– Наверное, – согласилась Ива. – Рашен мне как родной. Иногда мне кажется, что мой отец такой же был.
– А вы действительно очень похоже себя ведёте. Мне это видно со стороны, тем более что я его много лет наблюдал, а ты и так вся как на ладони. И он тебя за это любит, за то, что… Как бы сказать. Понимаешь, в его жизни всегда было место подвигу. У него реакция на опасность – не бежать, не прятаться за других, а совершить поступок. Даже через силу, даже через «не могу». Он и меня этому учил. Правда, не вышло. Я не рыцарь совершенно. Мне для подвига нужен какой-то очень серьёзный повод.
– Повод для подвига! – продекламировала Ива. – Не звучит. Мягко говоря, издевательская метафора.
– А я к тому и веду. Есть люди, которые в нештатной ситуации бьются за живучесть корабля, но на самом деле спасают не корабль, а свою шкуру. Чистый инстинкт самосохранения. И таких большинство. А есть немногие, кто в первую очередь думает о других или исполняет какой-то долг, ну, ты понимаешь… Таким повода для подвига не надо, они делают свой выбор на качественно ином уровне. По велению сердца. Вот такие вы с Рашеном. А я – из тех, из большинства.
– Ну и что?
– Понятия не имею, – сказал Эндрю. – Это я просто думаю вслух.
– Ты что-то сделал не так на «Декарде»? – осторожно спросила Ива.
– Не знаю. Может, ты мне объяснишь, так или не так.
– Пойдем в каюту, – предложила Ива. – Ляжем, обнимемся, я буду тобой любоваться, а ты мне будешь рассказывать.
– А можно, я тоже буду тобой любоваться? – спросил Эндрю, впервые улыбнувшись с того момента, как ударился в философию.
– Обязательно! – рассмеялась Ива.
Как и все десантники, «Рик Декард» был цилиндрической самоходной баржей километровой длины, густо облепленной снаружи посадочными средствами. Половину внутреннего объёма занимали тренировочные залы и казармы на тысячу пятьсот человек, другую – ходовая часть и служебные помещения экипажа. Орудий десантнику не полагалось, его задачей было таскаться в хвосте атакующей эскадры и после артподготовки бросать вниз тяжёлую пехоту.
Пушечное мясо, в роли которого выступал размещённый на «Декарде» усиленный десантно-штурмовой полк, мало походило на легендарный земной спецназ времен Заварухи. Диверсионные подразделения, где один боец стоил пехотного взвода, ушли в прошлое за ненадобностью. Осталось только название «десант». Ещё остались устрашающие эмблемы, гордые лозунги и разноцветные береты. Люди были совсем другие. Земля не могла расходовать на войне ценный материал. В десант шли отходы воспроизводства. Человеческий шлак. Вернер довольно часто бывал в казармах, проверяя работу систем жизнеобеспечения. Сначала он появлялся там с бригадой, но вскоре начал ходить один. Так ему показалось надёжнее. Он предпочитал дать кому-нибудь из солдат подержать свои тестеры, на что бойцы соглашались с почти детской гордостью. Это было полезнее для здоровья, чем своим лейтенантским телом заслонять техников, которым десантники так и норовили заехать в лоб. Астронавты слишком явственно показывали десанту своё презрение. Вернер, хоть и тоже астронавт, был не такой. Он хорошо знал, каково считаться вторым сортом. Поэтому в казармах его держали почти за своего. Он даже завёл себе подружку во взводе связи – красивую, тупую, как компьютер, психопатичную и бисексуальную. Это тоже было достижение: обычно барышня из десанта скорее дала бы астронавту в рыло, чем ещё чего-нибудь.
Экипаж смотрел на Вернера косо, плевался за его спиной и объяснял такие выкрутасы тем, что Эндрю русский, человек без роду и племени, а значит, по жизни неразборчивый в контактах. Вернер молча занимался своим делом. Обстановка на «Декарде» его раздражала. Он не ходил раньше на кораблях, где люди делились на «наших» и «не наших». Антагонизм между экипажем и его живым грузом, всегда готовый вылиться в драку, был в глазах Эндрю полной дикостью. А неврастеник Фуш только подогревал конфликт, регулярно собачась с десантным начальством.
Эндрю с удовольствием свалил бы из этой клоаки, но у него была временно ограниченная годность «по психике». Старые травмы давали себя знать, Эндрю принимал транквилизаторы и с нетерпением ждал очередной медкомиссии. В дрязгах между флотскими и пехотой старался не участвовать и вообще держался особняком. Но в случае больших неприятностей Эндрю предпочёл бы оказаться на стороне тех, кто лучше обучен рукопашному бою.
