесть каким по счёту мужиком… Она ещё не знает, что такое цепляться за жизнь когтями, зубами и влагалищем. Этого Вернер не мог допустить.
И теперь, глядя на блокиратор и соображая, когда будет умнее обездвижить и обезоружить корабль, Эндрю не думал о себе. Его волновала только судьба Ивы, которую он в меру своих возможностей намеревался устроить наилучшим образом.
Он действительно любил эту женщину. И готов был ради того, чтобы Ива жила, не зная боли, пожертвовать всем. Даже её любовью.
Ведь Ива сейчас, как и большинство офицеров группы F, хотела только одного: драться, отстаивая свою честь. И когда вскроется причина, отчего её корабль потерял ход, первое, что она сделает, – попробует задушить Эндрю собственными руками. Конечно, был шанс, что потом Ива его простит. Но когда оно будет, это «потом», и не убьёт ли его Рашен задолго до того, Вернер мог только гадать.
Ему было стыдно, больно, обидно, противно. Но с каждой минутой он приближался к самоубийственному выбору: на подходе к эскадре Рабиновича активировать блокировки. Полицейские возьмут беспомощный круизер на абордаж, и все пленные, как не оказавшие сопротивления, отделаются разжалованием и увольнением с флота без пенсий и льгот. Это Вернеру объяснил на всякий случай майор-особист, провожая его наверх.
А ещё майор показал ему на прощание одну картинку.
«Что это?! – воскликнул Эндрю, в ужасе отшатываясь. Там было много крови, целая лужа, и в ней – обнажённая девушка с обезображенным лицом. – Зачем?!»
«Не узнал? – делано удивился майор. – Конечно, ты же так нажрался, что мать родную не признал бы… А ты, между прочим, с этой девицей развлекался».
«Где?!» – обалдело спросил Эндрю, уже предполагая худшее. И худшее не заставило себя ждать.
«В бардаке, куда тебя начальник лагеря возил. Тут, понимаешь, какое дело… Твой друг Успенский знает, что ты уже не псих. Думает, тебя вылечили. Но стоит ему увидеть это и посмотреть экспертное заключение про твои отпечатки на ноже, которым девочку порезали, про твою сперму у неё во всех дырках и так далее… Кстати, не хочешь сам почитать?»
«Зачем?» – только и спросил Эндрю перед тем, как засветить майору основанием ладони в нос. Он бы точно его убил, если бы майор не оказался вдруг сзади и не въехал ему башмаком под копчик.
«А затем, дорогуша, – ласково сказал майор скрючившемуся в углу Эндрю, – что ты у нас русский. А я вашу породу изучил. Русские считают, что только они умные, а остальные – тупое дерьмо. Поэтому русские и добра не помнят. Спорим, ты меня кинуть хотел? В благодарность за то, что я тебя выручил. А теперь ты, лапуля, у меня вот где, – майор показал сжатый кулак. – До самого конца. На-всег-да».