Тем более что он десантников научился жалеть. В десант нанимались интеллектуально отсталые и бесплодные. Зачастую рейнджер страдал и тем и другим сразу. Вся система вербовки строилась на убеждении человека в том, что лет за десять он (если выживет, конечно) заработает достаточно для сложной операции или покупки донорских клеток. Некоторым и правда удавалось, пройдя огонь и воду, выйти на пенсию и завести детей. Но большинству уже сама армейская жизнь казалась достаточной премией. Вырваться в армию с гидропонной фермы или из литейного цеха непросто – требовались хорошие физические кондиции, выносливость и придурковатая отвага. Десантники собой гордились и искренне любили свой образ жизни. Если ты с четырнадцати лет вкалывал на хлорелловой плантации, а придя домой, вынужден был сам думать, чего тебе пожрать и на какие деньги, то казарменный быт покажется раем. Ты окружён грубоватой, но реальной заботой, всегда сыт, чисто вымыт и не страдаешь недосыпанием. Короче, вытащил счастливый билет. Тем более что десантников ещё и заставляли учиться: некоторых просто грамоте, а кого и в университетском объёме. В тяжёлой пехоте не было элиты, точнее, её растили из своих, здесь каждый офицер начинал сержантом, и это тоже стимул для неотёсанных пролетариев. Их генералы вылезли из того же дерьма и служили живым примером успеха.
На «Декарде» пехота с утра занималась боевой учёбой, после обеда садилась за парту, вечером устраивала пляски и спортивные игры, а ближе к ночи трахалась попарно и группами в специально отведённых помещениях. Не жизнь, а малина. Иногда в казармах завязывались потасовки, но жертв обычно не было: убийцу ждал расстрел. Для серьёзных разборок служили третейские суды, на преступников имелся полноценный трибунал, вора или насильника могли загнать на каторгу или отправить в штрафбат. Десантное начальство рулило железной рукой. Флотский командир, исполнявший при десанте функции перевозчика, в его внутренние дела никогда не вмешивался.
Но в то же время, командир десантного планетолёта был на корабле главным. И ключами от оружейных комнат заведовал не пехотный дежурный по части, а старший вахтенный офицер. Один случайный выстрел из штурмового ружья мог натворить на борту столько дел, что о занятиях с оружием не было и речи. Конечно, ни импульсный «вестингауз», ни даже «маузер» не пробил бы наружную обшивку. Но порвать коммуникации ему вполне под силу. Так что пехота тренировалась с макетами, а астронавты охраняли от неё арсенал, за что удостаивались отдельного презрения.
К началу второй марсианской кампании Вернер отслужил на «Декарде» полгода. Судно провело три учебные выброски, один ходовой тренаж, и всё шло как по маслу. Два мира – десантников и астронавтов – держали вооружённый нейтралитет и почти не пересекались между собой. Если не считать нескольких расквашенных носов еженедельно, обстановка на борту царила почти терпимая. Подружка Вернера говорила, что он прелесть, в казарме его всегда ждал стакан. Войны не предвиделось, пехота накачивала мускулы и повышала свой интеллектуальный уровень. Десантный полковник и коммандер Фуш принципиально общались только через адъютантов. Тупеющие от безделья навигаторы учили ходовый процессор ругаться матом. Процессор упирался как живой.
Когда стряслась беда, «Декард» заканчивал учебный рейс, болтаясь в арьергарде эскадры Баскина. Внизу был Марс.
Неприятности застигли Эндрю в патетический момент, с отрешённым взором сидящим на толчке. Вдруг загремели колокола громкого боя. Эндрю ругнулся, спустил воду, загерметизировал унитаз и, держа руками штаны, побежал надевать спецкостюм. Колокола звенели не переставая. «Это не учебная», – с удивлением подумал Эндрю и выругался крепче. Ему надоело участвовать в бессмысленном кровопролитии, к тому же он начинал подозревать, что его утомил космос.
Навстречу пробежал мужик с разбитой мордой и безумным взглядом – старпом. Эндрю удивился ещё больше, старпому полагалось сейчас быть на вахте. Решив не делать поспешных выводов, Эндрю прыгнул в лифт, через три секунды выскочил из него на технической палубе и тут же огрёб тяжёлым по макушке.
Очнулся он, лежа на жёстком, с туманом перед глазами и кровью на губах. Кто-то бросил ему в лицо мокрую салфетку. Эндрю машинально утёрся, попробовал оторваться от пола – это был именно пол – и взвыл от головной боли.
– Не трепыхайся, лейтенант, – сказали ему. – Лежи, отдыхай.
– Что случилось? – пробормотал Эндрю. – В нас попали?
– Вроде того. Всё узнаешь в своё время.
Эндрю подумал, что если он сейчас живой, то о нём и дальше позаботятся, и закрыл глаза. Тем более что всё равно толком ничего разглядеть не мог.
Рану на голове ему почистили и залили клеем, потом сделали инъекцию, от которой Эндрю начал зевать и провалился в сон. Проснувшись, он с удивлением обнаружил себя пристёгнутым к креслу и с непонятными датчиками на висках. Перед креслом был стол, а за ним сидели пехотный капитан и полковой главврач.
Обоих Эндрю знал в лицо, и сейчас лица эти не предвещали ничего хорошего. Главврач угрюмо глядел в торчащий из стола монитор, а капитан стеклянно таращился Эндрю в переносицу.
– Имя, звание, квалификация, должность, – сказал капитан бесцветным голосом.
– Эндрю Вернер, лейтенант флота, мастер-техник, старший техник БДК «Декард», – тупо ответил Эндрю. Скосив глаза, он прочёл маркировку на панели кондиционера. Судя по цифрам, каюта располагалась в глубине служебной палубы. Эндрю догадался: это пост контроля вещевой службы. Он здесь и был-то всего один раз, когда становился на довольствие.